– Зигги, что это ты делаешь? – спросил он.
В эту минуту мне больше всего захотелось и его тоже в воду столкнуть. Но потом у меня возникла идея получше. И я сказал:
– Этот тип хотел с Чарли кое-какими грязными делишками заняться, а Чарли его оттолкнул, вот он в воду и свалился. А Чарли, естественно, не выдержал и убежал.
Голди только глаза растерянно выпучил.
– Какими это кое-какими? – спросил он.
– Сексом, идиот! – рявкнул я. – Только таким, какой извращенцы любят.
Некоторые ребята боятся сатанистов. Некоторые – своих учителей. А некоторые вообще живут в вечном страхе – они всего боятся: хулиганов, задир, атомной бомбы, рака. Ну а Голди больше всего боялся всяких извращенцев. Честно говоря, это ему отец внушил; его отец и в церкви вечно внушал всем, что возле глиняного карьера и на свалке полно извращенцев, которые только и норовят кого-нибудь из мальчиков сцапать. И в общем-то он отчасти был прав. Но только отчасти, ибо главная-то опасность таилась вовсе не в карьере, а куда ближе к его собственному дому.
– Мне кажется, – сказал я, – мы нашли причину Особого Состояния Чарли.
Голди еще сильней выпучил глаза.
– Ты хочешь сказать… ты думаешь… он знал этого типа?
– Я почти уверен, что именно здесь они и встречались. Потому-то Чарли вечно сюда и таскался. Но в последнее время он пробовал измениться, тогда-то, наверное, все у них и пошло наперекосяк. А в итоге приключилась беда.
И я в нескольких словах обрисовал ту схватку, которая здесь якобы произошла. По-моему, получилось очень даже правдоподобно. А потом Голди наконец заставил себя заглянуть в Шурф и увидел, каков он, этот «насильник», и понял, что это всего лишь жалкий мальчишка из предместий, какой-то грязный саннибэнкер…
Пока мы говорили, Крысеныш успел почти выбраться из воды, но глинистый берег оказался все же слишком крут, да и сам Крысеныш в тяжелой, насквозь пропитанный водой одежде совершенно выдохся, так что сил, чтобы окончательно выкарабкаться, у него уже не осталось. К тому же отломился тот корень, торчавший из земли, и теперь Крысенышу приходилось руками выкапывать в земле что-то вроде ступенек и с их помощью понемногу подтягиваться все выше. Надо отдать ему должное: он не струсил и держался в высшей степени стойко.
Мы с Голди смотрели на него сверху. Он был весь облеплен желтой глиной, и из-под этой глиняной маски виднелись только его глаза. Если бы он сказал нам хоть слово – хотя бы одно-единственное! – то вряд ли мы решились бы это сделать. Но он молчал; страшный, покрытый глиной, он и человеком-то не выглядел; да и те звуки, что вылетали у него изо рта – свист, бормотанье, прерывистое дыханье, – на человеческую речь тоже похожи не были.
Голди смотрел на него как завороженный. Казалось, он что-то проигрывает в уме, подсчитывает разные возможности. Их, собственно, было всего две. Первая: мы отпускаем Крысеныша; а вторая…
– Мы не можем его отпустить! Он нас видел, – сказал я.
Голди промолчал. Да, он явно что-то обдумывал. Только сейчас это была не алгебраическая задачка и не трудный перевод с латыни. Сейчас у Голди, да и у меня, буквально почва из-под ног уходила. И потом, по-моему, Голди меня боялся.
Я глазами указал ему на старую тележку из универсама.
Он покачал головой. Потом сказал:
– Нет, так нельзя.
А Крысеныш уже почти выполз из ямы; он продолжал руками выкапывать ступеньки в плотной и скользкой глинистой стене шахты, потом подтягивался и ставил на ступеньку ногу. Дыхание вырывалось у него изо рта извилистыми белыми перьями. Скрюченные пальцы на руках посинели от холода.
– Мы могли бы просто оставить его здесь и уйти, – сказал Голди.
– Уйти? После такого? А потом что? Не будь дураком! – Я решительно взял его руку и положил ее на один бортик тележки, а сам взялся за другой. Тележка была достаточно тяжелой, чтобы решить все наши проблемы. – Никто никогда ничего не узнает, – сказал я. – А Чарли считает, что все это его рук дело. И потом, какая разница – одним извращенцем больше, одним меньше?
Я выждал, позволяя этой мысли укорениться в его душе. Потом он медленно поднял на меня глаза, мы сосчитали до трех и толкнули тележку вниз. Я еще успел увидеть, как глаза Крысеныша расширились от ужаса, и он сразу ушел под воду…
Мы еще некоторое время постояли там, опасаясь, что Крысеныш снова вынырнет. Но на этот раз он так и не вынырнул.
А потом я просто пошел домой. Посмотрел телевизор; сделал домашние задания; заполнил пару страничек в дневнике. Но, честно говоря, Мышонок, мне было не по себе. Я-то надеялся, что после такого буду чувствовать себя просто прекрасно. А на самом деле получилась какая-то ерунда. Глупо, конечно, но со мной явно что-то было не так. На этот раз – в отличие от той истории со школьными кроликами – у меня не возникло ощущения, что мой извечный страх нашел себе другое вместилище. Нет, он остался со мной, зато обрел иной голос. Не слишком громкий, но с тем самым противным гнусавым акцентом, который так ненавидят мои родители. И этот голос преследовал меня целых семь лет, Мышонок; правда, он ничего особенного не произносил, разве что иногда спрашивал: «Все путем?» – и с присвистом втягивал носом холодный воздух, точно зверек, взявший след.
Но я всегда о нем помнил; он, словно отсчитывая секунды моей жизни, звучал всегда так спокойно и негромко, как мог бы звучать голос Бога, – если бы, конечно, Бог оказался саннибэнкером.
Глава десятая3 ноября 2005
И вот теперь мне придется убить твоего брата. Надеюсь, из-за этого ты не станешь держать на меня зла? Я просто боюсь, что он слишком опасен. У него те страницы, вырванные мной из дневника, а их нам непременно нужно вернуть. Мы же не хотим, чтобы их прочел кто-то еще, правда, Мышонок? Хотя, возможно, это даже было бы и неплохо, в конце концов. Я уже давно подумывал о том, как бы мне со всем этим покончить, вот тут, пожалуй, подходящий шанс как раз и появился. От Голди мне теперь все равно никакого проку. Ты вспомни, с какой легкостью он через Пуделя-то переступил. И какую «верность» он хранил мне. Впрочем, Голди всегда был слабаком. Одного намека на возможные неприятности ему хватило, чтобы сразу клюнуть на самый убогий шантаж. Причем шантаж со стороны какого-то жалкого уборщика! Какого-то грязного саннибэнкера.
Убить человека, в общем-то, нетрудно. Можно в один миг столкнуть его с моста. Или хорошенько ударить по затылку. Пожалуй, умение убивать можно сравнить с умением ездить на велосипеде: если уж научился, то никогда и не разучишься. Однако избавиться от твоего братца оказалось труднее, чем мне представлялось. Кто бы мог подумать, что он окажется таким крепким орешком, этот толстый мальчишка, которого я когда-то прозвал Пигги и который вечно распускал нюни, когда мы топили крыс? Он, правда, теперь совсем не толстый. А дураком он и вовсе никогда не был. Он был осторожным, но отнюдь не глупым. Вот почему он и жив до сих пор.
Я заплатил ему тогда десять тысяч фунтов. Разумеется, заплатил. И Голди тоже. Меня даже несколько задело то, как легко Голди это сделал – ведь положенную мне зарплату он всегда выплачивает крайне неохотно. Словно с его стороны это просто благотворительность какая-то, словно он мне ничего и не должен! В общем, я получил назад свои странички из дневника и сжег их в камине, и теперь, пожалуй, моя душа могла бы быть спокойна, если бы не твой брат, Мышонок, который теперь знает, что на самом деле случилось с Крысенышем; а если он еще припомнит те игры, которым мы с тобой так часто предавались в глиняном карьере, то легко сложит два и два и догадается, как именно было дело и с Пуделем.
Целый месяц прошел с тех пор, как он меня разыскал. С тех пор я и сам проделал массу расследований и довольно много о нем узнал. Его имя Б. Б. Уинтер[153]. Я не раз видел его в Деревне, но живет он в Белом Городе – адрес я знаю – со своей пожилой матерью. Он не пьет, не употребляет наркотики, и друзей у него, похоже, нет. Одиночка. С ним, пожалуй, не так уж и трудно было бы разобраться. Однако после той нашей первой встречи он больше никогда не встречался со мной с глазу на глаз. Даже деньги я ему передавал в кофейне нашего местного супермаркета; причем он велел сунуть их прямо в сумку с продуктами. Десять тысяч фунтов занимают не так уж много места, так что их совсем не было заметно в большой хозяйственной сумке под буханкой хлеба, коробкой яиц и бутылкой молока. Все вообще выглядело совершенно невинно. Я заказал чай и тосты, а он передал мне те странички из дневника, вложенные в поздравительную открытку. Никто бы ни о чем не догадался, даже если б сидел рядом с нами.
Собственно, после этого у меня не было ни малейших причин снова с ним видеться. И все же, Мышонок… я то и дело его замечал. Однажды, когда он пешком через парк возвращался домой из «Сент-Освальдз». Затем как-то раз в «Розовой зебре» – это кафе с «органической пищей» на границе с Белым Городом. А однажды я шел по улице, а он проезжал мимо в своем маленьком синем «Пежо» и помахал мне рукой. Чего же он ждал, Мышонок? Почему сразу не уехал из города, как собирался?
Сперва я подумывал о поджоге. Но нет. Это, пожалуй, было бы слишком рискованно. И потом, твой братец, Мышонок, вечно бодрствует, когда все нормальные люди спят, и невозможно было с уверенностью сказать, в какой именно момент ночи он ляжет спать. Затем я решил устроить засаду и дождаться, когда он вечером будет пешком возвращаться домой через парк; но в парке из-за приближающейся Ночи Костров постоянно кишели дети; мало ли кто мог случайно оказаться рядом и меня запомнить. Да и братец твой вел себя очень осторожно. Старался не выходить из дому после наступления темноты. Никогда не посещал пабы по уик-эндам. Вот если б он оказался таким, как Пудель, я бы запросто сумел застигнуть его врасплох. Например, поздним субботним вечером, когда он, хорошенько выпив, в полном одиночестве возвращался бы домой, а я потихоньку последовал бы за ним и где-нибудь в укромном местечке с ним разобрался. Но пьяным твой брат никогда не бывал, и в полном одиночестве мне его застать не удавалось, и укромных местечек он избегал. Он вел себя в точности как крыса, которая никогда больше не попадется в ловушку, если ее один раз поймали и случайно выпустили…