Он презрительно фыркнул:
– Статистически некорректно. На самом деле данная разновидность молнии как раз вполне способна ударить сколько угодно раз в одно и то же место – а точнее, в голову одного старого глупца, как только он, вытянув шею, высунется из-за парапета.
Я проигнорировал его замечание и открыл дверь, хотя он, наверное, все-таки был прав. Впрочем, времени оспаривать данную точку зрения у меня совершенно не оставалось. К тому же я не знал, как долго Уинтер станет ждать меня на мосту. А мне очень хотелось услышать то, что он собирался мне сообщить, – что бы это ни было. Да, мне непременно хотелось это услышать, хотя грохот того неведомого механизма, звучавший у меня в ушах, становился уже совершенно безжалостным.
Над парком Молбри вспыхнул фейерверк – точно букет цветов, волшебным образом возникший из шляпы фокусника. Зеленые и голубые хризантемы расцветали в небе с еле слышным потрескиванием. Интересно, о чем все-таки хотел рассказать мне Уинтер? И почему он назначил мне встречу именно на мосту? И что он имел в виду, цитируя Софокла? Ведь он прекрасно знал, что больше всего на свете мне хочется получить ответы на свои многочисленные вопросы?
Дивайн так и остался стоять в дверном проеме, когда я, не задержавшись даже для того, чтобы запереть дверь, бросился в сторону канала.
– Стрейтли! – крикнул он мне вслед. – Не будьте вы дураком, черт возьми! Мне необходимо поговорить с вами!
Но у меня уже не было времени его слушать. Сейчас я мог думать только о том, что мать Уинтера ухаживала за Марджери Скунс, а Эрик вполне сознательно сжег присланную Гарри, коробку. Неужели Эрик еще тогда, во время суда над Гарри, знал нечто такое, что способно было повлиять на ход расследования? А что, если он и сейчас во имя собственных амбиций скрывает что-то, указывающее на причастность Джонни Харрингтона к неким малоприятным событиям?
Выйдя на Дог-лейн, я бросился бежать, не обращая внимания на протестующие вопли Дивайна, несущиеся мне вслед. В небе расцвела еще одна охапка светящихся цветов, и я заставил себя прибавить ходу. Осень – мое самое любимое время года, время костров и опадающей листвы, однако я, если учесть весьма ненадежное состояние моего сердца, никак не мог быть уверен, что смогу еще раз встретить осень.
Впрочем, сегодня вечером у меня не было времени любоваться фейерверками и кострами; у меня не было времени ни на сомнения, ни на мысли о друзьях, ни на ностальгию. Сегодня вечером я должен был непременно получить все нужные мне ответы. Сегодняшний вечер был полон мрачных мыслей, тайных дел и воспоминаний о тех мальчиках, что жили когда-то или когда-то умерли, – о Скунсе и Стрейтсе, о Колине Найте, о Чарли Наттере, который тоже был одним из наших учеников, и о Ли Бэгшоте, который нашим учеником никогда не был; все эти мальчики стали жертвами, посвященными духу темных, пустынных вод.
Глава четвертая4 ноября 2005, 21.03
От Дог-лейн до канала я бежал бегом. Во всяком случае, я изо всех сил старался бежать, хотя это и плохо у меня получалось. Наверно, я здорово смахивал на зомби из какого-нибудь старого фильма – одышливого, пыхтящего, тяжело шаркающего ногами на темной тропе, тянувшейся вдоль берега канала.
Если бы привидения действительно существовали, думал я, то они должны были бы водиться именно в таких местах. Например, призрак Ли Бэгшота, утопленного в одной из шахт глиняного карьера. На теле Бэгшота, по словам коронера, остались следы таких повреждений, которые вполне могли быть получены в результате нанесенных ударов; а может, явились и просто следствием падения с высоты. Или призрак Чарли Наттера – он утонул здесь, в канале, глубина которого никак не больше трех футов. И теперь что-то в моей душе протестовало голосом леди Брэкнелл[157][156]: Если бы в этих местах утонул один мальчик, это еще можно было бы счесть несчастным случаем. Но когда здесь тонут два мальчика подряд, это уже начинает походить на…
Убийство?
Теперь мне уже был виден мост над каналом – то самое место, где недавно погиб Чарли Наттер. На противоположном берегу канала торчал белый фонарный столб, один из немногих уцелевших здесь; он неплохо освещал мост и отражался в мутной воде канала. Зато тропа, по которой я шел, была окутана густым мраком, так что вряд ли кто-то сумел бы с моста разглядеть меня здесь, в тени деревьев. На минуту остановившись, я заметил, что на мосту уже стоят двое мужчин, но Уинтера среди них нет. Это были Джонни Харрингтон и… Дэвид Спайкли.
21.06
В последний раз я видел Спайкли, когда ему только-только исполнился двадцать один год, хотя выглядел он на все сорок. Теперь ему было уже почти сорок, однако выглядел он значительно моложе, чем тогда. У него снова отросли волосы, вид в целом был вполне бодрый и уверенный; он также сумел здорово сбросить вес. Однако я сразу его узнал. По повадке, наверное. А может, просто потому, что преподаватель «Сент-Освальдз» – хотя он вполне способен быть рассеянным и, например, постоянно терять свои очки или забывать вовремя сдавать книги в библиотеку – никогда не забудет никого из своих учеников, за которых некогда нес ответственность.
Я буквально вжался спиной в зеленую изгородь, тянувшуюся вдоль прогулочной тропы. Дополнительным камуфляжем мне служила росшая поблизости плакучая ива, сейчас, правда, лишенная листвы, но прикрывавшая меня довольно густой завесой бледных тонких ветвей. Если не двигаться, думал я, то здесь можно оставаться совершенно незаметным. В воздухе пахло дымом от огромного праздничного костра, разожженного в парке. От спящего канала тянуло сыростью. К этим запахам примешивалась слабая вонь, исходившая от разлагающегося мусора, разбросанного по берегу канала. Внутри зеленой изгороди, к которой я так старательно прижимался, слышались какие-то слабые попискиванья – видимо, я потревожил каких-то мелких пташек или мышей.
Я прислушался. Спайкли и Харрингтон по-прежнему стояли рядом на мосту и явно кого-то ждали. Харрингтон нетерпеливо, а Спайкли спокойно. В своем габардиновом плаще Спайкли здорово смахивал на интеллигентного шпиона из черно-белого фильма сороковых годов. Друг с другом они не разговаривали. Я заметил, что у Спайкли с собой спортивная сумка, очень похожая на те, в каких ученики «Сент-Освальдз» носят свои учебники.
Может, Уинтер хотел, чтобы я именно их увидел? А может, здесь произойдет обмен некими важными предметами? Или они просто кого-то ждут, необходимого им в качестве свидетеля? Вскоре я услышал, как к мосту подъехала машина и остановилась на дороге. Ее фары, высветив прибрежную тропу, на несколько секунд совершенно меня ослепили, и я почувствовал себя ночной бабочкой, угодившей в яркий луч света. Слава богу, те двое стояли ко мне спиной, иначе они наверняка заметили бы меня. Впрочем, их совершенно отвлекло появление этой машины, которую они, по всей видимости, и ждали; да и оглядываться на тропу им было совершенно ни к чему. Когда же они снова повернулись ко мне лицом, машина была уже припаркована, фары ее погасли, и меня снова скрывала густая тьма.
Машину я узнал сразу. Я ведь совсем недавно видел ее возле одного дома в Белом Городе. А чуть раньше (в весьма памятный для меня день) ее использовали для перевозки ста пятидесяти украденных досок почета…
Это был синий «пежо» Уинтера.
21.08
Уинтер выбрался из автомобиля и стал подниматься на мост. В какое-то мгновение мне показалось, что он смотрит в мою сторону, и я подумал: может, он меня заметил? Может, мне лучше выйти из укрытия, а не торчать здесь, словно в засаде? Я решил выйти и даже сделал пару шагов в сторону Уинтера, но он покачал головой, и я остановился. Разумеется, мне это могло просто показаться. Возможно, это была лишь игра света у него на лице – но я решил, что лучше все же проявить осторожность, и вновь укрылся в густой тени.
Уинтер, ясное дело, имел некий план, согласно которому мне следовало находиться в укрытии и… И что дальше? Мне то ли предстояло подслушать некий важный разговор, то ли в него вмешаться, то ли что-то еще – а узнать, что я должен делать, было никак невозможно. И зачем, интересно, Спайкли притащил с собой спортивную сумку? И почему Уинтер сказал мне, что уезжает, а сам не уехал? Должен признаться, особой уверенности в отношении Уинтера я не испытывал. Меня, например, сразу насторожил тот факт, что он скрыл от меня гибель Наттера. Кроме того, мне не нравилась его манера постоянно давать уклончивые ответы на прямые вопросы. Я уж не говорю о том, что он явно знал о письме Гарри. А зачем, скажите на милость, он сказал мне, что его мать умерла? Но я слишком долго проработал учителем и не раз видел, как юные «преступники» пытались выйти сухими из воды, а потому почти сразу разглядел в моем молодом друге потенциального хитреца. И все же мне казалось, что Уинтер искренне пытается мне помочь; что он даже вполне сознательно – и, возможно, вопреки голосу инстинкта самосохранения – подвергает себя определенному риску.
Я услышал, как Уинтер что-то им говорит – что-то насчет денег. Но говорил он довольно тихо, а вода всегда нарушает нормальное акустическое восприятие. К тому же близость канала в сочетании с дымом праздничных костров и шумом народного гулянья создавала столь странную мешанину звуков, что расслышать их разговор как следует мне никак не удавалось. Харрингтон, до сих пор стоявший неподвижно, точно манекен в витрине магазина, вдруг сказал что-то настолько резким, отрывистым тоном, что это прозвучало как шлепок по воде. Уинтер негромко и спокойно ему ответил, но его слов я тоже не разобрал.
Тогда я решил подобраться к ним хотя бы чуть-чуть поближе и начал постепенно продвигаться в сторону моста, по-прежнему прячась за зеленой изгородью из колючего боярышника и стараясь даже случайно не попасть в полосу света, падавшего от фонаря. Пальто на мне было темное, и я, слава богу, не забыл надеть шляпу, поля которой были достаточно широки, чтобы почти полностью скрыть бледное пятно моей физиономии. Мне казалось, что если я буду передвигаться достаточно медленно, то, возможно, сумею подойти к ним совсем близко, так и оставшись незамеченным.