Я испытал какое-то странное размягчение в груди – примерно на уровне третьей пуговицы моего жилета, – но это было не знакомое болезненное давление проклятого невидимого пальца, а нечто куда более нежное, вроде струйки подтаявшего мороженого. Словно после почти сорока лет общения с самыми разнообразными учениками, реакция на которых с моей стороны всегда варьировалась (по классификации «Броди Бойз») от равнодушия благожелательного до равнодушия полного, почти жестокого, я вдруг обрел самый опасный и чувствительный из всех человеческих органов – сердце.
И я, строго глядя на Бен, заявил:
– Должен сообщить вам, мисс Уайлд, что и вы, и юный мастер Аллен-Джонс, похоже, страдаете весьма прискорбной склонностью излишне драматизировать любое событие. Если бы вы чуть раньше пришли посоветоваться со мной, а не устраивать здесь представление – что, с моей точки зрения, является исключительно глупой выходкой, – то мы с госпожой Бакфаст наверняка сумели бы разобраться с данной проблемой без каких бы то ни было дальнейших недоразумений.
Бен, покорно потупившись, пролепетала:
– Да, сэр. Извините, сэр.
– А теперь вы и Аллен-Джонс передадите эту запись мне, – продолжал я, – и мы больше не услышим от вас разговоров о возможности передачи подобных материалов в газету или куда-то еще. С тем, что происходит в «Сент-Освальдз», следует разбираться только в стенах «Сент-Освальдз». Мы здесь работаем только так. И только так мы поступали в течение многих десятилетий.
Я улыбнулся Ла Бакфаст. И заметил, что она тоже улыбается. Разумеется, новое развитие событий ей в какой-то степени даже на руку. Благодаря маленькому, но весьма эффектному выступлению Аллен-Джонса доктор Блейкли буквально с одного щелчка вылетает из списка кандидатов на пост директора. В какой-то момент мне даже захотелось узнать: уж не предчувствовала ли Ла Бакфаст подобное развитие событий? А может, она и вовсе была вдохновительницей плана Аллен-Джонса? Нет, это уж, пожалуй, чересчур. Она, может, и наследница Макиавелли, но ее все-таки вряд ли стоит подозревать в организации «подрывных действий»…
Нет. Просто смешно предполагать такое, не правда ли? Ну конечно!
Я вышел в коридор вместе с девочкой по имени Бенедикта и сказал ей:
– Бен, я никуда не ухожу.
– Это ваше официальное заявление, сэр? Заинтересованным сторонам необходимо это знать.
– Это обещание, – сказал я. – Обещания заинтересованным сторонам достаточно?
Обещание ее, похоже, вполне удовлетворило; она улыбнулась и пояснила:
– Дело в том, сэр, что я была вынуждена исходить из вашего же мрачного высказывания «Obesa cantavit». «Толстуха отпелась».
– Неужели я действительно такое сказал? – слукавил я.
– Да, сэр, – подтвердила Бен.
Я пожал плечами.
– Ну, мало ли что у меня порой с языка срывается. Вряд ли в таких случаях ученикам стоит меня слушать.
Придя в класс, я обнаружил, что журнал Сатклифф уже принес, Макнайр отметил в нем отсутствующих, а Нью заканчивает поливать мои традесканции. Вот это да! – подумал я. А ведь в мое отсутствие мальчики зачастую действуют наиболее продуктивно. Видимо, моя политика благожелательного пренебрежения заставляет их думать самостоятельно и решать за себя, а не полагаться исключительно на мое мнение. Короче говоря, мои (в общем, немногочисленные) недостатки действуют, как оказалось, лишь во благо моим ученикам.
Я сунул руку в ящик письменного стола, чтобы вытащить оттуда пакетик с лакричными леденцами, и обнаружил там присланного Гарри садового гнома и бутылку кларета. На физиономии гнома играла слегка развратная улыбка. Должно быть, Дивайн все-таки вернул его мне. Поистине этот человек оказался полон сюрпризов!
Я вытащил гнома и водрузил его на стол.
– Новые поставки, сэр? – спросил Аллен-Джонс.
– Нет. Просто напоминание, – сказал я. – Где гном, там и душа.
ЭпилогГрамматическая школа «Сент-Освальдз»
Осенний триместр, 12 ноября 2005
Капелла «Сент-Освальдз» построена в шестнадцатом веке и внесена в список зданий, особо охраняемых государством, что постоянно вызывает негодование нашего казначея, ибо он, протестант, считает трату денег на постоянный уход за часовней и ее ремонт никому не нужным излишеством в нынешнюю эпоху возрожденного аскетизма. А мне наша капелла, пожалуй, даже нравится; мне приятно видеть эти маленькие окошки-витражи, и маслянистый камень стен, и старые дубовые молельные скамьи, истертые задами и покрытые бесчисленными шрамами, ибо столькие поколения школьников тайком в полутьме вырезали на них свои имена.
Ах да, имена… Я непременно должен позаботиться о том, чтобы доски почета с именами наших учеников вернулись на свои прежние места. Ну, пусть не на прежние; пусть их повесят не в Среднем коридоре, наиболее часто посещаемом гостями. Но эти доски – такая же неотъемлемая часть «Сент-Освальдз», как и я сам. А может, их стоило бы повесить прямо здесь, в часовне, рядом с той доской, на которой золотом увековечены имена учеников нашей школы, павших на войне? Пожалуй, когда все уляжется, эту идею стоит обсудить с капелланом.
Но сегодня, субботним вечером, наш капеллан будет занят: ему предстоит отдать некий последний долг. Церемония будет не столь открытой, как я надеялся, но я знаю: Гарри меня поймет. В данном случае моим соучастником стал Джимми Уайт, который уже помог мне однажды совершить преступление. Джимми имеет доступ не только к приставным лестницам, но и к полному набору школьных ключей (и он всегда готов помочь тем, кто по-доброму к нему относится), так что нам будет совсем не трудно после наступления темноты отпереть двери капеллы. А завтра я с удовольствием отблагодарю Джимми, пригласив его выпить и закусить в «Школяре». Даже камеры слежения, установленные Бобом Стрейнджем, сегодня на весь вечер оказались отвернуты в сторону – я же говорил, что на самом деле охраняет школу и заботится о ней именно обслуживающий персонал.
Поминальная служба прошла в нашей капелле при свете свечей. Народу собралось совсем немного: Эрик Скунс, капеллан, я и, как ни удивительно, доктор Дивайн, от избытка чувств непрерывно дергавший носом. Я сказал несколько слов. Мы спели какой-то гимн, а потом поставили ту пластинку, которую сам Гарри просил капеллана непременно поставить, – Дивайн, правда, тяжко вздохнул, узнав песенку «Смеющийся гном», но я заметил на лице у него какое-то странное выражение, более всего походившее на легкую затаенную улыбку.
Мы рассыпали прах Гарри в розарии на школьном дворе; с этого места хорошо видна вся школа, а зимой туда попадает больше всего солнечных лучей. А затем мы распили ту бутылку кларета, которую Эрик подарил мне на день рождения, подняв тост за отсутствующих друзей – их с каждым годом становится все больше, – и воспользовались для этого серебряными кубками капеллана.
– Ну что ж, это было очень мило, – чуть насмешливо заметил доктор Дивайн. – Но, ей-богу, Рой, мы должны все-таки двигаться вперед. Нельзя жить только прошлым.
– Ох, не знаю, – ответил я. – Прошлое мне представляется таким уютным. Оно для меня – как любимое разлапистое кресло, заботливо сохраняющее очертания моей фигуры. Я становлюсь слишком старым и толстым для современной эргономичной мебели.
– Я слышал, вы передумали выходить на пенсию?
Я кивнул.
– Хм-м… Это, пожалуй, мудрое решение. А, Эрик? – Последний вопрос он задал тихим голосом, чтобы не услышал Эрик, который отошел, чтобы повесить на вешалку пальто.
Я только головой покачал, хотя прекрасно понимал, что имеет в виду Дивайн. Однако мы с Эриком так ни разу и не говорили о том, что произошло тем пятничным вечером. Возможно, я никогда и не заговорю с ним об этом – все равно на Рождество Эрик собирается уезжать. Какой смысл предъявлять ему сейчас какие-то обвинения?
Вино мы допили в молчании, окруженные мерцающими язычками свечного пламени и гулкими отзвуками церковного помещения. Но это молчание было приятным, даже, пожалуй, уютным – таким бывает молчание старой супружеской пары, прожившей вместе долгую жизнь. И я в очередной раз вспомнил, как мои родители сидели тогда рядышком на пляже, закутавшись в тартановые покрывала. Когда вино было допито, капеллан задул свечи (из уважения к правилам Министерства здравоохранения и социального обеспечения), оставив гореть лишь один-единственный красный огонек в алтаре.
– Пора, пожалуй, по домам, Стрейтс, – сказал Эрик.
Дивайн кивнул и сказал:
– Я с вами, нам по пути.
И мы втроем вышли из темной часовни, сквозь решетчатые окна которой все-таки можно было разглядеть тот слабый красный огонек. А высоко над нами, почти под самой крышей, в маленькой каменной нише, находившейся слишком высоко, чтобы до нее можно было дотянуться или хотя бы разглядеть ее как следует без помощи приставной лестницы, стоял садовый гном, присланный Гарри, и смотрел нам вслед; гном был наполовину скрыт густой тенью, но я знал, что он по-прежнему потихоньку посмеивается над абсурдностью всего того, что переживает наш маленький мирок «Сент-Освальдз», – над трагедией и фарсом; над дружбой и предательством; над бесчисленными тайнами и скандалами; и пусть в школе сейчас не хватает нескольких десятков старинных досок почета, зато сама ее честь осталась (в основном) на высоте и следует за нами по пятам, пока мы вместе с нашими учениками влачимся по той трудной каменистой дороге, что ведет к звездам.
Благодарности
Чтобы создать книгу, требуется множество людей, целый департамент, хотя порой даже главные герои не удостаиваются чести быть помещенными на доску почета.
А потому я выражаю здесь самую искреннюю благодарность моему поистине неутомимому литературному агенту Питеру Робинсону и его доверенному лицу Федерике; а также моему издателю Марианне Велманс, ответственному редактору Кейт Самано, выпускающему редактору Деборе Адамс и корректорам Дэну Баладо и Клэр Хаббард. Большое спасибо Саре Уиттейкер за удивительно удачный дизайн обложки