«В.И. был очень расстроен этим, — писала Мария Ульянова, — очень рассержен на Сталина».
4 апреля 1923 года Мартов скончался от туберкулеза. Крупская вспоминала, что уже лишенный речи Ленин знаками спросил ее о Мартове. «Я сделала вид, что не поняла. На другой день он спустился вниз в библиотеку, в эмигрантских газетах разыскал сообщение о смерти Мартова и укорительно показал мне».
«Плеханов — человек колоссального роста…» «Большевизм существует, — писал Ленин, — как течение политической мысли и как политическая партия, с 1903 года». Плеханов и Ленин стали первыми вождями большевиков. Владимир Ильич замечал, что Плеханов обладает «физической силой ума»: «Вот вы можете ведь сразу увидеть и отличить в человеке физическую силу. Войдет человек, посмотрите на него, и видите: сильный физически… Так и у Плеханова ум. Вы только взглянете на него, и увидите, что это сильнейший ум, который все одолевает, все сразу взвешивает, во все проникает, ничего не спрячешь от него. И чувствуешь, что это так же объективно существует, как и физическая сила».
Ленину нелегко дался разрыв отношений с Плехановым, когда в 1904 году тот перешел на сторону меньшевиков. Бывший социал-демократ К. Тахтарев вспоминал этот момент: «Владимир Ильич вышел ко мне таким, каким я его до этого времени еще никогда не видал. Он был в страшно подавленном виде и встретил меня словами: «Вы знаете, Плеханов нам изменил».
Ленин шутил: «Я дал бы отрубить топором мне один палец, лишь бы Плеханов не шатался».
«Владимир Ильич крайне болезненно относился ко всякой размолвке с Плехановым, — вспоминала Крупская, — не спал ночи, нервничал». «Любил он людей страстно. Так любил он, например, Плеханова… И после раскола внимательно прислушивался к тому, что говорил Плеханов. С какой радостью он повторял слова Плеханова: «Не хочу умереть оппортунистом». Л. Каменев: «В Плеханове живет подлинный якобинец», — не раз говаривал Владимир Ильич, а это было в его устах высшей похвалой… Мы шутливо говорили Владимиру Ильичу (около 1909 года. — А.М.) «А ведь вы, Владимир Ильич, влюблены в Плеханова», — Владимир Ильич отшучивался».
И все-таки внутренне Ленин верил в свою правоту. П. Лепешинский вспоминал такой эпизод: «Однажды, в интимной обстановке, разоткровенничавшийся Ильич сказал: «А знаете ли… Плеханов действительно человек колоссального роста, перед которым приходится иногда съеживаться… А все-таки мне почему-то кажется, что он уже мертвец, а я живой человек». Это было весной 1904 года».
Ленин понимал, что уступает Плеханову в красноречии. «Когда Плеханов говорит, — ядовито писал он в 1907 году, — он острит, шутит, шумит, трещит, вертится и блестит, как колесо в фейерверке. Но беда, если такой оратор точно запишет свою речь и ее подвергнут потом логическому разбору».
Последний и окончательный разрыв с Плехановым случился у Ленина в начале мировой войны, когда Плеханов оказался «оборонцем» — сторонником «зашиты Отечества». «Он верил и не верил, — писала Крупская, — что Плеханов стал оборонцем. «Не верится просто, — говорил он. — Верно, сказалось военное прошлое Плеханова», — задумчиво прибавлял он». Правда, сначала Плеханов не поддерживал прямо русское правительство, а больше выражал свое сочувствие Франции.
«Это говорил… самый настоящий француз», — с досадой заметил Ленин о первой «оборонческой» речи Плеханова. С этого дня судьба разносила их все дальше и дальше…
«Пятнадцать лет Владимир Ильич воевал против Плеханова, — писал большевик Г. Шкловский, — но влюбленность его в Плеханова никогда не проходила, даже в самые острые моменты борьбы. Она не прошла у него и после смерти Плеханова».
«Как мыши кота хоронили». Ленин любил сатирические и юмористические рисунки. В своих сочинениях он иногда даже пересказывал их содержание. Например, вот его пересказ одной карикатуры на Николая 11: «Царь изображен был в военной форме, с смеющимся лицом. Он дразнил ломтем хлеба лохматого мужика, то подсовывая ему этот ломоть чуть не в рот, то отнимая его назад. Лицо лохматого мужика то озарялось улыбкой довольства, то озлобленно хмурилось, когда ломоть хлеба, чуть-чуть не доставшийся ему, отнимали назад. На этом ломте была надпись: «конституция». А последняя «сцена» изображала мужика, который напряг все силы, чтобы откусить кусочек хлебца, и — откусил голову у Николая Романова. Карикатура меткая…»
До революции и в первые годы после нее среди большевиков царила раскованная и непринужденная атмосфера общения, позволявшая высмеивать почти все и вся. Большевик Юрий Стеклов замечал в 1924 году: «В нашей среде вообще принято вести самые серьезные разговоры в шутливом духе и пересыпать серьезные темы веселыми анекдотами. По этому поводу припоминаю следующую смешную сценку. Плеханов, который страшно любил цитировать Глеба Успенского и действительно знал его блестяще, не помню сейчас по какому случаю, желая подшутить над Владимиром Ильичем, начал приводить из Успенского объяснение того, отчего люди лысеют. Но, быстро сообразив, что для него, пожалуй, эта цитата невыгодна, оборвал ее. Ленин сразу заметил слабую сторону противника. Катаясь от смеха по траве, он громко закричал: «Что же это вы, Георгий Валентинович, не договариваете? Позвольте, я сейчас приведу эту цитату. У Успенского сказано так: «Который человек лысеет ото лба, и то от большого ума. (Ленин показал на свою лысину, которая действительно шла ото лба). А который лысеет от затылка (и тут он ехидно указал пальцем на Плеханова, у которого лысина шла одновременно и ото лба, и от затылка), и то от развратной жизни». Плеханов был сражен».
В 1904 году большевики оказались среди российских социал-демократов слабейшей, проигрывающей стороной. У них не было даже собственной газеты. И горечь от поражения находила разрядку в шутках, карикатурах. Сюжеты рисунков женевские большевики придумывали все вместе, обедая в столовой супругов Лепешинских. Большевик Мартын Лядов рассказывал: «Особенно злой была карикатура «Житие Георгия Непобедоносца», которая состояла из ряда картин. В последней — Ильич изображался в виде атамана разбойников, мы все в виде его подручных, которые по команде Ильича растянули Плеханова и готовимся высечь его»…
Самую скандально известную серию карикатур — назидательную сказку «Как мыши кота хоронили» — нарисовал П. Лепешинский. Текст был пародией на известную сказку Жуковского «Война мышей и лягушек». А повод для серии подал Ю. Мартов, который свою статью против Ленина сопроводил подзаголовком «Вместо надгробного слова».
Первый из рисунков Лепешинского («не-Жуковского») изображал Ленина в виде громадного полосатого кота, висящего на собственной лапке. Вокруг суетятся радостные мыши-меньшевики. Они обсуждают счастливое известие о том, что «Мурлыка повешен». Впрочем, Плеханов («Премудрая крыса Онуфрий») предупреждает их: «Ах, глупые мыши!.. Я старая крыса, и кошачий нрав мне довольно известен. Смотрите: Мурлыка висит без веревки, и мертвой петли вокруг шеи его я не вижу. Ох, чую, не кончатся эти поминки добром!!!..»
На втором рисунке Мурлыка-Ленин хлопается вниз и лежит на полу, как труп. Вокруг отплясывают канкан счастливые мышки. Мышь-Мартов, взгромоздившись коту на брюхо, читает «надгробное слово»: «Жил-был Мурлыка, рыжая шкурка, усы, как у турка; был же он бешен, на бонапартизме помешан, за что и повешен. Радуйся, наше подполье!..»
Третья картинка — последняя. «Но только успел он последнее слово промолвить, как вдруг наш покойник очнулся. Мы брысь — врассыпную… Куда ты! Пошла тут ужасная травля». Кое-кто из мышей воротился домой без хвоста, а другие достались Мурлыке на завтрак. «Так кончился пир наш бедою».
Карикатуры Лепешинского, отпечатанные в нескольких тысячах экземпляров, произвели среди меньшевиков настоящий фурор. Супруга Плеханова Розалия Марковна выговаривала автору рисунков: «Это что-то невиданное и неслыханное ни в одной уважающей себя социал-демократической партии. Ведь подумать только, что мой Жорж и Вера Ивановна Засулич изображены седыми крысами… У Жоржа было много врагов, но до такой наглости еще никто не доходил…»
«Плеханов, — вспоминал В. Бонч-Бруевич, — который органически не переваривал мышей, о чем, конечно, тов. Лепешинский не знал, до последней степени был потрясен и возмущен изображением его в неподобающем мышином виде. Его добрая и чрезвычайно нежно относившаяся к нему подруга жизни Розалия Марковна… чуть не плача, высказывала свое негодование и возмущение этим ужасным глумлением над «Жоржом», — как звала она Георгия Валентиновича. Мы объяснили ей, что выпуск карикатур — это единственно доступное нам теперь оружие самозащиты…
— Вы знаете, Жорж горяч, и он может, узнав автора, просто вызвать его на дуэль.
Я невольно улыбнулся и сказал:
— Кроме литературной, ведь вы знаете, социал-демократы никаких дуэлей не признают».
Ленину эти рисунки очень понравились, но он внес в них одно довольно характерное исправление. П. Лепешинский писал: «старой мыши с лицом Аксельрода, издыхающей от расправы воспрянувшего кота, я вложил в уста предсмертный вопль: «испить бы кефирцу», намекая на то, что Павел Борисович Аксельрод имел в Швейцарии собственное кефирное заведение, дававшее ему средства к жизни… Вся наша «шпана» реагировала на этот кефирный намек веселым одобрительным смехом». И только Ленин, от души хохотавший над карикатурами, увидев «кефирный» выпад, вдруг посерьезнел и нахмурился: «Товарищ Один, что же тут политического в этом намеке: «испить бы кефирцу»? Это место обязательно надо переделать».
«Этот глупый намек, — писал Лепешинский, — Ильичу сильно резанул ухо своей бестактностью… Сконфуженный, я поторопился исправить свою ошибку». Забракованное изречение заменили другим: «Я это предвидел!» — патетически восклицала теперь полупридушенная мышь. «Что было намеком на любимый оборот речи Аксельрода, воображавшего себя изумительно тонким прорицателем».
Характерно, что в первые годы после революции советская печать довольно часто изображала вождей в виде животных. Льва Троцкого рисовали, естественно, в образе льва, главного чекиста Дзержинского — как хищную щуку, кавалериста Буденного — как кентавра, ядовитого Радека — как скорпиона и т. д.