— Каково настроение латышских стрелков?.. Не поддадутся ли латышские стрелки агитации заговорщиков?
Верные правительству войска действовали очень медленно. В ночь на 7 июля Ленин с тревогой спрашивал у командира латышских стрелков:
— Выдержим ли мы до утра, товарищ?
Потом ворчал:
— Наконец-то продвигаются… Вот уж копуны… Хорошо, что у нас еще враг-то смирный, взбунтовался и почил на лаврах, заснул, а то беда бы с такими войсками…
Вожаки восстания успели покинуть свой штаб раньше, чем его заняли латышские стрелки. После этого либеральная печать язвительно подшучивала над побежденными:
«— Вы продаете рысака? А хорошо он бегает?
— Лучше любого левого эсера!»…
«Партия левых эсеров, — заявил Ленин, — взяла на себя ответственность за убийство Мирбаха и поставила Россию на волосок от смерти». Немцы потребовали ввести в Москву батальон императорской армии для охраны посольства. По сути, это был новый ультиматум. Ленин, прочитав это известие, побледнел: «Чего захотели?.. А!.. Прохвосты! Вот левые эсеры добиваются своего. В колонию нас обратить?.. Нет!..»
И засмеялся… Хотя германское требование было Москвой отклонено, немцы на этот раз не решились возобновить войну.
По привычке запоминая услышанные характерные реплики простых людей, Ленин заметил: «Серая, безграмотная старушка, негодуя, говорила по поводу убийства Мирбаха: «Ишь, проклятые, толкнули-таки нас в войну!». Поэт Эмиль Кроткий (Эммануил Герман) в оппозиционной газете «Новая жизнь» едко высмеивал это наблюдение Ленина. Стихи назывались «Старушка»:
Опять июль. Грохочет пушка.
Воспоминанья шевеля,
Стоит недвижная старушка
У потрясенного Кремля.
Коммунистическая вера
Непоколебима, как гранит.
Она еретика — эсэра —
Коммунистически бранит.
Мол, что за войны, — Брест-де ценен.
Ей верить в «скифство» не дано…
Сей добрый отзыв слышит Ленин
В автомобильное окно.
О, неожиданная ода!
Не оскудел народный дух.
Блажен, кто слышит «глас народа»
В невнятном лепете старух.
…
Гляжу назад: иные лета,
Давно забытая пора.
Взглянул — узнал: старушка эта
Стоит у Гусова костра.
С ней, знаю, всякое бывало.
Увы! и нынче, как давно,
Старушка надвое сказала, —
Хоть многим слышалось одно.
«Мне пришлось выдержать жесточайший бой». Любопытно, что история Брестского мира во многом повторилась в 1920 году, во время войны с Польшей. В какой-то момент казалось, что Красная армия в одном шаге от триумфальной победы. Газета украинских левых эсеров «Борьба» писала в августе 1920 года: «Еще день-два, перед нашими красными полками заблестят шпили варшавских башен, и судьба столицы белогвардейской Польши будет решена… И потому мы приветствуем слова тов. Троцкого, обращенные к нашим красным полкам:
— Вперед, к Варшаве!»
Ленин тоже был захвачен этим победным настроением. Большевик Т. Сапронов вспоминал: «Во время польского наступления тов. М. Минков, выходя из столовой, встретил тов. Ленина. Последний его спрашивает:
— Читали, как наши бьют поляков?
— Нет, не читал.
— Так подождите, я вам сейчас принесу газеты.
И, несмотря на протесты Минкова, пустился бегом и через несколько секунд тащит газеты и говорит:
— Нате-ка, почитайте, как их лупят».
А вот анекдот того времени:
«— Что-то Троцкий и Ленин потолстели.
— Да нет. Это они щеки надули.
— Зачем?
— Изо всех сил раздувают пожар мировой революции».
Однако предвкушение победы обернулось горьким разочарованием: Красная армия потерпела в Польше сокрушительный разгром. Ленин говорил Кларе Цеткин: «Радек, впрочем, нам предсказывал, как все произойдет, он нас предостерегал. Я страшно злился на него, ругал его пораженцем, — но в главном он оказался прав. Он лучше нас знает положение дел на Западе, и он талантлив. Он нам очень полезен. Я недавно с ним помирился во время длинной политической беседы по телефону глубокой ночью или на рассвете. У меня это случается».
Советская Россия согласилась на тяжелый мир, который его противники назвали «вторым Брестом». Ленин продолжал свой рассказ: «Известно ли вам, что заключение мира с Польшей сначала встретило большое сопротивление, точно так же, как это было при заключении Брест-Литовского мира. Мне пришлось выдержать жесточайший бой, так как я стоял за принятие мирных условий, которые безусловно были благоприятны для Польши и очень тяжелы для нас… Я сам думаю, что наше положение вовсе не обязывало нас заключать мир какой угодно ценой. Мы могли зиму продержаться… Но самое главное было то, — могли ли мы без самой крайней нужды обречь русский народ на ужасы и страдания еще одной зимней кампании?.. Новая зимняя кампания, во время которой миллионы людей будут голодать, замерзать, погибать в немом отчаянии. Наличие съестных припасов и одежды сейчас ничтожно. Рабочие кряхтят, крестьяне ворчат, что у них только забирают и ничего не дают… Нет, мысль об ужасах зимней кампании была для меня невыносима. Мы должны были заключить мир».
Владимир Ильич замечал в начале 20-х годов: «Первая волна мировой революции спала, вторая же еще не поднялась. Было бы опасно, если бы мы на этот счет строили себе иллюзии. Мы не царь Ксеркс, который велел сечь море цепями».
Любопытно, что после всех яростных споров Владимир Ильич обычно мирился с несогласными большевиками, такими, как Радек. Один из водителей Ленина, Михаил Кузьмин, как-то спросил у него, почему он терпит таких строптивых людей вроде Зиновьева и Каменева, которые вечно спорят с ним и выражают свое несогласие.
«Так это… как раз и хорошо, — ответил Ленин, — что открыто спорят. Они свои взгляды не скрывают и из лучших побуждений спорят, хотят, чтобы было как можно лучше. Когда есть несогласные, голова лучше работает, ведь их переубеждать приходится, веские доводы находить. Сам не всегда все увидишь и предусмотришь, а они своими возражениями и спорами мне помогают на вещи с другой стороны взглянуть».
Глава 12«Восстание рабовладельцев»
В Москву Ленин уехал, чтобы заработать побольше денег, да там и остался.
В первый день после Октября большевики радовались тому, что им удалось взять власть почти бескровно — при штурме Зимнего погибли только шесть человек из числа штурмующих. Среди защитников дворца жертв не было. Спустя столетие такой переворот, вероятно, назвали бы «бархатным». Юнкера почти не оказывали сопротивления восставшим. Ленин потом замечал: «Нужно признаться, что даже «кадетские» дамы в Петрограде во время борьбы против нас проявили больше храбрости, чем юнкера».
Как и все, Владимир Ильич радостно улыбался, но вскоре стал серьезным и решил слегка охладить пыл всеобщего ликования: «Не радуйтесь, будет еще очень много крови. У кого нервы слабые, пусть лучше сейчас уходит из ЦК…»
Мир с Германией, а потом революция в Берлине, казалось, избавили большевиков от их самого опасного внешнего врага. Но гражданская война в самой России только разгоралась. Ленин называл ее «восстанием рабовладельцев». «Гражданская война — более серьезная и жестокая, чем всякая другая. Так всегда бывало в истории, начиная с гражданских войн Древнего Рима…»
Победу в гражданской войне Ленин сравнивал с чудом. «Революция в известных случаях означает собою чудо. Если бы нам в 1917 году сказали, что мы три года выдержим войну со всем миром и в результате войны… мы окажемся победителями, то никто бы из нас этому не поверил. Вышло чудо…» «Раньше западные народы рассматривали нас и все наше революционное движение, как курьез. Они говорили: пускай себе побалуется народ, а мы посмотрим, что из всего этого выйдет… Чудной русский народ! И вот этот «чудной русский народ» показал всему миру, что значит его «баловство». (Аплодисменты)…История идет странными путями; на долю страны отсталой выпала честь идти во главе великого мирового движения».
Правая оппозиция, разумеется, всячески высмеивала этот «мировой размах» большевиков. Характерный рисунок Л. Барского из московской газеты «Раннее утро» за 1918 год: могучий гигант Атлас, сгибаясь от тяжести, несет на спине земной шар. К нему подходит малютка Ленин и самоуверенно заявляет:
— Товарищ Атлас! теперь ты уж лучше отдохни, а я понесу дальше…
«У нас все есть — и чудеса будут!» До революции социал-демократы решительно выступали за упразднение постоянной армии. Сам Ленин писал: «Вырвем зло с корнем. Уничтожим совершенно постоянное войско. Пусть армия сольется с вооруженным народом, пусть солдаты понесут в народ свои военные знания, пусть исчезнет казарма и заменится свободной военной школой. Никакая сила в мире не посмеет посягнуть на свободную Россию, если оплотом этой свободы будет вооруженный народ, уничтоживший военную касту, сделавший всех солдат гражданами и всех граждан, способных носить оружие, солдатами».
Однако вскоре после Октября 1917 года выяснилось, что «вооруженный народ» (Красная гвардия) не в состоянии держать оборону против регулярной армии противника. И в январе 1918 года Ленин подписал декрет о создании Красной армии. Это была удивительная армия: без титулования, воинских чинов, без погонов и лампасов, поначалу без медалей и орденов… — всего того, в чем многие видели суть воинской службы. Армия, в которой все, от простого бойца до главнокомандующего, именовали друг друга «товарищами»…
Первое время красноармейцы обходились и без формы — каждый носил то, в чем он явился на службу. В ответ на самую обычную команду порой раздавалось недовольное: «Тут не старая армия, чтоб командовать. Можно и попросить». Не было и никаких заведенных ритуалов. Об установившихся в Красной армии простых и свободных нравах можно судить по такой характерной черточке. Часовой возле кабинета Ленина не стоял навытяжку, а сидел за столиком, на мягком стуле, обитом красным бархатом, и обычно бывал при этом погружен в чтение. Владимир Ильич сам заговорил с часовым, стоявшим у его дверей: