«Мне, старику, это не импонирует. Хотя я меньше всего мрачный аскет, но мне так называемая новая половая жизнь молодежи — а часто и взрослых — довольно часто кажется… разновидностью доброго буржуазного дома терпимости. Все это не имеет ничего общего со свободой любви, как мы… ее понимаем. Вы, конечно, знаете знаменитую теорию о том, что будто бы в коммунистическом обществе удовлетворить половые стремления и любовную потребность так же просто и незначительно, как выпить стакан воды. От этой теории «стакана воды» наша молодежь взбесилась, прямо взбесилась. Эта теория стала злым роком многих юношей и девушек… Я считаю знаменитую теорию «стакана воды» совершенно не марксистской и сверх того противообщественной… Конечно, жажда требует удовлетворения. Но разве нормальный человек при нормальных условиях ляжет на улице в грязь и будет пить из лужи? Или даже из стакана, край которого захватан десятками губ?»
«Я не питаю ни малейшей симпатии к теории «стакана воды», хотя бы на ней и красовалась этикетка «освобожденная любовь». Вдобавок она и не нова… Вы, вероятно, помните, что эта теория проповедовалась в изящной литературе примерно в середине прошлого века как «эмансипация сердца». В буржуазной практике она обратилась в эмансипацию тела. Проповедь в то время была талантливее, чем сейчас; как обстоит дело с практикой — не могу судить».
Ленин сознавал, что по вопросам половой жизни он оказался в меньшинстве.
«Знаю, знаю, — замечал он, — меня тоже в связи с этим достаточно подозревают в филистерстве. Но я к этому отношусь спокойно. Желторотые птенцы, едва вылупившиеся из яйца буржуазных воззрений, всегда ужасно умны. Нам приходится с этим мириться, но «исправлять» себя мы не намерены».
В то же время он оговаривался: «Ничего не могло бы быть более ложного, чем начать проповедовать молодежи монашеский аскетизм и святость грязной буржуазной морали…»
Свой идеал в области половой жизни Ленин определял как «открытую свободную любовь». Пояснял его такими отрицательными примерами: «Не монах, не Дон-Жуан, но и не германский филистер, как нечто среднее». А от чего, собственно, должна быть свободна любовь? Ленин в одном из писем перечислял: прежде всего, от денежных расчетов и материальных забот (это главное), а кроме того:
— от предрассудков религиозных;
— от запрета папаши etc;
— от предрассудков «общества»;
— от уз закона, суда и полиции…
Свобода расторжения брака, введенная революцией, сохранялась в СССР до 1944 года, когда закон вновь сделал брак почти нерасторжимым. Разумеется, высказывания Ленина против теории «стакана воды» служили обоснованием этих новых мер. Забавно, что теперь авторство самой теории «стакана воды» приписывалось… Александре Коллонтай.
«Обещают хлеб, а дадут камень». Вряд ли следует доказывать, что питание — далеко не последняя тема в любой революции. Среди революционных лозунгов непременно звучат и «кулинарные». Разумеется, так было и с Октябрьской революцией; матросы и красногвардейцы, штурмовавшие Зимний дворец, с удовольствием распевали частушку поэта-футуриста Владимира Маяковского:
Ешь ананасы, рябчиков жуй.
День твой последний приходит, буржуй.
Как видим, в ряды кулинарной «белой гвардии» революция сразу зачислила символически роскошные блюда (ананасы и рябчиков). Борьба с ними в то время облегчалась и общей нехваткой продуктов. Американский социалист Альберт Рис Вильямс рассказывал, что в московской гостинице «Националь», где в марте 1918 года поселился Ленин, изменилось меню: «Новый, советский режим прежде всего отменил здесь изысканные и дорогие блюда. Большое количество блюд, составлявших обед, было сведено к двум. Можно было получить либо суп и мясо, либо суп и кашу». Так, по словам Вильямса, действовало правило: «Никто не должен есть пирожных, пока все не получат хлеба».
Если пролистать советскую печать 1918–1919 годов, то бросается в глаза, что одна из основных тем для шуток и карикатур — пища (вернее, ее недостаток). Характерная заметка: «Передают, что известный художник Б. И. Кустоджиев, увлеченный одной темой, не может приступить к работе за отсутствием натуры.
— Мне нужна, — объясняет художник, — дебелая русская баба с ямочками на локтях.
Задача, действительно, трудная по нашему голодному времени»…
Самым роскошным блюдом вдруг сделалась конина. Газета меньшевиков «Всегда вперед!» в 1919 году эпически спрашивала в стихах Эльена:
Скажи, котлета из «конины»,
«Где ты росла, где ты цвела»?
Какого зверя иль скотины
Живою частью ты была?..
Шутка: «В кухмистерской.
— Послушайте! Что эти котлеты из конского мяса, я ничего не имею, но почему они такие маленькие?
— Очень просто: они сделаны из пони».
«Лошади барона Клодта еще не съедены», — иронически сообщала летом 1918 года газета «Чертова перечница». Конине посвящена и популярная частушка того времени:
Ленин Троцкому сказал:
Пойдем, Лева, на базар.
Купим лошадь карюю,
Накормим пролетарию.
Любопытно, что именно в голодные 1918–1919 годы в столицах прославились знаменитые поэтические кафе: «Десятая муза», «Красный петух», «Музыкальная табакерка», «Стойло Пегаса» (и здесь тоже не обошлось без «конской» темы)… Пировали в них в основном подпольные торговцы и налетчики. Журналист Л. Василевский в 1919 году описывал, как выглядела эта роскошь эпохи «военного коммунизма»: стену московского кафе поэтов-имажинистов «Домино» украшал шокирующий лозунг «Господи, отелись!», а гвоздем убранства служили повешенные рядом черные штаны. «Мелькают элегантные, бледные, «кокаинного» типа девицы-кельнерши. Они пробираются между тесно по-коммерчески расставленных столиков, разносят мясные блюда, кофе, чай, печенье и самым буржуазным образом, хотя и сохраняя на лице маску небрежности и пресыщения, собирают чаевые деньги… На стойке высится холодная телятина, ломтики белого печения… Чьи желудки призваны удовлетворять все эти вещи? Присмотритесь к посетителям, и вам станет ясно, что литературы здесь крохотная горсточка — она жмется по углам и пьет пятирублевые стаканы чаю с сахарином. А «настоящий» гость, «сурьезный» — это кто угодно, только не писатели, не поэты, не люди духовных интересов…»
Но поэтические кафе все-таки обслуживали «элиту», а какой пищей мог в те годы порадовать себя простой человек? Московская эсеровская газета «Дело народа» в 1919 году рассказывала о знаменитом Сухаревском рынке — центре столичной торговли (очерк К. Буревого):
«Вот закусочный ряд… Люди трутся друг о друга; толкотня, давка. Приятно щекочущий запах жареного возбуждает аппетит. Кастрюльки, сковородки, целые баки шипят; варят, разогревают, поджаривают…
— Жареная колбаса горячая! Ветчина! Сало, сало!
— А вот горячая пшенная каша! Подходи! Давай, давай!..
Каша настоящая, хорошо так пахнет. Едят по 13–14 р. порцию. Можно достать рублей за 5–10 маленькую булочку, стакан горячего молока за 6–7 р., порцию жареной картошки с конским мясом за 15 р. Горячих пирожков и ватрушек очень много. Немало и охотников до этого лакомства… Встречаются даже самые настоящие белые лепешки и печенья. Много сала, ветчины… масла…
На столиках стоят громадные самовары, из которых публика угощается чаем и кофе. Сахар продается тут же: на двадцатку 8 кусков. Сластей много…
Пожилая дама в шляпе и пенсне продает картофельные лепешки:
— Берите, берите! 5 руб. штука!
А вот и краснощекие деревенские бабы. Они за хлеб наменяли уйму разнородных товаров и материй и с трудом, рассыпая и подбирая покупки, волокут их с сияющими лицами».
Продавая муку и хлеб, крестьяне и торговцы-перекупщики («мешочники») откровенно обогащались за счет обедневшего городского населения — и это вызывало у многих возмущение. Обыкновенный хлеб или муку купить было труднее всего. Сергей Раззява в 1919 году в том же «Деле народа» публиковал «Поэму о булке»:
Ах, булка, булка!
О ней, о пышной,
Горяченежной,
Как вздох степей,
Вздыхаю гулко,
Ропщу мятежно
(Хотя неслышно)
О ней, о ней!
Хочу упругой,
Стыдливо сдобной,
Румяно белой,
Что день, — сильней.
Слетаю вьюгой,
Куда угодно,
Как оголтелый,
За ней, за ней.
Отдам я слепо
И бестолково,
Сквозь смех и слезы,
Добро мое, —
И все совдепы,
И исполкомы,
И совнархозы, —
Все — за нее!
На карикатуре Алексея Радакова премьер Ленин (с ангельскими крылышками за спиной) по случаю Первомая 1918 года преподносил рабочему на блюде красный цветочек:
«— Вот, голубчик, кушай. Красная гвоздика. Твое любимое блюдо.
— Эх! К этому бы кушанью да гарнир из картошки, да говядины!!»
На рисунке художника Михайлова-Северного изможденная женщина в кокошнике (Россия) просила у Ленина: «Подай, кормилец, хлебца». Обложенный кипами подписанных декретов, тот отмахивался: «Подожди… Видишь, дело кипит».
Любопытно, что похожая сцена и вправду произошла во время одного из посещений Лениным бывшего завода Михельсона. Какая-то пожилая женщина сказала ему:
— Хлебушка бы нам дали побольше!
Он ответил:
— Да, хлеба у нас сейчас нет. Это правда. Но он у нас будет… Вот мы разобьем белых — и тогда будет у нас хлеб… А кто вам обещает немедленно хлеб? Враги… Но смотрите в оба: обещают хлеб, а дадут камень.
Сам Владимир Ильич тоже не был совершенно чужд мыслям о «булке». В декабре 1919 года он мечтательно заметил в разговоре с одним самарцем: «Да, Самара… Помню, какие там чудесные калачи выпекали! И сейчас, наверное, самарцы едят настоящий хлеб, а нам приходится довольствоваться суррогатом…»
В газетах 1918 года еще можно встретить рекламы средств против ожирения: «Ваш живот растет непомерно. Вы обрюзгли, стали сутулым, неизящным. У Вас вялость желудка… Наденьте эластичный мужской пояс… ожирение уменьшится». В печати 1919 года таких реклам уже не найти. Фельетонист Отсоли в журнале «Красный дьявол» бодро писал: «Некоторые