Да, что-нибудь вроде этого мог он выкинуть у солдат Юсси в его отсутствие. И кто знает, может быть, ему и удалось бы отвлечь от моста какую-то часть взвода Юсси. А этого, наверно, и ждали те, кто послал его на такое рискованное дело. И, озабоченный только этим, он опять сказал женщине:
— Дай мне лыжи.
Она спросила:
— А ты разве сейчас хочешь туда?
— Да.
Опять он обошелся без лишнего вопроса, хотя не мог не заинтересоваться тем, что она подразумевала под словом «туда». Она сказала:
— Сиди. Нельзя сейчас туда.
— Почему?
— Потому что они тебя ищут не только по дороге.
— А где же еще?
— Да там же. В лесу. Ведь они давно догадываются, где люди Эйно — Рейно скрываются.
— Так, так…
Опять шапка Юхо ударилась о колено, и весь вид его выразил беззаботность. Женщина сказала:
— Ты, наверно, есть хочешь. А у меня, кроме молока и картошки…
— Нет, нет. Не надо. Не хочу.
— Так разденься пока. Раньше вечера тебе все равно не уйти. А вечером я дам тебе лыжи.
Юхо подумал немного и скинул полушубок, а заодно и офицерский китель. Ставя мешок в угол, он вспомнил, что в нем находится, и спросил:
— А ты сама поесть не хочешь?
К его удивлению, она ничего не ответила. Тогда он внимательней взглянул на ее лицо, на всю ее фигуру с головы до ног. Нет, она была достаточно полна для женщины своего возраста. И то, что так туго распирало спереди ее белую кофточку, могло бы украсить любую другую женщину. Но щекам ее недоставало румянца. Это он, конечно, сразу же отметил про себя и без колебания развязал мешок. Бледность женщины легко объяснялась военным временем, заставляющим ее расставаться с маслом, которое она получала от двух коров. Этим же можно было объяснить отсутствие настойчивости в ее голосе, когда она сказала:
— Ты не выдумывай. Тебе ведь в лес идти надо.
— Ничего. У нас там все есть.
С такой быстротой усвоила его голова то, что касалось леса. Он выложил на стол буханку хлеба, побывавшую у порога старого Илмари, пригоршню сахару, кусок свиного сала и банку консервов. Она сказала:
— Это какой-то не наш хлеб. Неужели это чистая рожь?
— Чистая. Ты возьми, попробуй.
— Отрежь сам.
— Возьми, возьми. Это все твое.
— Все? Ты не выдумывай!
Она пыталась отвести его руку, но он подвинул к ней все выложенные продукты и повернулся к стене, чтобы повесить на вешалку полушубок и офицерскую куртку. Оставшись в одном коричневом свитере, он казался еще стройнее и выше, привлекая ее взгляд видом своих широких плеч. Что-то новое появилось в ее светло-голубых глазах. Она сказала, вставая с места:
— Я сейчас обед устрою. Только забегу к старому кожевнику. Он сегодня тушу бычка собирался разделывать. Мяса мне обещал. Ты посиди немного, я сейчас…
Она сняла со стены пальто и направилась к двери, но Юхо загородил ей дорогу:
— Не надо. Не ходи никуда.
Он слегка оттолкнул ее от двери и при этом нечаянно коснулся ее груди. Пальцы его уткнулись во что-то мягкое, теплое, податливое, и он сразу же отдернул их. И в это время их взгляды встретились. Она повторила тихо: «Н пойду» — и двинулась прямо на него. Он вынужден был взять ее за плечи, чтобы остановить. Плечи ее тоже были теплые и мягкие. Напирая на него грудью, она сказала:
— У него и вино есть. Я принесу тебе бутылку, хочешь?
— Ничего не надо. Иди садись.
Но она продолжала стоять почти вплотную к нему, опустив глаза, и один из ее белокурых локонов касался его богатырской груди, обтянутой коричневым свитером. Он взял из ее рук пальто и, повесив его на прежнее место, повторил:
— Садись!
Она повернулась лицом к столу, но не села. Лицо ее выражало досаду. На столе по-прежнему нетронутыми лежали хлеб, свинина и сахар. Она позвала:
— Кэрту! Лиза!
В комнату снова робко вошли обе белоголовые девочки. Женщина дала им по куску хлеба и сахару и отослала обратно. Юхо спросил:
— А почему сама не ешь?
Женщина сказала:
— Я тебе кофе сварю.
— А сама будешь пить?
— Буду.
— Вари.
Он провел у нее весь короткий зимний день до вечера. Два раза ему пришлось хватать свои вещи и прятаться в чулан. Однако все обошлось благополучно. Никто больше не заходил на двор к молодой вдове. Только после второй тревоги она вернулась в дом со двора встревоженная и рассказала, что видела двух парней из местного отряда «Суоелускунта». Один из них сказал ей: «Достукался ваш Юсси Мурто». Она спросила, что случилось, и он ответил: «А то, что сняли его немцы с охраны моста и своих солдат поставили. Нет нам теперь из-за него доверия». Передав этот разговор своему тайному гостю, женщина сказала озабоченно:
— Не сходить ли мне к старому кожевнику?
Юхо спросил:
— Зачем?
— Узнать, что там стряслось у Юсси. Может быть, им помощь в чем-нибудь нужна.
Но Юхо отговорил ее идти к старому Мурто, и она с готовностью осталась дома. И опять он продолжал сидеть в ее чистой, светлой комнате, перелистывая незнакомые журналы, присматриваясь к чужой, незнакомой жизни и с нетерпением поглядывая в окно. Она сходила за дровами, попутно подбросив сена коровам, лошади и овцам на скотном дворе. Вернувшись, опять осталась в одной белой блузке, чтобы удобнее было хлопотать у горячей плиты. Но она ничего особенного ему не приготовила, только сварила кофе с молоком и поджарила два куска какой-то крупной рыбы. Он спросил, кивая на рыбу:
— Откуда это у тебя?
Она пояснила.
— От Эйно — Рейно. Это в Такаярви такая рыба водится.
— В Такаярви?
— Да. Ведь у вас там с ними постоянная связь через болота. Я же знаю.
— А-а! Да, да.
Он взялся за вилку, но не перестал поглядывать в окно. Зная, куда направлены его мысли, она сказала:
— Морозно сегодня.
Он кивнул головой. Она продолжала:
— А к ночи мороз, похоже, усилится.
Он и с этим согласился. Пробуя перенести его согласие на кое-что другое, она сказала:
— Трудно в такой мороз идти по лесу одному, да еще ночью. Заблудиться можно и замерзнуть. Не разумнее ли переждать погоду, сидя в тепле? Правда?
На это с его стороны не последовало знака согласия. Тогда она сказала:
— Почему не ешь?
— Я ем.
— А рыбу не тронул.
— А я уже сыт. Спасибо.
— Выпей еще кофе.
— Не хочу.
— Почему?
— Чашка мала.
Он сказал это в шутку, но чашки у Майи действительно походили скорее на игрушечные, чем на настоящие. И молочник с кофейником были им под стать. Юхо уже выпил четыре чашки и, конечно, выпил бы еще двадцать четыре таких наперстка, но он сделал вид, что с трудом одолел четвертую, и отодвинул ее, повернувшись лицом к окну.
Скоро за окнами наметились вечерние сумерки. Она опустила штору и зажгла свечу. В ее хозяйстве, как и у Мурто, не было керосина, хотя лампа занимала свое место, подвешенная над столом к потолку. Решив дождаться полной темноты, он снова взялся за журналы. Она рано накормила детей и рано уложила их спать в задней комнате. А потом подошла к нему и стала смотреть через его плечо на журнальные картинки. При этом она пояснила:
— Они от Айли Мурто мне остались. От дочери старого кожевника.
Он кивнул головой и спросил про одну из журнальных красавиц:
— А это что за краля?
Она всмотрелась, опершись рукой о его плечо, и ответила:
— Это Бэтт Дэвис, знаменитая американская киноактриса.
— Она немного на тебя похожа.
Женщина усмехнулась:
— Далеко мне до нее.
Он продолжал перелистывать журналы, чувствуя со руку на своем плече. Она спросила:
— А у тебя далеко такая?
Нет у меня такой.
— А какая? Черноглазая?
— Никакая. Я же не спрашиваю, каков твой Эйно — Рейно.
— Эйно — Рейно? Да ты что? Или шутишь?
— А почему бы мне и не пошутить?
— А зачем это нужно?
— Чтобы сделать вид, что я ничего не знаю.
— Да, так оно и получается. Надо ничего не знать, чтобы считать Эйно — Рейно за одно лицо да еще навязывать его мне, когда у них давным-давно свои жены взяты из Такаярви. Разве не из-за них они и в лес-то ушли, после того как убили трех эсэсовцев? И уж кому, как не тебе, знать главных атаманов своей дезертирской шайки. Плохая эта шутка.
Он виновато улыбнулся и еще усерднее зашелестел журналами. Но он знал, что делал, отпуская такие шутки, и после того, надо полагать, уяснил себе окончательно все, что касалось Эйно — Рейно. А уяснив, что было нужно, он поднялся с места и сказал:
— Мне пора.
Она сняла руку с его плеча, но в ее голубых глазах, обращенных к нему, затаилось что-то тоскливое. И, глядя на него снизу вверх, она сказала тихо:
— Юхо!
— Что?
— Не торопись.
— Нельзя.
— Останься еще, Юхо. Куда тебе спешить? А у меня ты можешь прожить хоть неделю. Никто тебя здесь не найдет.
Он молча снял со стены и надел на себя полушубок.
— Юхо, останься хоть до утра.
— Нельзя, Майя.
Она взяла его за руку и повернула к себе лицом.
— Я тебе что-нибудь плохое сделала?
— Нет, нет, что ты! Ты же меня от смерти спасла.
— Так зачем же ты бежишь от меня? Или я такая уж дурная?
Он еще раз внимательно, оглянул ее. И тут он заметил, что на ней вместо простой полотняной блузки и старой юбки было надето новое, нарядное платье. Он, конечно, не мог не догадаться, что это она для него переоделась. Но мысль о тех, кто мерз в это время среди лесных снегов у Сювяйоки, болея сердцем за его судьбу и ожидая от него благоприятных сигналов, мысль о тех была в нем сильнее интереса к ее новому платью и к причине, заставившей это платье красиво обтянуть молодое женское тело. Ничем иным нельзя объяснить его невнимания к таким заманчивым вещам. И, подчиняясь этой мысли, он осторожно отвел от себя теплую руку женщины и спросил:
— У тебя лыжи где?
Женщина села за стол и тихо заплакала. Чужая женщина из чужой, враждебной ему земли плакала оттого, что он собирался уйти от нее. Он сказал: