Бревенчатые стены бани пестрели цветными плакатами, на которых была расписана в картинках вся история финской бани. И самый яркий и крупный плакат показывал в разных видах устройство бани самого последнего типа: чистой и светлой, с удобными полками, с дымоходом, котлом для нагревания горячей воды и теплым предбанником. Такую баню уже выстроили сыновья старому Матти немного далее по берегу озера.
Тут же, недалеко от старой бани, чуть выше по склону бугра, стоял маленький старый домик, тоже выстроенный полсотни лет назад. Но и он теперь пустовал. Ему, как и бане, было дано другое назначение. Чисто прибранный внутри, он открывал глазу всех, кто туда входил, скопление старой домашней утвари разного рода, сделанной руками финского крестьянина. Сени были заполнены такими вещами, как старая бочка из-под пива, кадка для теста, деревянная соха, борона из еловых сучьев, коса, вилы, грабли, топор, пила, колеса для телеги, полозья для саней, дуга, хомут, весла и даже сети собственной вязки.
А в единственной комнате этого домика, помимо чугунов, горшков и глиняных кувшинов, занимавших шесток печи, и прислоненных к ней ухвата, кочерги и помела, связанного из сосновых сучьев, стояли расставленные на столе и на полках разные мелкие изделия: деревянные плошки, чашки, ложки, шкатулки для мелких вещей, колодки для обуви, плетенные из бересты кузовки для грибов, корзины для ягод, кошелки, лапти и всякие другие мелкие деревянные вещи, нужные в хозяйстве даже и теперь. Больше половины из них было сделано руками самого Матти. Остальные поступили для пополнения выставки от некоторых других жителей деревни.
Стол посреди комнаты тоже был сделан руками Матти. Деревянную кровать в углу, широкие скамьи вдоль стен и вокруг стола сколотил он же. Люди входили в комнату, шурша свежими березовыми листьями, которыми был устлан пол, обходили вокруг стола, разглядывая то, что стояло на нем и на полках, протянутых вдоль стен, а затем выходили вон, полные раздумья.
На стенах, кроме утвари, висели также плакаты и фотографии, показывающие развитие финского крестьянского жилища от курной избушки к нынешнему двухэтажному дому дачного типа с верандами и балконами, с водопроводом и электричеством и даже собственным паровым отоплением, поступающим из кухни.
Такой примерно дом уже выстроили старому Матти после войны его сыновья. Он прилегал к тому же саду, что и старый дом, только с другой стороны. В нем, кроме всяких новинок, указанных в плакатах, стояло новое пианино, на котором играла двадцатилетняя внучка Матти, проходившая курс учения в консерватории столицы.
Плакаты и снимки внутри старого дома были дополнены еще и вырезками из газет и журналов и даже написанными от руки текстами. В них сообщались разные сведения о борьбе финского народа за свои права и за дело мира. Приводились примеры улучшения жизни рабочих и крестьян Суоми после того, как она заключила договор о дружбе с Россией. И в добавление ко всему висела крупная надпись, призывающая крепить и развивать эту дружбу, от которой зависело будущее процветание Суоми.
Видно было, что подбором и составлением этих текстов здесь кто-то занимался уже давно. Значит, и тут имелись люди, подобные Антеро и Эстери Хонкалинна из Алавеси, которые сегодня тоже прибыли сюда в числе гостей.
Я увидел их возле нового дома старика Матти Вуоринена. Там на лужайке перед открытой верандой стояли рядом два длинных стола, у которых ножками служили толстые колья, вбитые в землю, а поверхностью — сколоченные вместе длинные доски. Накрытые бумажными скатертями и уставленные угощением, они выглядели нарядно и празднично. Вдоль них тянулись широкие, приземистые скамейки, на которых сидели люди.
Я опоздал, конечно, как это всегда за мной водилось в жизни. Главные разговоры за столами, как видно, уже прошли, да и сами столы уже опустели по крайней мере на треть. Люди, вставшие из-за них, разбрелись кто куда по хозяйству старого Матти и его старшего сына. Но человек по двадцать еще оставалось за каждым столом. И все они сбились больше к тем концам столов, где восседали старики Вуоринены, положившие начало деревне.
Шумно было за обоими столами, но тот, что возглавлялся женой старого Матти, семидесятилетней Мартой Вуоринен, шумел больше женскими голосами, а за другим, стоящим ближе к веранде, гудели голоса погрубее. Сам старый Матти, возглавлявший тот стол, принарядился для этого дня в свой новый коричневый костюм с галстуком. Он сидел на конце стола, блестя лысиной и гладко выбритым широким подбородком, а перед ним сидели в два ряда по обе стороны стола его приятели, родные и знакомые.
Разговоры были трезвые, потому что вина не полагалось на этот очень скромно устроенный праздник, а пива запасли только два бочонка. Один из них сварил сам старый Матти, а другой закупили у фирмы Синебрюхова парни, работающие в столице. К моему приходу пиво Матти уже было выпито начисто, да и от синебрюховского осталась, кажется, самая малость. Женщины налегали больше на кофе со сливками, радуясь тому, что опять, слава богу, стал доступным в Суоми настоящий бразильский кофе, постепенно заменяющий уже слишком надоевший всем за десять последних лет корвике[30].
Кофе пили из чашек, собранных со всех одиннадцати дворов деревни, разбросанных на трехкилометровом пространстве, а пиво пили из кружек и стаканов. Расставленные вдоль столов, эти фарфоровые чашки составляли очень приятное для глаза скопление узоров. А кроме них, там еще стояли вдоль середины стола молочницы, сахарницы, тарелки, на которых лежали пирожки с разной начинкой, и вазы с печеньем.
Всем хозяйкам в Матин-Сауна досталось работы перед этим праздником. Зато вид их столов напоминал о том, что карточная система в Суоми наконец отпала и что жизнь в ней сделала после войны свой первый крупный шаг вперед.
Об этом тут, наверно, и говорили главным образом. Даже к моему приходу разговор этот не прекратился. А среди разговора кто-то выкрикнул громким голосом:
— Постойте! А мы еще молодому Хонкалинна из Алавеси не дали сказать слова. Эй, Антеро! За тобой речь!
Но Хонкалинна, сидевший между двумя стариками, только покачал головой:
— Мне уже нечего сказать. Тут столько было высказано вполне справедливых истин, что мне остается только молчать и радоваться прогрессу финского ума.
— Но ты все-таки скажи хоть что-нибудь. А то неудобно: в другие, обыкновенные дни, хмурые и серые, говорил, да еще как, а в такой день — и вдруг ни слова.
Тут еще некоторые голоса поддержали эту просьбу. Тогда Антеро приподнялся над столом, держа в руке стакан с пивом, и спросил:
— А вы не боитесь коммунистической пропаганды?
Ему ответили со смехом:
— Ничего, валяй. Устоим как-нибудь.
И он продолжал:
— Так уж у нас было принято считать долгое время: все, что говорит коммунист, — пропаганда. Ладно. Пусть будет так. Но вот перед вами сидит Антти Хейсканен, хороший и крепкий хозяин, имеющий двенадцать коров и одного наемного работника. Он только что говорил. О чем он говорил? Он сказал: «Все, что угодно, только бы не война, потому что для нас война — это война с Россией. А новая война с Россией — для нас конец». Это Хейсканен так сказал. Но и я не раз вам такое говорил. Так кто же из нас коммунист: я или Хейсканен?
Тут люди посмеялись немного за обоими столами, а Хонкалинна продолжал:
— Или возьмем Лаури Томпури. Он сказал здесь, что неплохо было бы утвердить надолго это положение, то есть наши дружеские отношения с Россией. Но ведь и я вам это говорил. Так кто же из нас коммунист? В том-то все и дело, что мы, прежде чем высказать что-нибудь, прислушиваемся к тому, что уже сказано в народе. От народных интересов мы исходим в своих взглядах. Сейчас, например, народы страстно хотят мира. А разве мы когда-нибудь хотели войны? Всеобщий устойчивый мир — это первое и непременное наше условие. Борьба идеологий должна происходить только при мирном сосуществовании народов. Силой оружия идеи в голову не вколотишь. У Лаури Томпури есть причина желать мира и дружбы с Россией. Его сын работает на судоверфях, где выполняются русские заказы, без которых не миновать бы ему безработицы. Значит, и у сына Томпури тоже нет причины желать изменения обстоятельств, кроме разве прибавки жалованья. Но это уже отдельный разговор. А кто же и составляет наш народ, как не люди, подобные Томпури, Хейсканену и их сыновьям? Вот они говорили здесь о прошлом и настоящем вашей деревни, особенно заботливо заглядывая в ее будущее. И в этом заглядывании в будущее сквозила забота не только о своей деревне, но и о каждой другой деревне Суоми и о каждом ее городе. Вот что отрадно было слышать. Недаром все остальные за столом одобрили их слова. Даже молчаливый Пентти Турунен кивнул несколько раз головой. А мне, что же, прикажете призвать атомную бомбу на наши головы? Ничего отличного от них и я не сумею сказать. А потому пью это доброе пиво старого трудолюбивого Матти за здоровье всех присутствующих и за исполнение выраженных ими здесь пожеланий.
Так примерно сказал свою речь Антеро. А я тем временем прикидывал, с какой бы стороны подобраться к нему поближе. Но сперва нужно было поздравить стариков и начать, конечно, с хозяйки. Я подошел к ней и сказал, протянув руку:
— Не позволят ли и мне поздравить сегодня знаменитую основательницу здешнего царства?
Она пожала мне руку маленькой морщинистой рукой, всмотрелась в меня, щуря старые глаза, и сказала:
— Милости просим, добрый человек. Но не узнаю. Нет, не узнаю.
Я сказал:
— Аксель Турханен из Кивилааксо.
— А-а, так ты сын покойного Матти Турханена? Смотри-ка ты, каким солидным стал. Не угощался еще? Ну, присаживайся. Вот свободное место. Девушки! Примите гостя.
Ко мне подошли сразу две девушки. Одна из них была внучка старого Матти, а другая — Матлеена. Обе они были одеты в красные полосатые платья с широкими подолами, поверх которых были повязаны белые передники с голубыми елочками, вышитыми по краям. Все молодые женщины и девушки деревни были в этот день одеты точно так же и прислуживали гостям.