Один из холмов на нашем пути оказался особенно высоким. С него открылся вид в разные стороны километров на десять — пятнадцать. Открылись новые холмы и впадины — местами в лиственных лесах, местами в кустарниках, с голубыми проблесками воды между ними. Но шире всего раскинулись возделанные поля, среди которых разместились деревни, соединенные между собой дорогами. И только в одну сторону сплошным плотным покровом уходил смешанный лес. Туда мы, кажется, и держали путь.
Леха остановился, чтобы оглянуть с этого холма свои русские горизонты. Я тоже остановился. Ветер принес к нам откуда-то аромат земляники. Он был такой густой, что я невольно вдохнул его в себя поглубже. Леха заметил это и сказал:
— Это оттуда, с Устюженских бугров.
Он показал рукой, а я сказал: «А-а», — ничего, однако, не прибавляя к этому, чтобы не напороться ненароком на трудное слово. В звуке «а» он вряд ли мог уловить мой финский акцент. И было бы, пожалуй, неплохо уметь обходиться тут в разговорах с ними одним этим звуком. Но, поскольку мы продолжали стоять и любоваться благоуханными просторами их диковинной России, мне стало неудобно отделываться такой краткой речью. И, подумав немного, я добавил:
— Красиво как!
Эти слова я выговорил по-русски, кажется, правильно. По крайней мере он к ним не придрался и, в свою очередь, ответил мне:
— Да. Пушкину бы надо жить в этих краях! Лермонтову! Тютчеву!
Сказав это, он как-то неловко улыбнулся и тут же, словно рассердясь на себя за сказанное, двинулся дальше, быстрее прежнего. Я двинулся вслед за ним. Куда мне было деваться? Постепенно мы углубились в лесистые места. Тропинка вывела нас на малонаезженную травянистую дорогу, которая вскоре сама превратилась в тропинку. Мы перешли по стесанному бревну через ручей. За ручьем потянулся совсем еще молодой лиственный лес, очень аккуратно прочищенный, с травянистой почвой, что придавало ему вид огромного парка. А за ним показался наконец открытый участок земли, где разместилось хозяйство лесника.
14
Семья лесника, состоявшая из трех человек, была дома. Кроме них, в доме была еще одна женщина, очень похожая на хозяйку. Пожимая нам руки, бородатый хозяин спросил своим раскатистым голосом:
— А где же Кит Китыч — живоглот?
Леха объяснил ему, почему тот не пришел, и хозяин согласился с этим:
— Причина уважительная. Уж если фронтовой друг приехал, то все остальное в сторону отбрасывай. Как вы считаете?
С этим вопросом он обратился ко мне. И я сказал:
— Да.
Вот какую пространную речь я закатил им для начала. Даже Леха на первых порах не мог за мной в этом угнаться. Пожимая, например, с вежливым видом руку девушке, он совсем ничего не сказал, только взглянул на нее пристально своими темно-серыми глазами, в которых затаилась грусть, и сразу же отвел их в сторону. Правда, уже одно это чем-то подействовало на девушку. Что-то такое она уловила в его глазах, ей одной понятное, что заставило ее потом взглядывать на него украдкой с выражением вопроса на лице. Но слов для нее у него не оказалось.
Кое-какие слова нашлись у него только для самого лесника, да и то лишь после того, как было выпито принесенное им шампанское и заметно поубавлена в литровой бутылке домашняя наливка. Водка на столе осталась нетронутой, ибо Леха отказался ее пить по такому деликатному поводу, а мы с лесником не стали ломать компании. И, закусывая жареной дичиной, дополненной молодой картошкой, свежими огурцами и редиской в сметане, Леха сказал, обратясь к леснику:
— А у тебя со свежатиной неплохо дело обстоит, Ефим Родионыч. И дичинка водится. Эх, мне бы тоже кое-когда с ружьецом походить! Давно мечтаю. Учиться не удалось, так хоть бы поохотиться всласть.
Лесник спросил:
— А за чем же дело стало?
— Да вот ружьишка нет.
— А деньги-то есть?
— Ну как не быть!
— Вот и купи. Поедем вместе и купим. И в Союз охотников запишем.
— Да, надо будет сделать. Займемся с горя охотой, коли учение не удалось.
— А почему оно тебе не удалось?
— Все война проклятая.
— А ты бы взял да возобновил.
— Поздно. Возраст не тот.
— А сколько тебе?
— Уже тридцать три стукнуло.
Тут в разговор вступила девушка. Она сказала:
— Никогда не поздно учиться. Я видела в Ленинграде — постарше вас поступают. Ведь в вузы принимают до тридцати пяти лет. А если учиться по заочной системе, то возраст вообще не имеет значения.
Девушка сидела напротив Лехи, по другую сторону стола, между обеими женщинами, и словами своими обращалась к нему. А он, отвечая ей, повернулся лицом к леснику, сидевшему с ним рядом, и ему же сказал:
— У меня девятилетка.
На, это опять возразила девушка:
— Ну и что же? Десятый класс тоже заочно можно пройти, и это, кстати, послужит вам лучшей подготовкой к вступительным экзаменам.
Леха внимательно выслушал ее, продолжая смотреть на лесника и держа на краю стола кулаки, из которых торчали остриями вверх нож и вилка. При этом на его темном худощавом лице было такое выражение, словно он хотел сказать леснику: «Вот какие здесь у тебя мудрецы обитают!». Девушка видела это выражение и продолжала с некоторой досадой в голосе:
— В конце концов, зачем вам вуз? Другое дело, если вы хотите бросить свою работу и приобрести другую специальность, более ценную с вашей точки зрения. А если вы под учением подразумеваете просто расширение круга своих познаний, то для этого не обязательно поступать в вуз. Для этого достаточно побольше читать — и только. Специальность у вас есть. Хорошая специальность, которая вас кормит и, по-видимому, нравится вам. А просвещение достигается самостоятельной работой над книгой. Не думайте, что в вузе вам все уложит в голову кто-то. Самим придется приобретать. Без самостоятельной работы над собой вам и вуз не поможет. А при умении самостоятельно работать — на что вам вуз?
Леха опять внимательно выслушал все, что сказала девушка, но смотрел при этом только на ее отца. А когда она умолкла, он сказал:
— Умная у тебя дочка, Ефим Родионыч.
Тот принял гордый вид и, проведя ладонью по своей коротко остриженной широкой бороде, ответил:
— Еще бы! Чай, в отца пошла.
— А может, в мать. — Это сказала мать.
Но он возразил:
— Ну, где уж там! С простой догадливостью отстаешь. Давно бы, кажись, пора пирог подавать, а ты со своей сестричкой никак не наговоришься, будто год не виделись.
Хозяйка спохватилась и вышла на кухню. Сестра поспешила за ней. Вернувшись, они поставили на стол блюдо с пирогом, у которого начинкой служил рис, перемешанный с рублеными яйцами, и тарелку с ягодными ватрушками. Подвигая их к нам поближе, хозяйка сказала:
— Кушайте на здоровье. Со свежей земляникой они. Сама Лидушка насбирала утречком на Устюженских буграх. Там ее пропасть, земляники этой.
Хозяин разлил по рюмкам остатки наливки, сказав попутно жене:
— Вот и поубавили твоей наливки, слава богу. А ты беспокоилась: мол, зря пропадают запасы. Ан и пригодились.
Леха поднял свою рюмку и сказал хозяину:
— За девушек. За наших счастливых девушек, уходящих от нас в другую жизнь и забывающих там про нас.
Но девушка запротестовала:
— Неправда! Зачем так говорить? В какую другую жизнь? Чушь какая! Никуда мы от вас не уходим. В той же жизни остаемся. Во всяком случае, в нее же возвращаемся. И забывать тоже никого не собираемся, если человек сам не заслужит этого.
Леха выслушал ее, глядя на хозяина, затем кивнул, как бы одобряя что-то, и протянул свою рюмку навстречу другим рюмкам. Девушка смотрела на него, а он смотрел мимо девушки. Хотя была она хороша собой — высокая, стройная, светловолосая, и новое голубое платье красиво повторяло цвет ее глаз. Поставив опустевшую рюмку на стол, Леха принял из рук хозяйки тарелку с куском пирога и, принимаясь за него, сказал:
«Чичиков подвинулся к пресному пирогу с яйцом и, съевши тут же с небольшим половину, похвалил его».
И опять девушка взглянула на него по-новому. Я понял, что он произнес не свои слова. Я даже догадался, откуда он их взял. Это были слова их писателя Гоголя из поэмы «Мертвые души». Я тоже читал эту поэму, только не дочитал ее. Книга моя осталась раскрытой на той странице, где говорилось: «Эх, тройка! птица тройка…». Я тоже промчался по их России на некой тройке. И кучер этой тройки сидел теперь рядом со мной. Он сидел, занятый пирогом и чаем, а на него смотрела тонкая светловолосая девушка, для которой приспело время любить. На меня она не смотрела, а на него смотрела. На меня тут некому было с таким вниманием смотреть. Моя женщина была далеко и потому не могла мной полюбоваться, как ни мечтала об этом. Требовалась близость железной дороги, чтобы и ей тоже в самом скором времени представилась приятная возможность насмотреться на меня вдоволь. Но спросить о железной дороге я мог только у хозяина, да и то лишь тайком от Лехи. А пока что Леха сидел с ним рядом и говорил ему:
Что ж, привольно дочке лесника.
Жизнь легка, да вот одно обидно:
за опушкой лес да облака,
а другого ничего не видно.
И хотя он с этим стихом тоже обращался только к леснику, откликнулась опять-таки дочь. Она сказала:
— Это, кажется, Жаров? Ранний притом. Новые поэты так не напишут.
— А почему бы новым поэтам так не написать?
Это спросил у лесника Леха. И тот подхватил, обращаясь к дочери:
— Да, почему бы?
Дочь пояснила:
— А потому, что устарело такое представление о лесниковой дочке. Как так ничего не видно за опушкой? А я вот Ленинград увидела. А думаете, Москву отсюда не видно? Пожалуйста!
Она вскочила с места, подошла к полочке, на которой стоял радиоприемник, покрутила у него ручки, и через минуту комнату наполнили звуки музыки. Девушка прислушалась и сказала:
— Из «Князя Игоря» Бородина. Трансляция, должно быть, из Большого театра. Дневной спектакль.