Похоже было, что она крепко о чем-то загрустила и даже готовилась поплакать. Полагая себя обязанным удержать ее от этого, я сказал:
— Не надо грустить.
И, чтобы как-то подкрепить свои слова, я коснулся рукой ее головы. Не то чтобы я хотел ее погладить, как ребенка. Трудно было бы пригладить это черное буйство, раскинувшееся на все стороны. Но надо же было чем-то подкрепить сказанное. И вот я протянул руку, а мои пальцы, не зная, что делать, просто так окунулись в густоту ее волос, ощутив их упругость и жесткость.
Она мгновенно выпрямилась, взглянув на меня с недоумением. И я не увидел в ее черно-зеленых глазах даже признаков слез. Посидев еще с минуту молча, она встала и, сказав мне «спокойной ночи», ушла в свою каюту.
Отправился и я в свою. И, вытянувшись там на постели под легким летним одеялом, я подумал, что вот и тринадцатый день моего отпуска миновал, а я все еще был далеко от своей женщины. И не только был далеко, но и продолжал от нее удаляться. Как долго этому еще предстояло длиться — я не знал. Но зато я теперь знал твердо, чего стоили заверения Ивана Петровича относительно дружелюбия русских к финнам. Очень мало они стоили. Какой тут мог быть разговор о дружелюбии, если первый же попавший к ним финн без всякого милосердия обрекался на гибель. На мне проверилось это. Стоило мне удалиться от Ленинграда на самую малость, как они меня сразу же поймали в заранее расставленные сети и поволокли на расправу в глубину своей страшной России. И, чтобы не потерпеть провала в этом черном деле, они сговорились между собой все поголовно, от старых до малых. Даже красивые девушки состояли в этом сговоре и даже небесные дожди.
И где-то тут совсем близко оказался теперь тот страшный Иван. Ему осталось только слегка протянуть свою железную руку, чтобы достать мое горло. Он подстерегал меня у дверей каюты, он заслонил собой окно, он ловил ухом каждое мое движение через стену и потолок, он держал в своих ладонях все это судно, плотно сжав пальцы, чтобы не дать мне проскочить между ними. Всю Волгу держал он под своим надзором, во всю ее длину и ширину, от берега до берега, заботясь о том, чтобы не засорились ее воды от присутствия какого-нибудь финна. И даже небо над Волгой держал он в чистоте, прощупывая там вдоль и поперек до самых звезд ночную темноту и тучи. И не было мне никакого спасения на этот раз.
Только Юсси Мурто сумел бы, может быть, вырвать меня из этого капкана. Но где был Юсси Мурто? Далеко он был. И, возвышаясь где-то там, среди холодных туманов севера, он все думал о чем-то, угрюмо глядя на Ивана. О чем он так упорно думал последнее время, немногословный голубоглазый Юсси? И, думая о чем-то своем, он готовился, кажется, что-то сказать Ивану, смотревшему на него с любопытством сквозь мрак и тучи из своих русских просторов. И он действительно сказал ему после долгого раздумья: «Нет, все не так у вас идет, как надо. Вы сбились. В делах жизни целого народа надо исходить из здравых понятий. А вы исходите из настроения. Это ставит вас вне общего потока. Жизнь обтекает вас и уходит вперед. А вы, стоя на месте и размахивая руками, думаете, что это движение создаете вы. Нет, не вы. Совсем другие силы толкают жизнь».
Так сказал Юсси Мурто, все еще угрюмо думая о чем-то и выдавливая из своего молчаливого рта по одному слову в минуту. А Иван, выслушав его, беззаботно тряхнул головой и ответил: «Ништо! Кому судить об этом? Не тому, кто сам позади на целую эпоху. История будет судить. А ее суд самый верный и справедливый». На это Юсси сказал: «Да, именно история. И она отметит, что вы потратили почти сорок лет на то, что естественным способом смогли бы создать за десять лет». И опять ему ответил Иван: «Ништо! Ваш естественный способ держал Россию на целые столетия позади Европы. И, только устранив этот способ, мы вырвались на первое место». Но Юсси сказал: «Нет, это не первое место. Вам, конечно, хотелось бы, чтобы оно было первое, но история поставит вас очень далеко от первого места». В ответ на это по темному небу некоторое время раскатывался громоподобный смех Ивана, колебля облака и звезды. Потом прозвучали его слова: «Много вы понимаете в истории». И тут же последовал ответ Юсси: «Много. Потому что я продукт истории. А вы на какое-то время выпали из нее. У вас все не так. Законами истории установлено, что война, кроме бедствия, приносит пользу. Она толкает вперед развитие хозяйства страны. Но это касается нормальной страны, а не вашей. Вы вне этих законов. Вот и сейчас, например. Война кончилась десять лет назад, а по вашей Волге ползет плоское судно на колесах, построенное еще в царское время. И ползет оно не прямо, а виляя туда-сюда между мелями и перекатами, которые сохранились у вас еще со времен Степана Разина. Где оно тут, ваше первое место?». И на это тоже не замедлил последовать ответ Ивана: «А вы поближе сюда подойдите! Поближе к нам и делам нашим! Тогда, быть может, заметите не только мели и перекаты, но и многое другое, достойное вашего высокого внимания». И опять задумался придирчивый Юсси, изобретая новые упреки. Но я уже не услыхал их, уйдя в глубокий сон.
39
Утром пароход остановился у какого-то города, и народ повалил на пристань. Ушли на берег почти все пассажиры. Ушла и Варвара со своей компанией. Как видно, остановка предполагалась длительная. Мог и я выйти, конечно. Почему бы нет? Я тоже охотно прогулялся бы по незнакомому русскому городу и, кстати, выяснил бы, как тут обстояли дела с железной дорогой. Именно железная дорога стоила того, чтобы затруднить себя такой прогулкой. И если она тут имелась, то я быстро сообразил бы, как мне с ней поступить.
Рассудив так, я направился в носовой салон, чтобы вернуть девушке книги по русской истории. Но ее там не оказалось. А пока я поджидал ее, сидя на диване, в салон вошел тот самый Иван. При виде меня он злорадно ухмыльнулся, показав полный рот стальных зубов, и сказал:
— Привет!
Я кивнул и тут же сделал вид, что занят чтением книги. Однако его это не смутило. Пройдя вперед, он сел на тот же самый диван, почти рядом со мной. Я выждал немного, готовый немедленно броситься к двери, если понадобится. Он молчал. Думая, что и он занят чтением, и поднял голову и осторожно покосился в его сторону. Нет, он не читал. Он сидел на диване, полуобернувшись ко мне, и внимательно меня рассматривал. Встретив мой взгляд, он спросил:
— Вы тоже оттуда?
И указал большим пальцем через свое плечо. А за его плечом был север. Да, я был с севера, если он это имел в виду. И, не имея причины этого скрывать, я кивнул. Он сказал удовлетворенно:
— Я так и подумал.
Это требовало объяснения, и я спросил:
— Почему так и подумали?
Он пояснил:
— О-о, наш брат крученый-мученый сразу бросается в глаза. Его нельзя не приметить. Он все время как на иголках. По малейшему поводу вздрагивает. Разве не так?
И он улыбнулся, опять блеснув стальными зубами. Эти зубы не украшали его улыбки. Да и сама улыбка как-то не вязалась с его тонкими, сухими губами, темной, обветренной кожей лица и впалостью щек. И, видя, что он ждет от меня ответа, я сказал:
— Я не совсем понимаю… простите…
Однако он возразил с недоверием:
— Да ладно вам прикидываться! Теперь-то уж бояться нечего! Все окончательно позади.
— Что позади?
— Все.
Я опять, конечно, не понял его, но промолчал, выжидая, чтобы он высказался определеннее. А он продолжал:
— И будем надеяться, что это больше не повторится. Хватит. Наломали дров. От нас самих зависит не допустить этого впредь.
— Чего не допустить?
Он помолчал немного в ответ на мой вопрос и потом сказал:
— Не понимаю, что заставляет вас разыгрывать из себя этакого простачка. Как будто вы с другой планеты. Кстати, вы откуда сами-то?
— Из Финляндии.
— То есть из Карело-Финской республики? Это я уже по вашему акценту определил.
— Нет, я из той Финляндии, которая с вами воевала.
— А-а! Так вы, что же, переселились к нам?
— Нет, не переселился. Через два месяца еду обратно.
— Ах, вот как…
Он опять задумался и на этот раз уже не улыбался. А спустя минуту он встал, готовясь выйти из салона. Я спросил его:
— Вот вы сказали: «Наломали дров». Каких дров?
Он ответил, не глядя на меня, и губы его при этом стали совсем тонкими и белыми, едва двигаясь перед вставными зубами:
— А это, знаете, наши внутренние заботы. Семейные, так сказать. И мы в них как-нибудь сами разберемся.
Сказав это, он вышел. А я еще посидел немного в ожидании девушки, но, не дождавшись ее, тоже ушел в свою каюту читать историю России.
Я читал ее до обеда и потом от обеда до ужина. Судно продолжало идти вниз по Волге. Оно стояло у той или иной пристани, сколько ему было нужно, и опять неторопливо шло дальше, поворачиваясь на своем пути то вправо, то влево, как этого требовали установленные на воде вехи.
Когда над палубой опять зажглись вечерние огни, я увидел стоявшего у борта Ивана. Но он уже не старался подойти ко мне. Подошел к нему я сам. А подойдя, спросил:
— Скажите, пожалуйста, не откажите в углубленности. Вот вы сказали тогда насчет дров. Почему вы их ломали, а не пилили и не кололи?
Он взглянул на меня такими глазами, как будто впервые увидел. Не знаю, что он готовился мне ответить, потому что в этот момент кто-то вскричал:
— Вот она, Куйбышевская!
И люди, заполнявшие палубу, стеснились у борта, вглядываясь в правый берег реки, очень высокий в этом месте. Его, верхняя волнистая кромка четко обозначалась на западном небосклоне, еще не успевшем угаснуть. А внизу, у самой воды, рассыпались в разных направлениях яркие огни. Они то соединялись в ослепительные сгустки, то разбегались цепью. От этих огней к середине реки тянулся высокий темный вал. Ему навстречу от левого низкого берега, тоже залитого огнями, тянулся такой же вал. Где-то на середине реки им предстояло соединиться, насколько я это понял из разговоров людей, толпившихся на палубе. А пока что река свободно проносила свои воды между ними и только чуть прибавляла скорости, словно предвидя грозивший ей плен. Зато по воздуху оба берега уже соприкоснулись друг с другом, сцепленные проводами, тросами и металлическими сетками. По этому зыбкому поднебесному мосту даже ходили люди. Мы быстро проскочили под ним, и постепенно он исчез из виду вместе с береговыми огнями.