Утром проснулась и в слёзы.
— Петенька, я тебя не брошу.
Представляете спите вы с подругой с утра пораньше и тут вам такое! То ли пора мысленно прикидывать как мебель переставить, то ли быстро прыгать в джинсы и на комсомольскую стройку срочно уезжать. Хотя… Это тогда она меня должна была просить «нас не бросить». Похоже я в трудах своих перенапрягаюсь. По срокам там и не могло ничего быть. Но, всё же…
— Не плачь, Настенька, — говорю полусонно, — никто меня у тебя не отнимает.
Всхлип.
— Хотя, хотят отнять, — прерывисто выдыхает Ягужинская.
Так! Что-то новое. Матушка решила, что мы близко с Настей сошлись и пора фаворитку менять?
— Ну кто этого хочет? — чуть приподымаясь выше по подушке спрашиваю любовницу.
— Они, они, — снова прерывисто начинает Настя, — они убить тебя хотят!
Выпаливает она и сваливается в плач.
Это явно не Матушка. И, пока я тут с Ломоносовым водород открываю и паровой насос строю, вокруг что-то происходит, и мои гости или выходы на балы не дают мне времени о том знать.
— Так, не плачь, успокойся, — произношу уверено, гладя любовницу по каштановой головке, — говори кто смог такой глупостью тебя напугать.
— Это не глупость, — собирается от лёгкой обиды Настя, — ко мне вчера Настя приходила, Лопухина. Сказала, что б я к тебе не привязывалась, а то потом буду горько рыдать.
Так вот оно что. Старая подружка вернулась после того бала с розой.
— Она просто тебе завидует, — шепчу ласково.
— Нет. В мае мать её была у нас, и она говорила, что плохо ей при нынешнем царстве, но, мол Ботта поехал в Берлин и скоро пруссаки спасут Иоанна с матерью и тогда всё петрово семя выжгут, — выдаёт Настя запальчиво, — и верные корабли уже готовятся из Риги забрать прежнего Императора.
А вот это уже серьёзно. Похоже, что муж Лопухиной, подвизавшись в моей антарктической экспедиции, взятие Динамюнде готовит. Разумовский шепнул на днях что туда перевели Брауншвейгское семейство и трёхлетнего Императора.
И тут меня как током прожгло. Матушка знает! Проверяет меня, приставив ту же Настю. Нет, не в том помогу ли я вернуть Трон Иоанну Антоновичу. Для меня его воцарение смерти подобно. А в том не затею ли я свою игру. Или не станет ли кто играть мной мне не того сообщаючи.
Приподымаю Настю. Сам встаю. Снова прижимаю её приобняв. Целую в голову.
— Так, солнышко, — приободряю её, лаская отливающую золотом кофейную шевелюру, — успокойся, всё мне расскажи и ничего не бойся.
Смахиваю катящуюся по красной Настиной щеке слезу. Целую в набухшие солёные губы.
— Я боюсь, — шепчет она мне.
— Не бойся, — шепчу в ответ, — сейчас поедем к Матушке-Императрице и расскажем ей всё в подробностях.
Вижу в глазах Насти испуг и беспомощность малолетнего ребёнка.
— Верь мне, Настя. Я тебя не брошу!
Всхлип и она снова прижимается ко мне.
Уже утро и никто меня не арестовал. Значит есть ещё время и на объятия и утехи. Даже чай думаю успеем попить. И письмо матери и отчиму Насти отправить. Мол ждём их у Елисаветы Петровны срочно. Без подробностей. Цильха пошлю. Он парень расторопный.
Обер-прокурор Священного Синода князь Яков Петрович Шаховской
САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКАЯ ГУБЕРНИЯ. ЦАРСКОЕ СЕЛО. РЕГУЛЯРНЫЙ ПАРК. 14 июля 1743 года.
— Яков Петрович, — с лёгким укором произнесла Императрица, — ругается на вас Сенат.
— За что же, Ваше Императорское Величество? — изобразив удивление, ответил обер-прокурор Священного Синода Яков Петрович Шаховской.
— Говорят в волости царевича грузинского полное разорение учинили, — сказав это, Елисавета Петровна, под одним из посаженных отцом дубов остановилась.
— Ну, что Вы, Матушка, у него там язычники изволят шалить, — начал оправдываться князь, — они епископа Димитрия чуть не побили.
— И за что? — уточнила Императрица, — сказывай с чего там мордва бузит.
— В апреле ещё поехал епископ Нижегородский Димитрий по епархии, — начал рассказ Шаховской, — в Терюшевской волости увидел кладбища языческие и пожег, а тамошние крестьяне его обоз с дубьём обступили.
— Знаю о том, и что добрые христиане Димитрия в обиду не дали, но почто теперь-то мордва от пашен своих в леса с семьями бежит?
— Так крестится не хотят, Ваше Императорское Величество, и в рекруты, — пояснил обер-прокурор, — да и не мордва там живет вовсе.
— А кто? Татары? Или князь Дадиани горцев завёз? — удивилась Императрица.
— Да русские они! Говорят, ярославским говором, — грустно сказал Шаховской, — бежали в те края ещё от Ивана Калиты'. Пока прошлые царствования сносить капища и мечети да крестить повально не начали, сидели спокойно. А теперь во против власти пошли.
— Против церкви или власти?
— И против Христа, и против Вас пошли, ироды! — отчеканил князь, — новокрещен Несмеянка Кривой, на общей их сходке, крест с себя снял, волость от законов и податей Короне Российских свободной объявил, говаривали они, что справедливой власти в Империи нет, а праведного и правильного Царя Ивана по младенству злые немцы петровы и попы изгубили.
Лицо Императрица через пудру налилось красным.
— Крамолу извести! — почти прошипела она сухо, — зачинщиков сжечь! Надо — войска направлю смутьянов крестить.
— Сделаем Ваше Величество, — выразил с поклоном полную готовность Шаховской.
Подбежавший лакей застыл в метрах пяти в полупоклоне, тяжело дыша.
Запыхался.
— Говори, — приказала императрица.
— Там. Ваше. Императорское величество, Цесаревич Пётр Фёдорович пришли с графиней Ягужинской, — не отдышавшись выпалил слуга, — срочной конфиденции просят.
— Зови! — отрубила Императрица, — а ты, Яков Петрович, иди. С убытками царевичу Бакару Дадиани казна разберётся.
Шаховской поклонился и ходко направился за убежавшим лакеем. Почто Наследник пришел? Лишние знания — большие печали. Обер-прокурору священного Синода уже хватило гнева Государыни на сегодня.
САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ДОМ ПОСЛАНИКА БЕСТУЖЕВА. 14 июля 1743 года.
— Семён! Семён!
— Да, барин.
— Анна Гавриловна, изволит почивать? — граф Бестужев по давней холостяцкой привычке предпочитал не беспокоить ночами свою уже не молодую жену.
— Сейчас у Анисьи спрошу, барин, — слуга быстро исчез за дверью
— Да, поспешай!
Постарел Сёмка, а ведь сызмальства при нём. Да же по заграницам сопровождал, даже по-шведски и по-немецки говорит сносно. Впрочем, и сам Михаил Петрович заметно сдал. Какой из тебя волокита в пятьдесят четыре года?
Оттого и женился. Как брат не протестовал. Только батюшка Пётр Михайлович брак одобрил и не дал своим сыновьям разругаться. Дай ему Бог здоровья!
Пока Михаил Петрович по заграницам родину представлял младший брат успел и в опалу впасть, и сделаться вице-канцлером… Почитай за второго человека идет теперь в Русском государстве. Ой, больно будет падать братишке, ой больно. Как Алексей их всех в графы поднял, так, случись что, и на дыбу за собой потянет. Одна надежда теперь на падчерицу. Девица вроде не глупая, но с таким перспективным любовником и голову вскружить может. Укатила к нему вчера. Дала и родителям намиловаться…
— Михаил Петрович, — прервал рассуждения барина Семён, — боярыня час как встали, одеваться изволят.
— Скажи, что я её жду, вскорости, — сказал граф, — и пусть нам здесь кофе накроют.
Семён кивнул и снова скрылся за дверью.
Уже через пару минут, шурша юбками пришла жена.
— Здравствуйте сударь, — улыбнувшись мужу чуть наклонила голову Анна Бестужева, — как ваше здоровье? Как изволили почивать?
— Здравствуй, лапушка, — Михаил невольно улыбнулся, — вашими молитвами превосходно.
Сколько же он эту женщины ждал!
— Я тоже здорова, — ответила улыбкой Анна и перешла на французский, — mon cher, ты здорово меня вчера помял… хочешь продолжить?
Граф был доволен, не зря он практиковался в европейских салонах. В дипломатическом поприще то дело нужное и достойное. Но и прежний муж Анны, генерал-прокурор Ягужинский, светлая ему память, тоже не был невеждой…
— Конечно моя радость, но попозже, — с видимой грустью произнёс граф.
— А что так? У тебя дела? — с лёгкой «обидой» ответила жена.
— Нет, лапушка, просто принесли срочную записку от твоей дочери, — сказал Бестужев, протягивая скреплённое сургучной печатью послание, — я не стал читать, но курьер от неё ждет ответа.
— Что бы это могло быть? — озадачилась Бестужева.
Подойдя к письменному столу мужа, она взяла канцелярский нож вскрыла сургуч и начала читать. Лицо её только сильнее озаботилась.
— Что пишет Анастасия? — всё также по-французски осведомился граф.
— Просит срочно приехать в Царское, — ответила Анна, — ничего не понимаю, читай.
Вскрытое письмо вернулось Бестужеву. Он пробежал глазами по коротким строчкам так же писанным французским:
«Маменька, прошу Вас срочно с мужем прибыть в Царское Село к Императрице. Мы уже выезжаем».
И ниже приписка другим подчерком:
«Анна Гавриловна, ждём вас с Михаилом Петровичем у Матушки-Императрицы. Будьте смелы и можете рассчитывать на мою поддержку. Выезжайте как прочитаете тотчас!»
Руку цесаревича Бестужев-Рюмин признал.
Он поднял глаза на жену. Та приподняла плечи в удивлении.
— Лапушка моя, Анна Гавриловна, — начал издалека граф, — что третьего дня сказал врач?
Хоть вопрос бы не прямым, но жена знала о чём муж спросить хочет.
— Праздная она, но здорова, кровь правильно отходит.
Муж с недоверием посмотрел на жену. Но, зачем старому семейному врачу врать?
— Тогда что происходит? — спросил супруг спокойно.
— Милый, не могу знать, — с лёгким волнением и по-русски выпалила Анна, но опомнившись перешла на французский, — может влюбился…
Бестужев обхватил рукой лоб. И тут же её опустил. Чему быть — того не миновать.
— Семьооон! —