— Да, барин — в этот раз без задержки отозвался камердинер, — кофе готов!
— Вели срочно карету заложить! — сказал граф Бестужев-Рюмин чётко.
— Квадригу?
— Шестёрку! — отрубил граф, — Лучшую!
— Сделаем, — сказал, пятясь от барского гнева слуга и поспешил выполнять.
Он повернулся с взволнованное жене.
— Не беспокойся, лапонька, но, иди быстро собираться, — постарался успокоить он её, — что бы там молодые не решили на нас вины нет. И сути дела мы не узнаем пока не приедем.
Анна кивнула и ускоряясь пошла переодеваться.
САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКАЯ ГУБЕРНИЯ. ЦАРСКОЕ СЕЛО. РЕГУЛЯРНЫЙ ПАРК. 14 июля 1743 года.
Мы с Настей шли по ручку по парку. Настя плакала и едва не падала.
— Петенька, что теперь будет?
— Что будет, то будет, я тебя не оставлю.
— А матушку? — в какой раз за время пути из Петербурга спросила фаворитка.
— Что смогу — сделаю, если вины на ней большой нет, — говорю твёрдо и ободряю, положив свою правую ладонь на её держащую мой локоток руку.
Мимо торопится пройти обер-прокурор Шаховской. Остановился. Приветствует. Кланяется. Лицо озабоченное. Киваю ему в ответ.
Матушка ждёт под дубом, переминаясь с ноги на ногу.
Подходим.
Нас окидывают взглядом.
Настя, сделав вслед за мной реверанс, прижимается ко мне.
— Что, голубки? Спешили? — строго и с какой-то обидой говорит Императрица.
Вот так. Ни «здрасте» тебе, ни «со свиданием».
Матушка на взводе. Шаховской, крыса Синодская, чем-то Её то прогневал?
Не вовремя.
Но, говорить надо.
— Ваше Императорское Величество, — начинаю я официально.
Лицо Императрицы разглаживается. Брови идут вверх.
— Чего это ты Петенька, так официально? — с опасением, но и с какой-то заботой говорит тётка, — уж, не руки ли Анастасии просить хочешь?
Рот чуть скривился, а глаза смеются.
— Нет, что Вы, Матушка, — опешив выпаливаю я.
Чувствую, что Ягужинская чуть отстраняется и снова приседает.
— И правильно! За такого причудника как ты, я Настю не отдам, — говорит, чуть не смеясь Елисавета Петровна, — говори зачем поспешали!
Что же Шаховской такого наговорил что тётку так не отпускает?
Как бы снова не осерчала, как от Насти всё узнает, да в подробностях!
— Елисавета Петровна, — вдруг начинает Настя дрожащим голосом, — я Пете утром сказала, и мы хотели бы Вам…
Она запинается. Смотрит на меня. Я киваю.
Матушка напрягается.
— О заговоре сообщить, — выдыхает Настя, — но, Петя о нём с моих слов только пару часов как знает.
Лицо Императрицы наливается краской.
— Так, Петр Фёдорович, иди-ка ты погуляй, — говорит Матушка размеренно и спокойно.
— Но, Матушка, — пытаюсь возразить, глядя на Настю.
На смотрит на меня умоляюще, но кивает.
— Иди, иди, — говорит Императрица, — а мы пока с Настенькой поговорим и вместе до Зверинца прогуляемся.
Елисавета Петровна подманивает шатающуюся Ягужинскую ручкой. Берёт под локоток и кивает мне в сторону дворца.
Я стою не понимая, как поступить.
— Иди уже, Петруша, не трону я твою подружку, не трону, — делово, но по-свойски говорит тётка.
Я киваю.
С трудом мне удаётся повернуться и обратно пошагать.
Если тётка возгневается, то и сам я могу получить. Но, то не страшно. Снова посижу во дворце, да опыты поделаю. А вот Настя и мать её могут и головы лишиться. А я обещал защитить. Но чем больше-то им теперь поможешь?
Да, трудно носить Корону, но как же трудно следующим в очереди за ней стоять! Тётка сие знает. Был бы я у неё не единственный наследник — жил бы сейчас в Швеции сыто и спокойно. А тут, без дураков, много есть желающих мою шею на гвардейском шарфике поднять.
САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКАЯ ГУБЕРНИЯ. ЦАРСКОЕ СЕЛО. КАМЕРНАЯ СТОЛОВАЯ.14 июля 1743 года.
Тётка с Настей гуляли часа полтора. Фаворитка моя (или уже подружка?) пришла усталая и зарёванная, но спокойная. Императрица запретила пока нам говорить.
Молча начали обед с тётушкой, а тут Бестужевы приехали. Велено им было ждать. Настю из фрейлинской не выпустили. Видно, было как напряжена Императрица. После первого она встала, велела мне продолжить обед, а гостей в Малую Гостиную проводить, да прислать писаря да двух слабо понимающих арапов с ятаганами. Мино меня пронесли скипетр и малую Корону. Видно, Матушка намерено суд да расправу чинить.
Во дворце всё замерло. Но, ора или ли плача я не слышал. Дверь зарылась и минуты через три вышел ошалелый Бестужев с рындой. Я видел в открытую дверь как он, разминая пальцы стоял у окна в коридоре, и черный служка был на карауле рядом с ним. Видно, что ошеломлён Михаил Петрович. Не с таким опасением он сюда ехал. А, глядишь ты.
Меня Бестужев не заметил. Чуть позже вывели его супругу. Он было дёрнулся. Но, рында его остановил и их развели в разные комнаты.
Интересно наблюдать за всем этим почти с самой верхушки власти. Совершенно другой объем и ракурс. Это вам не по-гардемарински меж двух столиц на пешкарусе колесить.
От Матушки вышел Ушаков с писарем. Я и не заметил, как он входил или даже приехал. Впрочем, во Дворце дверей много…
Кивнул мне учтиво и ушел в сторону, куда увели Бестужева. Настало видно время и отчиму Насти заговорить.
Матушка вышла уставшая, но спокойная. Интересно зачем она в коридор дверь открытой оставляла? Проверить меня или научить?
Вошла в столовую прямо в Короне. Скипетр служке на подушечку отдала. Руки под кувшином омыла, рушником их и лоб отёрла. Мои рекомендации соблюдает. Простая она всё же баба. Хоть и царственная.
Села на своё место. Подали кулебяку. С чем не понял. Не лезла в горло.
— Что, Петруша, постишься? — сказала, словно кость бросила.
— Наелся я матушка, пока Вас не было, — отвечаю уклончиво.
— Ну раз поел, то слушай, что буду говорить.
Она прожевала кусок, запила вином. Барыня!
— Что Настю привел молодец, — начала тётка, — я тебя боле не подозреваю.
— Меня? — я и не понял, как вырвалось.
— Тебя! Соколик, тебя! — настойчиво сказала тётка, — сама Цесаревной была и знаю, что даже без желания будешь высшей власти искать.
Я замотал головой показывая, что не про меня это.
— Мотай, мотай, — усмехнулась тётка, — на парик, пока усы не выросли.
Она снова приложилась к вину. Я тоже хлебнул. А то что-то в горле пересохло.
— Настю я сама к тебе приставила, да и за ней, кроме того, что раньше не сказала, другой вины нет, — продолжила Императрица, — молода она, а мать её дура, в дружбу верит, да за мужа решила стоять.
Похоже Настя верная бы жена была — в свою матушку.
— Мишку Бестужева сейчас допросят, да и брата я его вызвала, — с какой-то тяжестью сказала Елисавета, — нужны они мне, не хочу их сейчас терять.
Вошел камер-лакей.
— Государыня, там вице-канцлер Бестужев прибыли.
— Пусть ждёт, — ответила Императрица.
Лакей вышел.
Может не время, но развязать узел надо. Решаюсь.
— Матушка, Брауншвейгские — угроза твоему царствованию, пора бы вопрос решать.
— И что ты предлагаешь? — упершись в меня глазами спросила тётка.
— Ты — Царица. Я бы не хотел брать грех на душу, — начал я.
— Мне предлагаешь детей умертвлять? — почти зашипела тётка.
— Нет, Матушка, — твёрдо говорю, не отводя глаз, — предлагаю по-умному, может тебе муж твой сказывал?
Тётка опешила. Но, ненадолго.
— К себе что ли принять? — недовольно спросила Императрица.
— Держи друзей близко, а врагов ещё ближе, — выдерживая её взгляд говорю я, — а Иоанна достаточно прилюдно похоронить, тогда можно как сироту куда и определять…
— Я подумаю, — отрубила тётка, — а ты подумай, племянничек, под кого будут крутить тогда все заговоры!
— Под меня? — я искренне удивляюсь этой мысли.
— Ну, не под твою Катю же! — разводит руками тётка.
При чём тут Катя? Чья же она дочь? Петра? Не дедова, кузена. А, что, по возрасту подходит.
Но, я бы родню-то узнал! Хотя…
— Слово и дело Государево! — кричит кто-то из-за двери.
— Во, твой, как ты говоришь, «коллега» архиятор прибыл! — усмехнулась Елисавета Петровна.
Я тоже узнал голос Лестока. Похоже я опередил его буквально на пол дня.
— Это ты Иван Иванович? — кричит Императрица.
— Я, Государыня! — отвечают из-за двери.
— Входи! — командует Она, — а Бестужев, пускай ждёт!
Меня тётушка оставили. Похоже снова придется мне дворцовую науку на букли парика наматывать. Пригодится. Мне, конечно, сто лет. Но, это другой век. И мне в нём ещё долго, надеюсь, жить.
Глава 6Бабий заговор
САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ИТАЛЬЯНСКИЙ ДВОРЕЦ. САД. 30 июля 1743 года.
Позади больше двух недель бурных событий. Успокоились ли страсти? Даже не знаю, что и сказать. И да, и нет. Какое-то неопределённое подвешенное состояние. Ясно, что так, как было, уже не будет никогда.
Прекрасный луг. Прекрасный сад. Птички поют. Солнышко светит. Идиллия.
В плетённых садовых креслах сидят Настя и Ушаков и о чём-то беседуют. Возможно, о погоде. Только вот графиня Ягужинская слишком бледна для простой светской беседы. Да и наличие рядом писаря-протоколиста Тайной канцелярии не оставляло сомнений в том, что они беседуют именно о погоде.
Солнышко светит, птички поют…
Я сижу в таком же точно кресле и наблюдаю на расстоянии.
— Катюш!
— Да, барин. Ещё чаю заварить?
Киваю.
— Да, Катюш, спасибо. А потом сделай доброе дело — поиграй с моей «крестницей». Видишь — Катенька Михайловна грустит, может чёрная карета её пугает.
— Слушаюсь, барин.
Катя уходит, а я продолжаю сидеть и наблюдать.
Сложно всё. В принципе, всё ясно. Я вчера был у Матушки и обсудил проблему. В основном просил, чтобы Настю и её семью жестко не карали. Императрица довольно благосклонно меня выслушала и вот сегодня Ушаков привёз мне от Государыни бумагу: «По исполнению приговора по изменническому делу Лопухиных не позднее трёх дней графу и графине Бестужевым-Рюминым с дочерьми, графине Ягужинской отбыть в своё имение Луговец под надзор воеводы Вологодской провинции. ЛИСАВЕТ».