— Ты чего такая чумазая, как будто пожар тушила?
Катя потупилась.
— Виновата, барин…
— Рассказывай, что случилось.
Совсем не свойственно ей, моя горничная шмыгнула носом.
— Ну, я принесла чай господам Ломоносову и Нартову, как ты и велел, барин. Они опыты какие-то ставят с железными опилками. Я вижу, что они неправильно делают. Золу не выжгли. Батюшка мне показывал. Я и сделала. Только у них тяги хорошей нет. Вся продымилась. Зато дело у Михайло Васильевича и Степана сразу пошло.
Усмехаюсь.
Надо Цильху внушение сделать. Но Иоганн что да как не знает. Самому придется смотреть. А то так задохнуться гении огня и смрада. Химики иху мать.
— Забавно. И что они там делали?
Уклончивый ответ.
— У них спросите.
Вот, ещё одна партизанка-подпольщица на мою голову. Что делали мои чародеи я знал — пытались добыть водород. И не получалось у них ничего. Пока мышка Катя не пробежала и хвостиком не махнула.
Вот что с ней делать? Наказать или наградить?
— Заварить чаю, барин?
— Да, Катюш. И посиди со мной потом за чаем.
Ох, Катя-Катя…
Пять минут спустя…
— Какие новости во дворце?
Она спокойно отпила чай и промокнула губы салфеткой.
— Привезли к господину Ломоносову новых арестантов. Приличные господа, кстати. Михайло Васильевич весьма доволен сему. Я распорядилась закупить в ледник продукты на случай визита Матушки в ближайшие дни.
— Может быть визит?
— Я не знаю, Государь. Но, смею допустить это.
— С чего вывод такой?
— Приезжал от Матушки её младший гоф-чай-шенк. Поболтали о рецептах, о том, о сём. Он и сказал, что Государыня повелела, чтоб не далее, как послезавтра, выезд и её экипаж были быть готовы выехать в столицу.Ну, я и подумала, да просит меня барин, что очень вероятно, что на пути в Зимний Матушка может заехать к вам, барин. Вот и распорядилась пополнить запасы.
— Правильно. Спасибо, Катюш.
Матушка сегодня на похоронах Бестужева-Рюмина. Петра Михайловича. Отца отчима Насти Ягужинской и вице-канцлера. Мне велено там не быть. Не очень-то и надо. Старика я не знал. Настя? Не тянет к ней больше. У меня если что — Катя есть.
Екатерина довольно свободно распоряжается выделенными мной на хозяйство деньгами. Я туда стараюсь не влезать. В конце концов, во главе служб всего дворца стоит человек, которого поставила сюда Матушка. А мой походный Двор — шесть человек. Восемь, если жену Ломоносова с братом считать.
Впрочем, Итальянский дворец всё больше становится каким-то филиалом или обособленным подразделением Санкт-Петербургской Академии Наук. И далеко не все появлением этого филиала в этой Академии довольны. Деньги и слава идут мимо кассы. Какой немец это стерпит? Но, я, в понимании шумахеров с винсгеймов, тоже немец. Да ещё и кронпринц. Дворец это мой и «филиал» Академии мой. Так что, по донесениям, академики о сём сильно не вякают. Знают: открыв рот лишний раз, можно попасть под закон «Об оскорблении Величества». Тут уж как повернуть дознание. Особенно на фоне дела лопухинского.
Суд будет на днях. Приговор ждут жестоким. Но, Матушка у нас богобоязненна и не будет лишние зверства чинить. Так что жду перед казнью заговорщиц и их подельников помилования. Неполного. Надеюсь только, что языки рвать не будут и плётками женщин бить. А мужиков? Так здесь в армии и офицеров по Уставу могут отстегать. Нам не рожать. Потому терпеть положено. Как приду к власти надо будет эти зверства прекратить. Расстрела и карцера для прочистки мозгов довольно. А толпу я и без казней я найду чем повеселить.
САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. БОЛЬШАЯ ПЕРШПЕКТИВНАЯ УЛИЦА. 23 августа 1743 года.
От самого моего дворца мы с Настей ехали молча. Всё было сказано. Всё было кончено.
Позавчера состоялась публичная казнь очередных заговорщиков. Ну не то, чтобы казнь… Матушка Императрица снова явила всем свою милость. Той же Лопухиной за её трёп даже язык не вырывали, а лишь одну ноздрю порвали, да плетей дали. Степана Васильевича лишили всего, секли и вырвали обе ноздри. Сына же Ивана тоже секли и резали ему язык. Выслали Лопухиных всех на пожизненную. Якутск. Или в Селенгинск, кажется. Я не вникал. А матери Анастасии даже кнутов не досталось. «Прошла свидетелем». Но, на дыбе ей, всё же, пришлось повисеть. Ушаков попросил Матушку за беременную Софию фон Лилиенфельд. Императрица было вскинулось, что там дел наворотила, а теперь животом прикрывается, но, глядя на мои и Ушакова глаза, остыла. «Жеребую, не трогать!» — так тогда Матушка решила, — «а как родит — сечь!». Еле потом экзекуцию на полгода после родов отсрочить упросил.
Дочерям Лопухиной незамужним досталась ссылка по дальним мызам. Офицеров разжаловали, лишали состояния и тоже ссылали в Сибирь или отправляли рядовыми на флот или в полк. По-вегетариански в общем. Но, Настю с непривычки тогда чуть не стошнило. Стояла она с семьёй поодаль, я всего не видел. Матушка её ко мне, пока шел сам Суд, не пускала. А вчера смилостивилась. Наверно. Не думаю, что Настя стала бы, сбегая ко мне, Её злить.
Повернули на Большую Першпективную. В моё время она уже звалась Невским проспектом. А вот мост, у которого снимают дом Михаил и Анна Бестужевы, он сейчас зовется Невским, а не Аничковым. Я, признаюсь, путался по первости. Хорошо, что можно было сослаться что я из Киля и не успел ещё всё тут уяснить. Елисавета Петровна этим моим оговоркам смеялась. Сдала за эти полтора месяца тётка. Снова не спит по ночам. И жрёт. Нервы. Ладно хоть продолжает руки мыть. Меня не слушает. Лесток вокруг неё как комар вьётся, всё норовит кровь спустить. Как поуспокоится всё надо будет гнать этого «вампира». Он на французском пансионе, и слышал я что матушке и о свадьбе моей шепчет. За кого ратует пока не знаю. Но, то, что против бестужевской протеже Марии Саксонской и Польской, знаю точно. Сильная была кандидатура. Так что и заговор этот «Бабский» случился для меня удачно. Бестужевы ослаблены и им своих протеже в мою койку больше не протащить.
Настя тоже думает о чем-то своём. Платочком рот прикрывает. В другую строну смотрит. Вчера была страсть. Животная почти. А потом ночь рыданий, отчаяния и истерик. Мне пришлось ей даже успокоительных капель дать. Такое ощущение что Настя порывалась, но не находила что и как мне сказать. Нет, говорила она много. Но, всё был какой-то то восторженный, то обиженный, то затравленный лепет. Ничего полезного кроме того, что она меня любит и что понимает, что мы прощаемся, да обвинений ею собственной матери мне не удалось узнать. Да и это всё пустое. Я сделал для Насти даже больше, чем ей обещал и мог. Меня вот здоровье тётки сейчас больше заботит.
Сегодня граф Михаил Петрович Бестужев-Рюмин с женой и падчерицами убывают в родовое поместье Луговец под Вологдой. В ссылку. Двенадцатилетний Настин брат Сергей остается на пансионе в Рыцарской Академии (так здесь пока величают Сухопутный кадетский корпус). Вчера Настя просила меня за братом приглядеть. Брат отчима вице-канцлер Алексей Петрович Бестужев, итак, не одобрял брак старшего брата, а в ходе следствия вообще от семьи отстранился.В начале августа ещё умер отец этих двух надутых дипломатических индюков. Петр Михайлович Бестужев Рюмин сам два года как вернулся Луговца, тоже из ссылки. Теперь же туда с семейством, а значит и с Настей, едет и его сын. Императрица не уточнила насколько.
Елисавета Петровна Бестужевых ценит, но смягчив всем приговоры она Михаила Петровича не могла не наказать. Пусть Анна Гавриловна даже под пытками его непричастность подтвердила. Оттого и опала. Вместе с женой и её дочерьми. Прочь из Петербурга и чтоб глаза Императрицы их всех не видели. Во всяком случае — пока. Изменится ли что-нибудь? Я не знаю. Думаю, что если да, то не скоро.
Так что Насте со статусом фаворитки Государя-Наследника пришлось попрощаться. И, явно, окончательно. Императрица не допустит этой связи. Дочь дуры-заговорщицы не может быть рядом с Цесаревичем. Поэтому ночью Настя так рыдала и даже проклинала мать. Да, маман сломала Насте всю жизнь.
Даже в полутьме кареты видны были круги вокруг её глаз.
Мы остановились, и Настя как-то судорожно втянула воздух и сказала:
— Вот и всё. Петя, не выходи из кареты. Не провожай нас. Я не хочу. Мне и так больно.
Анастасия порывисто обняла меня и поцеловала в губы.
— Я люблю тебя…
И спешно выскочила из кареты, даже не хлопнув дверцей.
Она поднялась по лестнице, одной рукой опираясь на перила, а другой… Другую я не видел, она закрывала полусогнутую правую руку собой. Она ушла не обернувшись. Я заметил, что навстречу ей вышла мать. Они чуть постояли друг напротив друга и обнялись.
Я закрыл дверь.
Прости, девочка, я сделал для тебя и твоих родителей всё, что смог.
— В Итальянский Дворец. — крикнул я кучеру, — трогай, Ларс, трогай!
Страница перевёрнута. Дома ждёт Катя и куча дел. Сегодня Ломоносов добрался до открытия азота. Надо лично присутствовать. Чтобы он на радостях мне дворец не спалил.
САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ДОМ ПОСЛАННИКА БЕСТУЖЕВА. 23 августа 1743 года.
Анна со вчерашнего вечера не находила себе места. Дочь умчалась, как только закончилось время «домашнего ареста».Точнее вечером следующего дня после казни. Сутки она отходила после лицезрения палачей. То еще зрелище, в её положении.
Вытянутые суставы ещё крутило. К дождю наверно. Впрочем, он на этих болотах каждый день. Потому она и присела у окна в прихожей и чуть его приоткрыла. Рядом Фонтанка и свежий ветер навивал спокойствие. Тщетно. Она ждала уже часа два. Сердце, в унисон костям, предательски ныло.
Но, вот и карета Цесаревича.
Дочка вылетела из неё как птица, но, стала замедлять шаг, взбираясь по ступеням.
Анна Гавриловна тоже поторопилась к двери.
Настя подняла глаза на последней ступеньке.
Встала. Остановилась. Будто хотела оборотиться.
Бестужева тревожно и вопросительно смотрела на дочь.