Та подняла глаза застывшими в их уголках слезинками.
Анна приподняла голову.
Настя едва прошептал, слегка поводив своей головкой из стороны в сторону:
— Он не заметил.
Всхлип.
Вздох.
Новый молчаливый вопрос поднятием головы.
Качание головы в ответ.
Выдох.
Мать едва развела руки для объятий.
К её груди тут же беззвучно плача прижалась дочь.
— Поплачь, поплачь девочка, — ободрила её Анна, мягко притянув у талии к себе, — ты всё, всё правильно сделала.
— Потому что иначе бы раньше успел Лесток, — бессвязно прошептала старые оправдания Настя.
— Да, и это тоже, — ответила графиня Бестужева, и, прижимая к себе, повела дочку в дом.
Часть втораяБитва за будущее.
Глава 7. Невесты Цесаревича
САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ИТАЛЬЯНСКИЙ ДВОРЕЦ. ГОСПОДСКАЯ ПОЧЕВАЛЬНЯ. 1 сентября 1743 года.
Сегодня в России, да и Швеции с Англией календарно началась осень. Неделя прошла как графиня Ягужинская к отчиму в деревню уехала. Но куча дел и Катя не оставляли мне времени о ней вспоминать. Может когда и встретимся. На балу. Или в одной постели. На ночь. Фавориткой и женой моей ей не быть, а остальное… как знать. Времена нынче куртуазные, да они всегда такие.
Катерина Платоновна у меня умница, и по дому поспевает, и меня ублажить, и опыты химические на бумагу у Ломоносова записать. Красивым почерком. Спросил откуда он у неё такой красивый? Гувернантку-то я ей нанял в прошлом месяце. Крепостной! Гувернантку! (Ахринеть, честно говоря). Но та решительно не знает, чему её учить. Прямо как со мной год назад у Штелина было. Но, Катя не попаданка. Я проверял. С пристрастием. Так что пришлось расспросить её внимательнее.
— Так бабушка у меня грамотная была, она деда всех своих потомков и зятьёв научила, — разъяснила моя.
Вот тебе бабушка и Юрьев день! Может не о том я спрашивал раньше? Надо было именно бабкой интересоваться?
— Епифаньевская бабушка? — уточняю, а то вдруг снова в молоко.
— Она, Анна Алексеевна, — подтверждает Катя, — её на селе Епифанихой звали.
Да. Примечательное имя и отчество, не крестьянское. И внучка её Екатерина. Но, это может ни о чем и не говорить.
— Умная у тебя бабушка была, — произношу, вставая.
Катя кивает и тоже начинает собираться. Опыты в «Химлаборатории» сегодня. Без Кати никак. Цильх будет у зятя ассистентом. Да на подхват младший Нартов придет. Зачастил он к нам что-то. Но, он в отца — ему наука интересна.
— И что же, бабушка вас углями писать по псалтырю учила? Или по печке? — спрашиваю, заправляя рубаху.
— Ххха-ха-ха… — заливается смехом Катя, — по учебникам, конечно.
— По каким? — поворачиваюсь к ней и удивляясь.
— Да по «Арифметике» Магницкого, «Букварю» Полоцкого, — начинает перечислять дворовая девица, — ещё «Притчи Эзопа» Копиевского, да «Юности честное Зерцало были».
Я впадаю в ступор. Это же целое состояние. В крестьянском доме!
Катя, глядя на меня смеётся. Считывает по моим глазам следящий вопрос и отвечает.
— «Букварь» бабушкин был, откуда не сказывала, — походя, натягивая подвязку на чулок говорит искусительница, — а остальные книги, как Меньшикова сослали, бабушка с отцом моим из усадьбы и забрали, пока из Дворцовой канцелярии не пришли, а то бы они за полгода сгнили или соседи бы в печах пожгли, духовные наш поп забрал, а эти никому нужны и не были.
Стою. Обтекаю.
— А что же ты раньше не сказывала?
— Так ты ж барин о том не спрашивал, — удивляется Катя, — а меня родители без спроса говорить не учили, да и в «Зерцале» то для девиц предписано.
Ф-ф. Девица.
Вот же старый пень! Головой Катиной удивлялся, а сам ниже смотрел. Может и нет за ней никакого родовитого предка? Просто грамотная правнучка епифаньевского дьячка. Но, нет, не стал бы так Ушаков про неё спрашивать и не присматривалась к ней Елисавета Петровна. Чья-то в ней голубая кровь есть! Если не пурпурная.
Стук в дверь. Фокусирую взгляд на Кате. Она собрана даже в переднике уже. Да и мне только в тапки попасть.
— Входи!
Анучин. Вошел. Вытянулся. Молчит.
— Что стал как штырь? — понукаю его, — говори, что надо.
Он ведёт глаза на Катю.
Девочка она у меня понятливая.
— Барин, так я пойду с полдником потороплю, — находит способ не нарушать нашего с сержантом конфидента, — а то перехватку утрешнюю Вы барин проспали.
Егоза. Я значит. Проспал. Один… Вдруг.
Киваю ей. Уходит. Слышу по каблукам, как она честно удаляется в сторону кухни.
Смотрю прямо в глаза Анучину.
— Ваше Императорское Высочество, — докладывает он по Уставу, — вам письмо.
Протягивает конверт я беру. Считываю адрес. Сердце начинает колотится.
— От Матушки-Императрица доставили утром, — уже по-свойски сообщает Иван, — велено как проснётесь сразу передать.
Угу. Будто Матушка не знает, как и с кем я просыпаюсь утром.
Киваю.
— Благодарю за службу.
— Рад стараться, Ваш…
— Иди уж! Дай почитать!
Иван улыбается, но разворачиваясь по-строевому открыв дверь шагает и оставляет меня один на один с пахнущим духами конвертом.
САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ИТАЛЬЯНСКИЙ ДВОРЕЦ. КАБИНЕТ ЦЕССАРЕВИЧА. 1 сентября 1743 года.
Как мне не хотелось вскрыть конверт, но я ещё в прошлой жизни приучил себя, что с документами надо работать только в кабинете. Даже когда появились ноутбуки в постели или даже в спальне, я в них никогда ничего не смотрел. С мессенджерами, конечно, сдался. Они всё одно что телеграммы. Там вскрывать ничего не надо — сразу и видно, с чем поздравляют и о чём просят.
Мне для входа в кабинет не надо выходить в коридор. Могу пройти туда через уборную или комнату отдыха. В последнюю никто даже Катя не заходит. Убираю даже сам. Она маленькая. Кресло, столик, планшет для письма, столик «журнальный», сейф… За картиной с горящим очагом. Шутка. За портретом родителей. Окно поворотное узкое. И ребенок не пролезет. Света же достаточно проходит. Да и лампа там керосиновая есть.
Некоторые письма от Лины я здесь и храню. Те, что по «университетской почте» получаю. Это вот тоже должно было по ней прийти. Мы пишем каждые десять дней. А последние из Страсбурга пришло в середине августа. От обычного графика тогда было два дня задержки. Но, мало ли что. В Европе война. На море шторм, да и на суше непогода. А оно вот значит, как…
Тётка! Не знаю сколько она эти мои письма читает. Но, судя по всему, недавно смогла накрыть мой тайный канал. Узнаю кто из Академии донёс — сгною гада! Обиделись немцы. Из-за Ломоносова. Но, может, и Ушаков на них вышел, и им, как я Брюммеру в мае, на дыбу показали… Разберёмся.
Итак, письмо. Нет. ПИСЬМО!
Сажусь за свой письменный стол. Ломаю сургуч. Раскрываю лист. Читаю:
' Mien Herz Lini :
В полях, где ветер леденящ,
Среди снегов, студящих кровь
Тебе я свой последний плащ
Отдать готов, отдать готов;
Тебя коль скорбь ждет впереди,
И тяжкий труд, и тяжкий труд,
Найдешь ты на моей груди
Свою защиту, свой приют.
Была б ты со мной в краю,
Где только ночь, где солнца нет,
Я был бы счастлив как в Раю
С тобой мой свет, с тобой мой свет.
Коли назначил Бог мне лён
Царя земли, всей земли,
Я б разделил с тобой трон,
Моя любовь, моей любви'.
Это же моё « IndenFeldern, wo die Bö geheul…»! Точнее Бёрнс. Но его ещё нет. Не родился. Не важно.
ОНА! Она перевела! Даже лучше, чем я бы сам это сделал!
Снизу ещё приписка:
' Мой Петер:
Ich atme dich.
Meine lieber herz.
Ruf an mich.
Rufst, zu dir selbst[2]'.
И больше ничего. Только стихи.
Всё ясно. Чего я жду? Какого ещё знака или ответа?
Надо писать её. Сейчас.
Нет. Надо сначала к Матушке.
Стоп! Императрица уже читала это…
Или нет? Чего гадать!
Успокоится.
Вдох. Выдох. Вдох. Выдох.
Надо подумать.
Для начала выпить чай.
Катя уже его сделала. Катя?
Я не знаю кто она. Я не обижу её. Но, женой моей она не будет. Значит нужно будет её из дома убирать. Не сейчас. Когда Лина приедет. Главное, что б тётка не устроила мне ярмарку невест. Но, Кате на ней всё равно ничего не светит. И всё сделаю что бы Лину отстоять. Господи! Она скоро приедет!
САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ВАСИЛЬЕВСКИЙ ОСТРОВ. ЗДАНИЕ ДВЕНАДЦАТИ КОЛЛЕГИЙ. 2 сентября 1743 года.
В Петербург пришло Бабье лето. Потеплело. Распогодилось.
На душе у вице-канцлера тоже стало спокойней. Сумашедше лето снова сломало его планы. Не в первый раз. Но, всё-таки. В августе умер отец. Из-за бабье трёпа уехал в ссылку брат. Отцу было под восемьдесят. А с братом Алексей Петрович по весне чуть не разругался. Зачем было брать старую вдову в жены? Мог бы уже и дочь её взять. Не отказали бы. Послушай, старший брат совета. В опалу сейчас не попал. Хотя как знать как знать.
Сноха то их с братом не сдала. Даже на дыбе. Слышали и вице-канцлер разговоры эти, но значение не предавал. Точнее «не замечал». Так и выжил в прошлые царствования. И возвысился. И в новом тоже. Но тут Лестоку спасибо. Хоть теперь он и против Бестужевых играет. А пару лет назад выручил. Но у Ушакова могла же дура баба и оговорить. Но устояла. А дочка то её и без дыбы к Императрице побежала. Думала, что Наследник привязался к ней и вытянет. Он и вытянул. Но молодой Ягужинской отставку дал. Мог бы при желании и выговорить оставить при себе у Императрице. Но не стал. Нет Насте веры. Слаба девка.