Увы, у Кати вот этого не было. Катерина очень практический человек. Яблони на Марсе её совершенно не интересуют. Она была бы хорошей женой для помещика, купца или профессора теплотехники. Но, для правителя важен не только «надёжный тыл», но желание и умение тащить воз власти в будущее вместе. Требуется видение «за горизонт».
Нет, Лина не похожа на Катю. Впрочем, о чём это я? Как можно сравнивать…
Они разные.
О чём я думаю? Именно о том, что Матушка почти наверняка заберёт у меня Катю. И я даже не знаю, хочу ли я этого или нет. Но, вероятно, всё решено. Остается лишь принять это, как факт.
Не терзаться понапрасну.
Мне не пятнадцать лет. Я знаю, помню, как задыхаться от счастья и буйства гормонов. И как хочется напиться таблеток и прыгнуть с балкона. Я пережил это. Мне не пятнадцать лет. Я не всегда был глубоким стариком.
Я знаю — Катя лишь сладкий эпизод в моей жизни. Лина же — судьба и моя, и всей России. Даже, если Катя нежна и прекрасна…
Се ля ви.
— Петер, говорят, что у вас тут чудеса…
Киваю, не отпуская её руку.
— Я тебе всё покажу. Тебе понравится, поверь мне…
— Я очень хочу поверить…
— Честь моя в том гарантия, моя Каролина.
Возникший внезапно обер-церемониймейстер провозгласил:
— Её Императорское Величество Государыня Императрица Всероссийская Елисавета Петровна!!!
Царица вошла в прекрасном настроении.
Присутствующие принц и принцессы сделали реверанс, я же, просто подошёл к Императрице, и мы расцеловались.
— Спасибо, Матушка. Я ждал тебя.
Улыбка.
— А я просто захотела чаю, Петруша.
— Матушка, для тебя хоть лунные острова с единорогами, только прикажи.
Смех.
— Боюсь, Петруша, что ты вместо единорогов приволочешь мне с неба саму Луну и скажешь — выбирай, какой из единорогов тебе нравится больше.
— Матушка, я тебе и солнце с неба достану. Зачем оно нам на небе, если ты светишь всем на Земле?
Тут уж Императрица действительно рассмеялась.
— И как тебе это удаётся… Ладно, что у тебя тут сегодня? Зачем звал?
Смиренно киваю:
— Кресло на колёсах.
— Что-что?
— Ну, такое… Пойдём смотреть?
…
Мы ходили по мастерским. По лабораториям. Даже на мыловарню посмотрели. Издалека. Там, конечно, пованивало, поэтому в цеха я гостей не повёл, а вот на склад готовой продукции повёл. И, как я это называю, в демонстрационную повёл. Десятки вариантов мыла, термосы разных конфигураций, всякая потешная электрика, омолаживающие мази и кремы, кремы для кожи и похудения, в общем, всё, что востребовано аристократическим рынком.
Императрица весьма заинтересовано ходила, смотрела, трогала, вдыхала ароматы, спрашивала.
Да и принцессы весьма возбудились от наличия и возможностей. Правда у Ульрики глаза больше горели от вожделения обладания всей этой косметикой, а вот у Лины в глазах был некий азарт, она явно уже примеряла на себя все возможности, которые открываются.
САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ИТАЛЬЯНСКИЙ ДВОРЕЦ. 12 ноября 1743 года.
После экскурсии и обеда иностранные гости отбыли. Матушка же решила задержаться.
— Что скажешь?
— Матушка, ты знаешь, что я скажу. Не первый раз говорим. Влиятельные иностранные принцессы России не нужны. Будь она хоть трижды раскрасавица и за ней такие предки и связи, что мама не горюй. Чьи интересы она будет отстаивать? России? Сомневаюсь. Я и ты только и будем, что бороться с ней. С теми, кто за ней. Но и у мелкопоместных княжон родственники есть. И они голодные. Да и привыкли они искать поддержки у более сильных соседей…
Мы сидели у камина и глядели на языки пламени.
Я знал, политику Императрицы, которая старалась подбирать родовитых, но ничтожных в политическом плане принцесс, потому и говорил столь уверенно. Даже Лина была для неё слишком влиятельна. Та Катя-Два подошла бы ей больше. Но, тут уж я побеспокоился, чтобы этого у нас не случилось. А так — Лина наименее влиятельная фигура из всех претенденток на мою руку, сердце и будущую Корону.
— Прости, Матушка, но, будет ли та же французская принцесса отстаивать интересы России, если они пойдут в ущерб интересам Франции? Почти наверняка — нет. Или принцесса Дании? Австрии? Англии? Пруссии? Польши? Зачем они нам?
Улыбка.
— Ты упорно меня подводишь к выбору Лины.
Киваю.
— Да, Матушка. Она люба мне, и, рассуждая здраво, я не вижу другой кандидатуры, лучшей для нас с тобой и для России. Она умна, образована, и, в конце концов, она приехала, а остальные — нет. Что тебя смущает, Матушка?
— Титул Императрицы в глазах Европы.
— Согласен. Вопрос довольно больной. В Европе признают пока только Императора Священной Римской Империи. Но, у воюющих за этот титул Карла Баварского и Франца Лотарингского дочки маленькие. Да и передаст ли такой брак титул? Царь Иван женился на Софье Палеолог. Стал ли он от этого Императором? Нет. Пока твой батюшка и мой дед Пётр Великий не поставил Европу на уши, никто даже и не думал рассматривать такое титулование русского Государя. Мы не решим этот вопрос простым браком. Все наши браки и союзы эфемерны. Нас никто не будет воспринимать всерьез, если мы будем опираться в своей политике лишь на удачный брак. «Удачный брак» выйдет не нашим усилением, а лишь нашей привязкой к более сильной державе. Наши единственные союзники — Русская Армия и Русский Флот.
Императрица промолчала, глядя в огонь.
Я внутренне заметил сам себе, как изменилось всё в моей жизни. Почти два года назад я прибыл в Петербург розовощёким мальчишкой, которого Государыня из сестринской любви держала при себе. Полгода остерегался даже лишний раз рот открыть без её Высочайшего повеления.
В моей реальной истории и Петя-Три и будущая Катя-Два на тот момент были просто ничтожествами. Могу только догадываться о том, в каком отчаянии Елизавета была, отбирая на воспитание Павла. Но, она не смогла победить судьбу. Элиты оказались сильнее. Грохнули Павла. Как и меня альтернативного. Как-то я не стремлюсь к повторению этой истории.
— Матушка, тебе решать. Но, если ты уж спросила моё мнение, то я настаиваю на выборе Лины. Уверен, что Россия и История поклонятся тебе до самой земли нашей за такой выбор.
САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ИТАЛЬЯНСКИЙ ДВОРЕЦ. 18 ноября 1743 года.
— Петя, Петенька, вставай, — голос был мне люб, но больно уж Катя меня настойчиво тормошила.
По её графику мы не должны были встречаться ещё два дня. Значит что-то в доме случилось.
Я встал в постели. Поглядел вопросительно на освещённую свечой Катерину.
— Что?
— Кати́ заболела, жар, задыхается она, — начала она частить, — мы уже и холодные полотенца прикладывали и малиной лечили… Мы не можем ничего…
— Почему не разбудила сразу?
— Я… Ты так сладко спал…
— Ты что — дура? Господи Боже… Сейчас оденусь. Она в детской?
— Да.
— Кофе мне туда принеси, — спешно натягивая штаны, раздражённо сказал я, — и канделябр пока мой зажги. И быстро, Катя, быстро!
Катя зажгла и тут же удалилась, понимая, что под горячую руку мне лучше не попадать.
Господи… Почему мы понимаем, что ошиблись в жизни именно тогда, когда Ты посылаешь нам испытания? Или Ты их для того и посылаешь?
Ломоносовы делили с Цильхом и ещё двумя моими женатыми шарашниками второй этаж левого крыла моего дворца. Взяв свой врачебный саквояж, я почти побежал туда. В темноту коридоров, куда минут пять как Катя удалилась.
Почему не светят лампы? Почему не зажгли светильники?
Идиоты. Господи, за что мне это всё…
Прибежав в детскую, я застал у постели Кати́ — четырехлетней Катеньки Ломоносовой, всю её семью включая Йогана, мою экономку и Катю с чашкой кофе на подносе. Отчаявшаяся мать молила меня помочь, изложив между причитаниями всё что уже сделали. Михайло Василевич более четко, но всё сказанное Катей и женой его повторил. Я присел на кровать моей крестницы, ломая голову, что же дальше делать.
Маленькая Кати́ сопатилась третий день, вчера была вялой, а сегодня за полночь у неё случился жар, и её мать Елизавета Ломоносова в отчаянии, молила Катерину меня разбудить. Катя отказалась меня тревожить. Сказала, что сама вылечит. Только увидев, что бабушкины травки не помогают, Катя решилась будить. Что-то много вокруг меня Кать. Одной не дал сбыться, завел другую, теперь Господь хочет забрать третью. Не дам, прости Господи. Не отдам третью.
Плохо. Плохо она выглядит. Дурачье. Упустили. Боялась разбудить.
Катя. Что же ты за дура такая…
Охранительница покоя.
Слов нет и зла не хватает.
Щупаю лоб, щеки и подмышки крестницы.
Плохо. Отчаянно плохо.
Я неверующий, но, Господи, спаси, сохрани и помилуй чадо Твоё. Прости неверие моё. Не за себя прошу. Наставь меня. Снизошли озарение Твоё.
Катенька задыхалась.
Скоро начнёт отходить такими темпами.
Невольно я перекрестился на иконы.
— Так, всем делать что я скажу. Не рассуждая и не разговаривая боле. Лично убью открывшего рот без моего разрешения.
Ни «Скорой», ни педиатров, ни антибиотиков у меня нет. Даже градусника медицинского нет. Погнал испуганного Ломоносова в кабинет за термометром, а потом заставил держать его на весу в штативе, чтоб он руками сам не нагрел эту бандуру. Пока тот бегал, осмотрел горло, глаза, прощупал на шее пульс.
Жар.
Явно большой.
По прибору — сто два по Фаренгейту. Это выше тридцати девяти по Цельсию. Если не за сорок. Срочно стали опять сбивать народными средствами. Что-то надо делать, пока я соображаю. Еле удержал чтоб спиртом не натёрли. Суетящуюся в этом «знахарку» Катю пришлось срочно в мой кабинет за стетоскопом услать подальше с глаз моих.
С пляжа.
А то сорвусь.
Слишком отсвечивала желанием помочь. Будить надо вовремя, дура набитая.
Ладно, не до неё сейчас.
Пока Катя бегала, выпил в два глотка остывший уже кофе. Горький, как моя жизнь. Отдал чашку экономке и выпроводил заодно «лишних» подальше от постели. Впорхнула Катерина, отдала «трубку».