Царица кивнула в раздумье.
Вильгельмина — это тоже бы хорошо. Красива, воспитана, не глупа. Отнюдь не глупа. С неё надо было начинать разговор, наверное. Но Лесток посоветовал взять сестру постарше. А оказалось, что Крыся истовая кальвинистка и не хочет не только в брак, но и менять веру. Ульрика хорошо все достоинства сестёр обсказала. Честно, без умаления их, но и без лести.
Сама Ульрика Гессен-Кассельская хорошая партия. Но, ничем не хуже своей Гессен-Дармштадской кузины. Разве только одним. Не ей писал любовные песни Петя. Да и амуры у них видно с Фридрихом Августом. Так что, нет причин ломать эти отношения Ульрики с дядей Наследника.
— Что француз? — устало выпрямилась Императрица, — обещал же он и с Касселем поговорить и с Парижем по поводу Генриетты Анны.
— Статскому советнику Гольдбаху, как и переданные ранее шифрованные письма, удалось их прочитать, — начал, открывая папку граф.
— Не томи, и словами скажи здесь света мало, — остановила его Императрица.
— Да там дерзновенные речи, Матушка. Мои уста отказываются это произносить.
— Заговор? — прямо спросила Елисавета Петровна.
— О, нет, — ответил Бестужев.
— Тогда словами сказывай про дочь Людовика, — остановила прения Елисавета, — а непотребные письма днём в кабинет принесёшь.
— Французский посол, Государыня, пишет, чтобы уговаривали срочно пьемонтских принцесс, — сказал вице-канцлер, — а для французских, мол, Петр Фёдорович наш из слишком худородного Дома и для французских принцесс у него достаточной чести нету.
Лицо Императрицы потемнело. Бестужев уже было сиял, что прибывшего менее месяца назад маркиза удастся домой спровадить, но у Лизы были свои резоны.
— За Шетарди следи, — отрезала, разочаровывая вице-канцлера, Елисавета Петровна, — нужен он пока мне здесь.
Бестужев поклонился. Царица поднялась.
— Пошли, Алексей Петрович к гостям, — решительно произнесла она, — покажем какая за Романовыми честь Людовику и его брехливому клеврету.
САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ЗИМНИЙ ДВОРЕЦ. 14 декабря 1743 года.
Её объявили.
Лина гордо, хоть и на подгибающихся ногах, вошла в зал. Навстречу ей от Императрицы шёл Петер. Какие-то слова. Каролина что-то отвечала, но не помнит толком что именно.
Кронпринц подвёл её к Императрице.
Негромко, почти на ухо:
— Лина, отпусти мою руку. Я рядом. У меня синяк будет…
— Ой, я…
Но, Петер уже разговаривал со своей Государыней. Она улыбнулась ему и Лине.
Зазвучала музыка, но танцы ещё не начались. Вице-канцлер Бестужев отвлёк Императрицу. Она его выслушала, кивнула и они вышли из зала.
Гости продолжали прибывать. Но подходили уже к Петеру и к ней.
Дежурные улыбки. Церемониальные наборы слов…
Сейчас здесь они первые после Императрицы.
Оркестр играл просто спокойную красивую музыку, разносили напитки.
Она стояла рядом с Кронпринцем и ей казалось, что сотни глаз смотрят только на неё.
— Лина, солнце моё, всё хорошо.
Цесаревич проворковал ей это на ухо, но чувствовалось, как он напряжён.
— Петер? Правда?
Кивок.
Очередной объявленный гость…
Императрица вернулась в залу обогнав Бестужева.
Встала, где и раньше. Петер вновь по правую руку от Императрицы. Они о чём-то шепчутся. Музыка играет, и Лина не слышит о чём. Царица явно вне себя от гнева.
Страшна она в гневе.
Казалось, что её взгляд прожигает кого-то у другой стены.
Елисавета что-то шепчет на ухо племяннику.
Петер кивает. Но ничего не говорит.
Только уголки его губ немного поднимаются.
Каролина стоит рядом, но ничего не может расслышать.
Что ей остается. Только ждать.
Надеяться.
Верить.
«Петер, я люблю тебя. Верю в тебя. Господи, сделай, что возможно, чтобы мы были вместе».
Императрица кивнула в ответ Петеру и подозвала распорядителя. Тот выслушал приказания и удалился.
— Открытие Императорского Бала! Высочайшая честь открытия дарована Его Императорскому и Королевскому Высочеству Государю Цесаревичу-Наследнику Всероссийскому, Владетельному Герцогу Гольштейн-Шлезвиг-Готторопскому, принцу Карельскому Петру Фёдоровичу! Внуку Петра Великого! И Её Княжескому Высочеству принцессе Каролине Луизе Гессен-Дармштадской!
Эпилог
САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ОСОБНЯК СТРОГАНОВА. 15 декабря 1743 года.
Месяц у меня выдался бурный. По нынешним временам. До отъезда в Москву надо было переделать кучу дел. И все они почти были важные или архиважные. Женский вопрос уже решен. Он всегда в жизни мужчины самый важный. С врагом или пустышкой мне детей крестить не придется, вроде. Уверен, что даже смогу на будущую жену в многих делах опереться. Нельзя было отодвинуть и научных дел, и не только по защите диссертации, но и по обеспечению выполнения после моего отъезда программы экспериментов. Так что пришлось настраивать Ломоносова чтобы в моем «НИИ» не останавливались исследования, и Цильха, чтобы от внушенного Михаил Васильевичем энтузиазма у моих гением мой Дворец в воздух не взлетел. Да и деньги что бы не уплывали на сторону. По этой части я сегодня уже беседу с имел и даже принял клятву моему Королевскому высочеству. А вот теперь нужно позаботится что бы не иссякла моя мошна от «першпективных опытов».
— Пётр Фёдорович, — обращается ко мне барон «по-деловому», — пока нам в коксе мистера Дарби потребности нет, лесов своих много.
— Сергей Григорьевич, — отвечаю Строганову, — кокс даёт лучший выход металла, и нужен для новых печей.
— Так ни у нас на Урале, ни под Петербургом хороших углей нет, — разводит руками мой компаньон.
Строганов снова меня подводит к необходимости взять нам с ним один из здешних казённых заводов. Например Сестрорецкий. Надеясь, что прибыль потечет без особых вложений. Цеха есть, месторождения есть, даже люди подготовленные. И заказами производства загружены. Почему бы не приватизировать и ус не дуть? Ан нет. Тут дело государственное. Даже мне это будет пробить трудно через Берг-коллегию. Да и не нужно это.
— Кокс и из торфа делать можно, а в нем ни здесь ни на Урале дефицита нет, — отвечаю небрежно, — а вот недалеко от Алтая есть и нужные угли.
Барон смотрит на меня внимательно. Он сам следит за любыми известиями, где какой месторождение найдут. Но об угле «Кузбасса» он не слышал. Его нашли больше двадцати лет назад пленные шведы, но их отчеты ещё в Академии не обработаны, а вот упоминание в книге, изданной в Швеции и Англии есть. Может кто-то из них и жив. Но фамилий я не помню. Но ищут уже тех землеведов.
— Алтай далеко, — отмирает Строганов, — да и Демидовские там земли.
Киваю. Улыбаюсь.
— Быть им такими не долго, — говорю спокойно, добавляю увидев интерес собеседника — пару-тройку лет.
Прикладываю палец к губам. Хозяин медленно кивает, лицо его довольно.
А вот то, что у Демидовых в 1746 году заводы на Алтае отобрали знаю. Отнимут их и здесь. Может даже раньше. Не надо рубли из утаённого от казны серебра чеканить. Жаль, что никак не могу обосновать своё знание. Матушка была бы и сейчас получению того серебра рада. Но ей я так туманно намекнуть не могу. Каролине вот тоже как свои знания подавать думаю. Она не Катя, «университетом в Киле» каждый раз не оправдаешься.
— Всё одно далеко, — справившись с чувствами говорит барон, — дорого везти, проще с лесом.
— Ну так для предполагаемых печей пока нам коксующиеся угли и не нужны, — успокаиваю хозяина, — да и ближе они есть, только крымцов там усмирить надо.
Строганов кивает. Открытые в один год с кузнецкими угли Дона известны.
— Но то будущий вопрос, Государыня подпишет нам нужную привилегию хоть на век, главное технологию иметь, — продолжаю обрабатывать партнёра, — сейчас же главное: новая печь.
Строганов кивает. Он уже успел оценить преимущества предложенной схемы со строительством нами печей своими мастерами по нашей технологии. Строительства всем. В России. Кто заплатит. Потом мы будем ещё с обслуживания печей не мало иметь. Нам тогда не нужно отжимать месторождения или искать на чугун новых покупателей. При этом мы сможем тихо подмять в Империи хоть всю отрасль. На заграницу пока моего административного ресурса не хватит.
— Пётр Фёдорович, — говорит барон, — согласен я на счёт печей, а прибыль пойдёт так и на кокс тогда посмотрим.
Осторожен он. Хочет дешевле и больше. На том бизнес стоит и у тогда и теперь. Кокс подождёт.
Протягиваю руку. Он отвечает. Жмём. Ещё одним НИИ («Топлив и стали») в России стало больше. Ну, а заводиком при НИИ дело не станет. Есть под Москвой пара интересных вариантов. Да и в Петербурге Елисавета Петровна намекала что имениями для меня озаботится.
Строганов, понятно, ждёт от меня протекции и по другим делам на самом Высочайшем уровне. А я что? России и мне с его интереса убытка нет. Металл стране нужен и нужно его много. А у меня ещё паровые машины в голове. И рельсы. И от паровозов с пароходами я тоже не откажусь. У нас они будут раньше, а у «них» позже. О том и о другом я позабочусь.
САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ИТАЛЬЯНСКИЙ ДВОРЕЦ. 17 декабря 1743 года.
Снежок прилетел мне прямо в лицо, я едва успел глаза закрыть.
Лина захохотала.
— Получил! На тебе ещё!
Уворачиваюсь.
— Барышня, вы пользуетесь тем, что я не могу обидеть женщину!
— Ха-ха-ха! Зато я могу!
— Так я же не женщина!
— А на ком мне упражняться? Получи!
Мы бесились и хохотали. Только-только закончился обильный снегопад и мы, бросив всё, выбежали из лаборатории на свежий кристально чистый воздух.
Немецкий язык не для галантной куртуазности, в такой ситуации он не уступает русскому в выразительности и в смыслопередаче. С русским у моей красавицы плохо, потому дойч, да и зачем уродоваться почём зря?
Тут я удачно вывернулся и засветил снежком прямо в лоб принцессы.