— О, Отто, здравствуй. Проходи, посмотри какую мне игрушку привезли, — «радостно» приветствую я гофмаршала.
Барон удивлённо проходит к дыбе.
— А ты, сержант, свободен пока, — бросаю я Анучину.
Иван, как и сговорено, прячется в темном коридоре, оставаясь недалеко от окошка закрытой двери. Молодец. Дело своё знает. И меня здесь всем обеспечил.
Отто не знает, как себя вести. Наш разговор с Ушаковым он слышал. Но, зачем здесь он — Отто фон Брюммер, барон и Андреевский кавалер? Ну, не буду томить моего «спасителя».
— Отто, тут мне на днях побратимы писем из полка привезли, — начинаю «издалека», — там обсказаны все грани твоего подвига.
Достаю стопку гербовой бумаги. Света немного. Но, то, что это не частные послания Брюммер видит. Сглатывает.
Вытаскиваю и кладу на верстак заряженный арбалет. У Отто шпаги с собой нет. Хорошо сработал Анучин. Но, нож может и быть. Хотя… куда он в случае чего денется.
Барон бледнеет. Пятится.
— Я тут все их свидетельства свел в кучу, и по минутам разложил, — говорю, глядя на Отто.
Между нами, ещё станки. На них ничего острого и тяжелого нет. Я подготовился. Так что не успеет он на меня броситься.
— А вот, кстати, ещё росписи твоих карточных успехов и долгов, — продолжаю давить, — касса моя цела, да в ней столько и нет, откуда дровишки?
— К… какие д-д-ровишки… — выдавливает из себя Брюммер.
Про дрова я сказал по-русски, но Отто уразумел. Учится, скотина. Ну, слушай тогда дальше.
— Золотые такие, — беру арбалет поднимаю его, выпаливаю резко, — французские?
Застыл Отто. Но, мечется. Глазки как забегали. Но, молчит, тварь. Заклинило.
— Ты не молчи, любезный. Облегчи душу. А то скоро от Ушакова мастер придёт, — он языки развязывать умеет, вот и дыба есть на месте…
Отто присев слегка, оглядывается. Крестится. Кажется, созрел фрукт.
Падает. На колени. Сука! Его так труднее достать. Верстак мешает. Встаю.
— Всё скажу! Попутал бес! Не губи, батюшка! — скулит старик.
Я на чеку, но вижу, что осел.
— Всё скажу! Только не говори Государыне-Матушке!
Понял гад, чем приход мастера из Тайной канцелярии грозит. Но, глаза уже не бегают.
— Анучин! — кричу, не отводя от своего гофмаршала глаз, — ты здесь?
— Здесь, Ваше Императорское Высочество! — кричит Иван.
— Подержи пока этого борова под прицелом!
— Держу уже, Цесаревич! — орет не по Уставу Лейб-Ккомпанец, впрочем, этого казуса ни в одном Уставе нет.
— Ну, Отто, пой, — говорю вкрадчиво, — Анучин, конечно, человек Матушки, но, немецкого не понимает. А я понимаю. Так что приступай.
Барон прислоняется к дыбе и начинает «петь». Самозабвенно. Даже, кажется, что исповедуется, во всяком случае душу облегчает. Слушаю, мотаю на ус. Может и прощу Отто. Ну как прощу, заставлю для меня работу особую делать. Так что пусть прохрюкается кабанчик. А я послушаю.
Пока.
Глава 2После Императорского Бала
САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ЗИМНИЙ ДВОРЕЦ. 25 мая 1743 года.
Где творятся события в наш просвещённый восемнадцатый век? На фронтах и в высоких кабинетах. А кто формирует общественное мнение? Газет и журналов практически нет даже в Санкт-Петербурге. Никаких соцсетей не существует априори. Тогда кто и что?
Очень просто. От Петербурга и до самых, до окраин, от южных гор до северных морей, повесточка и общественно значимые события происходят на всяких местных светских или купеческих сборищах, где собирается местная элита, общается, выпивает, чинно танцует или пускается в лихой пляс. В провинции, конечно, и труба ниже и дым пожиже.
Но, у нас же сам стольный блестящий Санкт-Петербург! Век-то просвещённый! У нас, может, и собираются купцы в трактирах делать свою негоциацию, но великолепный Императорский Двор — это элита элит Империи. Самые-самые сливки. Поэтому и собираются приличные люди на сходку на всякие праздники и балы, Государыней устраиваемые.
Людей посмотреть, себя показать, узнать расклады при Дворе и в столице, что там за границей и на войне, какие виды на цены, поручкаться, раскланяться, потолковать. Императрице напомнить о своём существовании.
Делается это и на таких балах, как сегодня. Особенно на таких.
Роскошный Императорский Бал. Музыка. Разряженные гости по одному или парами, а то и семействами (конечно, только старшие дети, которые представлены ко Двору). Самые родовитые подходят к Государыне, чтобы приветствовать Её Императорское Величество. Кому-то она улыбнётся, кому-то скажет пару слов, а кого-то ограничит сухим прохладным кивком.
Вообще, бал и прочие подобные мероприятия, это, ко всему прочему, смотр и показ потенциальных невест и женихов. Обсуждаются возможные партии, молодые люди и их родители присматриваются, и изучают варианты.
Пришёл мой час выйти на сцену.
Объявляют на весь зал:
— Его Императорское Высочество Государь Цесаревич-Наследник Престола Всероссийского, Владетельный Герцог Голштинский Пётр Фёдорович! Внук Петра Великого!
Да-да. Так звучит мой титул полностью.
С высоко поднятой головой торжественно вхожу в зал. Что ж, Матушка вернула меня в высший свет, и весь высший свет, все его представители, представительницы и особенно молодые барышни, смотрят на меня. Смотрят по-разному. У всех разный интерес к моей не очень скромной персоне. Киваю сиятельным мужам и матронам, слегка улыбаюсь их дочерям, но, нигде не задерживаюсь ни на мгновение. Трон там, впереди.
Уверенно, но, без суеты, гордо склоняю голову перед Матушкой-Императрицей. Говорю:
— Ваше Императорское Величество. Счастлив вас видеть в добром здравии и ослепительной красоте. Ваш Императорский Бал блистателен, но своим сиянием вы затмеваете всех.
Я тут научился цветастым дворцовым политесам. С волками жить — по волчьи выть, как говорится. Этикет высшего света и высшего сорта.
Живу теперь с этим.
Кивок с улыбкой.
— Здравствуй, Пётр. Рада тебя видеть. Займи своё законное место по правую руку от меня.
Смиренно склоняю голову.
— Благодарю Вас, Ваше Императорское Величество.
Место действительно моё законное и уже привычное. Наследник Престола. Это никого не удивило. Удивил мой наряд — необычайно богатый камзол полковника Кирасирского Моего Имени полка со всеми орденами, полагающимися мне, включая цепь Ордена Андрея Первозванного. И голубая лента через плечо. У Брюммера вон только лента. Он иностранец, а я свой, но и голштинец тоже. Потому розочка моего фамильного ордена Святой Анны на эфесе шпаги. Я словно на парад явился.
— Вице-канцлер граф Бестужев-Рюмин Алексей Петрович, с супругой и сыном…
— Маркиз Антонио Отто Ботта д’Адорно, посланник Цессарский…
Что ж… А вот и сюрприз.
— Граф Бестужев-Рюмин Михаил Петрович с супругой! Графиня Анастасия Павловна Ягужинская!
Пока сенсации нет. Подумаешь. Ходят тут всякие. Посланник с супругой, он же старший брат вице-канцлера графа Бестужева-Рюмина. Ну, женился он неделю назад на вдове генерал-прокурора графа Ягужинского. Ну, и что? Тут это часто. Дочь именовали отдельно оттого, что фамилия другая. А Андрейка Бестужев, вижу, от того, что его «сыном» только нарекли, бесится. Маловат умом моего тела ровесничек.
«Молодожены» почтительно подошли к трону. Ну, тоже ничего необычного. Поклон графа, реверансы обеих графинь, верноподданнические восторженные слова и уверения.
Михаил Петрович почтительно говорит:
— Ваше Императорское Величество, разрешите вам представить мою приёмную дочь графиню Анастасию Павловну Ягужинскую.
Вновь реверанс.
Настя волнуется. Ну, ещё бы! Такое событие!
— Ваше Императорское Величество, для меня честь и счастье быть представленной Вам.
Кивок. Весьма благосклонный.
— Рада видеть вас при Дворе, графиня.
Императрица приняла их уверения и отпустила с миром. Те отошли на указанное им место.
Потом потянулась обычная нудятина, за что я и не люблю эти официальные представления. Князь такой-то с женой и дочерью, граф такой-то с женой и сыном… Ну, и так далее. Две сотни пар и полторы сотни неокольцованных. Хорошо хоть большая часть свитские или уже с обеда с Императрицей и в отдельном времени на представление не нуждаются. А то бы до утра всех представляли.
Наконец, всё это безобразие окончилось. Начинается уже сам бал. Вот сейчас и начнётся настоящее веселье. Я-то знаю сценарий сего мероприятия, а они — нет. Ну, ладно. Знают не все. Сейчас узнают.
Я почти сдержал злорадную улыбку. Не люблю я их. Ну, почти всех. Как и они меня. Серпентарий в чистом виде!
И, вот, как говорится: «Средь шумного бала, случайно…»
Нет, конечно, всё было не так и совсем не случайно.
Церемониймейстер объявляет:
— Императорский Бал! Менуэт! Право открыть Императорский Бал Высочайше даровано Его Императорскому Высочеству Государю Цесаревичу-Наследнику Престола Всероссийского, Владетельному Герцогу Голштинскому Петру Фёдоровичу! Внуку Петра Великого! И графине Анастасии Павловне Ягужинской!
Зал ахнул. По-моему, пара девиц упала в обморок.
Бывает. Дело-то житейское.
Отстегиваю шпагу и передаю камердинеру.
Уверенно и торжественно подхожу к Бестужевым-Рюминым и Ягужинской. Дамы болтали с какой-то фрейлиной из третьего ряда с розой в причёске и её, наверно, дочкой. Их собеседницы в удивлении. Настя едва на ногах стоит. Волнуется. Нет, для неё и Бестужевых это не было неожиданностью. Такие дела так, с кондачка, не решаются. Всё согласованно. Но, всё же.
Всё же…
Склоняю голову перед графом и графиней.
— Дозволено ли мне будет пригласить вашу дочь на танец-открытие Императорского Бала?
Они степенно кивнули.
Завертелись Колёса Вселенной. Это не просто танец. Это знак. Это заявление.
ВСЕМ.
— Графиня, — это я уже склонил голову перед Ягужинской, — дозволено ли мне пригласить вас на менуэт?
Настя делает реверанс и невесомо подаёт мне руку.