Успех воздействия подобного рода дезинформации во многом был связан с возбуждением различных страхов. Об этом свидетельствуют антикоммунистические плакаты 1996 года:
– страх перед дефицитом товаров, голодом (плакат с надписью «Купи еды в последний раз!»);
– страх перед репрессиями, насилием и террором (плакат с Г. А. Зюгановым в милицейской форме и пистолетом в руке. Подпись к плакату: «Куда прешь на красный?»);
– страх обмана (плакат, изображающий Г. А. Зюганова с наперстками в руках, с подписью «Всесоюзный розыгрыш»);
– страх перед социальной деградацией и регрессом (Г. А. Зюганов из приоткрытых дверей протягивает руку со звездой: «Старье берем?»).
При этом чем более жуткими являются сообщения в СМИ, тем более они действенны и, как ни парадоксально, привлекательны для аудитории СМИ[198].
Возбуждение эмоциональных переживаний, повышение экспрессивности дискурса, использование риторических приемов, преувеличивающих некоторые черты противника, направлены на усиление его монструозности. Комплементарный характер различных средств информационного воздействия делает некоторые черты оппонента подчеркнуто карикатурными, что отвечает сущности безобразного. Среди ключевых особенностей карикатуры – преувеличение одной черты и преуменьшение другой, порождающие несоразмерность: «По своей природе она [карикатура] является искажением человеческого характера, в крайних же случаях – привнесением стихии инфернальности (которая есть не что иное, как совокупность образов, противоположных человеческим) в человеческую стихию»[199]. Карикатуризация разрушает правдоподобие, но объект карикатуры от этого не должен стать менее убедительным. Объективность, полное соответствие реальности – это, по выражению Ю. Кристевой, редукция реальности, «плоский образ»[200], который лишен силы возбуждать фантазию, заражать и воодушевлять. Напротив, максимизация негативных сторон деятельности оппонента отвечает представлениям о зле как о сверхчеловеческой силе.
Обращение пропагандистского дискурса к страху не противоречит окарикатуриванию противника. Некоторые карикатуры могут носить устрашающий характер. Репрезентация угроз, исходящих от карикатурного, но вызывающего отвращение и ужас противника, направлена на мобилизацию населения. В то же время карикатура как способ идентификации чужака или врага формирует символический смысл победы над врагом, чей карикатурный образ представляет его поверженным.
Наряду с комическим ужасное позволяет выявить безобразное в Чужом. На связь комического с ужасным в архетипе Тени указывал К. Г. Юнг, рассуждая об амбивалентной фигуре трикстера. Будучи воплощением «коллективного образа Тени», совокупностью всех низменных черт человека, трикстер выше человека в силу его сверхъестественных способностей и ниже человека из‐за безрассудности и бессознательности. Он является недочеловеком и сверхчеловеком, животным и божественным созданием, угрожающей и смешной фигурой. Несмотря на вытеснение современной культурой бессознательных сил «мира первобытной тьмы», трикстер находит свое выражение в карнавальных мотивах[201]. В средневековой демонологии образы дьявола также представлялись амбивалентными. Дьявол – слабое, посрамленное существо и одновременно могущественное, грозное. Одним из орудий борьбы с дьяволом являлся смех, который должен был выразить презрение к нему и показать ничтожность его места в «Божественном доме бытия»[202].
Этот аспект находит воплощение в дискурсивных стратегиях уничижения оппонента, при котором соединение комического и ужасного принимает гротескные формы. Рассмотрим один из фотоколлажей газеты «Не дай Бог!» (1996), представляющий классический пример бартовской модели мифа[203] (ил. 1).
Ил. 1. Фрагмент газеты «Не дай Бог!» (1996. 11 мая. С. 6)[204]
Первое, на что мы обращаем внимание, – возраст демонстрантов: все они пожилые люди. Характеристика облика дается через невербальные компоненты коммуникации. Старость означивается как физическая непривлекательность (взъерошенные волосы, щербатость), несовременность (немодная одежда пожилых людей), агрессия (раскрытые, кричащие рты), оглупление и эксцентричность (один участник показывает «рожки», другой – забрался на ограждения).
Создаваемый таким способом отталкивающий облик персонажей приобретает политическую принадлежность благодаря красному цвету (красный флаг, красный цвет шляпы и шарфа (фото справа), красный фон слова «Первомай») и портрету В. И. Ленина. Это позволяет считать людей на фотографиях сторонниками коммунистической идеологии. А помещенная в правом верхнем углу фотография Г. А. Зюганова указывает на то, что эти люди являются представителями электората лидера КПРФ.
Фотоколлаж репрезентирует массовый характер мероприятия, убеждая в том, что эти люди собрались в одном месте и в одно время. Название статьи поясняет причину такого собрания. Это – праздник («Первомай»), который в газете принимает исключительно коммунистическую окраску с оттенком архаичности. Соединение рудиментарного праздника и его пожилых участников образует метафору ушедшей в прошлое советской эпохи, которая стремится стать будущим. Тем самым праздник превращается в антипраздник, вакханалию, апогей несуразности и агрессии.
Использование в названии статьи прецедентного высказывания – фрагмента некогда популярной песни («бабушка рядышком с дедушкой / снова поют эту песню») – создает комический эффект, подчеркивающий анахроничность участников праздника, архаичность коммунистической идеологии, превращает сторонников коммунистической системы в партию пенсионеров. А защищаемая этими людьми идеология приобретает смысл заезженной пластинки, текст и мелодия которой всем давно известны.
Карикатурное воплощение агрессии приверженцев возврата в прошлое репрезентирует гротескный карнавальный образ старости[205]. Насмешка над нелепостью противника предвосхищает победу над ним, подчеркивает тщетность и бессмысленность попыток возврата к прошлому, на смену которому грядет иное будущее. Акцентирование в фотоколлаже эйджизма по отношению к старшему поколению имплицирует молодость как альтернативу уходящему ветхому прошлому.
Одно из средств комического снижения оппонента – анимализация образа, которая, с одной стороны, подчеркивает его нечеловеческую (из иного мира) природу, а с другой – служит средством осмеяния. Для этого выбирается животное с негативными культурными коннотациями. Посредством вербальных и визуальных зооморфных аллюзий, метафор оно соотносится с образом противника. В зарубежной прессе издавна активно использовалась фигура агрессивного медведя, олицетворявшего Россию[206]. Также привычный для западной пропаганды образ России – осьминог, охватывающий щупальцами Европу или весь мир и персонифицированный как верховный правитель России (Николай II, И. В. Сталин)[207]. Зооморфные образы использовались в советской политической карикатуре на противников СССР. Например, в сатирическом журнале «Крокодил» (1952. 10 янв. № 1.) Конгресс США изображается как «змеиный питомник», из которого, разбивая купол, вырываются змеи, обозначенные как диверсия, террор, шпионаж[208].
В рамках неконвенционального информационного пространства комизм приобретает черты карнавальных вольностей, исключенных из официального медиаполя. Это широко представлено в лозунгах и плакатах уличных митингов и акций, а также в интернет-коммуникации (демотиваторы, фотожабы, интернет-комиксы, комментарии и т. д.). Одним из распространенных способов осмеяния выступают языковые игры с названиями политических групп, процессов, явлений, служащих инструментом дифференциации социокультурного пространства и выстраивания социальной иерархии (П. Бурдье)[209]. Формирование пространства символической власти подчиняется стратегии положительной репрезентации ингруппы и негативной репрезентации аутгруппы[210]. Обыгрывание наименований, как правило, направлено на выявление анормальности, ничтожности, фиктивности и т. п. аутгруппы и ее представителей. Например, на фоне украинского кризиса в 2014 году в социальных сетях появляется множество демотиваторов на тему российско-американских отношений. Характерный пример – демотиватор с фотографией Белого дома. Подписью к этой фотографии служит обыгрывающий имя президента США (Барак Обама) каламбур, который создает из антропонима урбоним, отражающий представления о двойных стандартах политики США («Барак обмана»). Через карикатуризацию архитектурного облика (барак) здания государственного значения (Белый дом) осуществляется умаление его морального и политического статуса.
В поле неформальной политической коммуникации деление на своих и чужих нередко осуществляется с помощью инвективизации как средства идентификации социальных групп. Например, для 1990‐х годов было характерно использование следующих жаргонизмов: с одной стороны, это зюганоиды (сторонники Г. А. Зюганова), с другой – ельциноиды (сторонники Б. Н. Ельцина). Сегодня неконвенциональные практики политических коммуникаций включают, например, такое противопоставление политических групп: либерасты (либералы) и имперасты (сторонники имперской системы). Посредством окказиональных номинаций, совмещающих разноплановые явления, устанавливается связь между элементами существующего политического поля и феноменами, которые воспринимаются как проявления зла и потому вызывают отторжение. Вербализация понятных своей