показывает путь нам в Поволжье.)
Здесь в пределах малого художественного пространства встречаются ключевые понятия «die Hoffnung» (надежда), «der Weg» (путь) и «die Heimat» (контекстуальный синоним «Wolgaland»).
Приведем пример средоточия большинства элементов этнической картины мира российских немцев и их национальных ключевых понятий в стихотворении А. Гизбрехт «Я – засохшее дерево…»:
Я – засохшее дерево
В весеннем лесу.
Та тоска не измерена,
Что в себе я несу.
И дороги не пройдены
Все еще до конца.
И нет больше родины,
И в разлуке сердца…
В этом тексте сконцентрированы такие этнические элементы, как осознание окруженности «своего» «чужим», бытование внутри «другого», стремление к автономности, приоритет статики над динамикой, ощущение «нигде на родине» или «везде на родине», генетический страх перед изгнанием, состояние постоянной уязвимости, страх быть заметнее других, повышенный интерес к растительной символике (слабые растения, растения без корней), а также национальные ключевые понятия «das Heim»/«die Heimat»/«(родной) дом»/«Родина», «die Angst»/«страх (из‐за уязвимости)», «der Weg»/«путь», «die Verbannung»/«изгнание», «das Recht»/«право», «die Hoffnung»/«надежда».
Следуя методике выявления национальной картины мира, предложенной Г. Гачевым, Космос российских немцев можно определить как путь к дому, Логос – обостренное желание законного отношения к родному этносу, Психея – состояние постоянной уязвимости. Присущая русскому народу широта, экстенсивность, во многом обусловленная влиянием бескрайних просторов, российским немцам в целом не свойственна.
Г. Гачев называет германской моделью мира именно Дом: «Все видится как структура (мир – как миро-здание) с разделением на внутреннее, где „Я“, и внешнее, где „Не-Я“, то есть диалог: Haus – Raum = „Дом – Пространство“»[324]. Отличие германской (Дом) и российско-немецкой (стремление к Дому) моделей мира – в наличии Дома и отсутствии его (во втором случае – отсутствии Дома, но пути к нему, намерении его обрести).
Надеюсь, приведенные здесь особенности этнической картины мира российских немцев помогут переводчику. Из вышеизложенного следуют основные выводы:
1) переводчику важно сохранить «другое» (дух оригинала) при переводе и приобщить оригинал к своей культуре;
2) стремление постичь национальную идентичность оригинала – одна из первостепенных и первоочередных задач переводчика;
3) «зеркальность» перевода должна быть обеспечена на самых разных уровнях художественного произведения с учетом национальной идентичности оригинала.
Другой как свой, или Ненужность перевода. Концептуализация болгарского языка в русской поэзии XX века
Болгарская тема с разной степенью интенсивности присутствует в русской литературе с начала ХІХ века до наших дней. Это обусловлено активными культурными и политическими связями между Болгарией и Россией, порождающими множество стереотипов, идеологем и мифологем. Представление о том месте, которое занимает образ Болгарии в творчестве русских поэтов, дает антология «Болгария в русской поэзии»[325].
Опираясь на эту антологию, я ограничусь рамками русской поэзии ХХ века, рассматривая ее только в одном аспекте – концептуализации болгарского языка. Значимость этой концептуализации в поэзии по сравнению с другими дискурсами (политическим, публицистическим и т. д.) объясняется обостренным вниманием автора к языку[326]. Тематизируя отношения поэта и языка, П. Антокольский, например, метафорически связывает язык с дружбой: «Что для поэта дружба – служба / В погранохране языков»[327]. Роль языка очень важна и с точки зрения общения с Другим. Чужестранец, как отмечает Э. Левинас, «остается трансцендентным по отношению к Я. Отношение же Я и Другого осуществляется через язык, через речь, где Самотождественный выходит за собственные пределы»[328].
Тема родства двух народов – магистральная в стихотворениях русских поэтов. Ее интерпретация является поэтическим выражением идеологемы «братская дружба» в социалистической культуре (этому предшествовала мифологизация России-Освободительницы болгарской культурой ХІХ века в период национального Возрождения). Упомянутая тема включает идею близости болгарского и русского языков и, как следствие, представление (ставшее мифом как в болгарской, так и в русской культуре) о ненужности, избыточности перевода[329]. В стихотворении Н. Грибачева «Брат» примером такой близости выступает слово «брат» из семантического поля «родство». Это слово функционирует как семейная метафора в обоих языках: «При встрече русского болгарки / Зовут семейным словом „Брат“» (с. 235). Родство двух языков интерпретирует и Б. Слуцкий, используя другую семейную метафору:
Скажем, шофер въезжает в Софию,
Проехав тысячу заграниц.
Сразу его обступает стихия:
С вывесок, с газетных страниц,
В возгласах любого прохожего
Стихия родного, очень похожего,
Точнее, двоюродного языка.
Но примеры близости, которые приводит поэт, свидетельствуют о манипуляции, выраженной в присвоении чужого: «Русские имена у греков / Русские фамилии у болгар». В контексте утверждения коммунистической идеологии востребованными становятся слова «пролетариат» и «коммунизм», которым приписывается русское происхождение:
Но справа и слева заводы гудят,
Напоминая снова и снова
Про русское слово «пролетариат»,
Про коммунизм (тоже русское слово).
Идея языковой близости может основываться на словах, отражающих концепты языковой картины мира. В стихотворении А. Недогонова «Слова говорят» ими являются «хлеб» («хляб»), «пушка», «вода», «ура»:
По-русски и по-болгарски
мы говорим – вода.
‹…›
По-русски и по-болгарски
мы произносим – хлеб.
‹…›
по-русски и по-болгарски
пушка – слово одно.
‹…›
по-русски и по-болгарски
воинственный клич: «Ура!»
Некоторые примеры в этой интерпретации лингвистически не корректны, что вполне объяснимо: поэтическое «знание» не совпадает с научным. Слово «пушка» по-болгарски означает «ружье» (его использование в тождественном русскому значении – результат интерференции), а слово «ура» заимствовано из русского языка. В соответствии с лингвистическими фактами в концепцию автора вместо слов «пушка» и «ура» можно было бы включить «небе» (небо), «земя» (земля), «дъжд» (дождь), «вятър» (ветер), «сняг» (снег), «дом» и др. Но поэт выбирает «пушка» и «ура», поскольку идея дружбы между народами включена в контекст темы воинской дружбы, чья концептуализация в социалистической культуре содержит идеологему «двойное освобождение».
Близость двух языков может утверждаться через открытие в болгарском древнеславянского семантического пласта, то есть через узнавание истории своего языка в другом языке. В одном из стихотворений Л. Озерова из цикла «Болгарская тетрадь» эксплицирована идея такого узнавания: «Как будто слышу заново / Слышанное давно». Поэт и переводчик болгарской поэзии улавливает в языке болгарских поэтов «слово Бояна»:
«Дéн денýвам» мне Яворов пел, как певал Святослав,
Мне у Ботева слышались вещие струны Бояна,
И казалось, что, к корню славянства влюбленно припав,
Ощутил я всем сердцем далеких веков обаянье.
Похожий мотив возникает в стихотворении О. Постниковой «Язык Болгарии». Автор открывает «корни славянские» в болгарских словах «летище» («аэропорт»), «риза» («сорочка»), «аз» («я»). Сходство этого стихотворения с текстом Озерова можно воспринимать как сознательную межтекстовую связь – звуки болгарского языка напоминают автору древнерусский литературный памятник «Слово о полку Игореве»:
То – голосов глубокие низы,
Славянства архаический призыв.
И очи, точно черные черешни…
Как бы воспомнив «Слово о полку»,
Сама, дрожа, на болгарски реку,
Что пусты храмы, будто все безгрешны.
Вс. Кузнецов тоже утверждает идею близости двух языков на основе обнаруженного в болгарском слове «есен» («осень») древнеславянского корня. Подчеркивая русскость формы «есен», путем ассоциации с фамилией «Есенин» поэт развивает семантическую связь Есенин – осень:
Наш словарь славянский тесен,
Поглядите, как близки
Меж собою языки:
По-болгарски осень – «есен»…
Это слово нам не ново,
Древняя его основа
Родила фамилию –
Русскую и милую:
Осень – есен,
Мир из песен,
Грусть-печаль осенняя, –
Добрый стих Есенина…
В некоторых стихотворениях интерпретация основывается на случайном корневом сходстве болгарских и русских слов, несмотря на различие грамматических и фонетических форм. Более того, это несовпадение мифологизируется. В стихотворении Р. Казаковой «Болгарские имена» отличие болгарской культуры от русской в области антропонимики приобретает особую, мелодическую привлекательность: