феем и Касьяном:
Встреча с ними произвела на меня тяжелое впечатление: кажущиеся талантливыми и умелыми, эти мишари берут от русских все безнравственное, но ни русская, ни национальная культура не могут проникнуть в них… Они сейчас, оставив потихоньку свои земли и тяжелый труд, ищут пути легкого зарабатывания денег (с. 219).
Рефлексии о татарском мире сопровождаются его сопоставлением с русским. Изображая картины русской деревенской жизни (грязь, пьянство, бедность), автор-повествователь пишет:
Мы привыкли говорить о русской культуре и ставить ее в пример. Мы судим о русской культуре по жизни городской интеллигенции. По-моему, пришло время открыто смотреть на недостатки русской жизни. Русская деревня, можно заявлять категорически, если и не стоит ниже наших деревень, то, точно, не выше их…
Благодаря исламу у нас еще пьянство не достигло таких размеров. Пока не поздно, мы должны успеть найти методы борьбы с пьянством (с. 222–223).
Вместе с тем он обращает внимание на отношение русских к татарам, акцентируя проблему «обязательности» у татарского населения русского имени:
Как же нет у вас русского имени, барин? У нас ведь много знакомых из татар; у каждого есть русское имя… Вот у нашего барина (приводит в пример живущего в деревне помещика) служил управляющим один из ваших, по-нашему его имя Филипп, Филипп Яковлевич. Жену звали Марфой, а дочек – одну Александрой, другую – Матреной, третью – Евдокией. Как же, барин, так может статься, что только у тебя нет русского имени! (с. 227)
Утрата имени, чувства национальной идентичности воспринимается автором как национальная трагедия:
Это прискорбное положение! Оно свидетельствует о том, что здешние мусульмане не поднялись в своем развитии до того, чтобы уважать свое имя, национальность и требовать уважительного отношения к ним от других! (с. 229)
Итак, процесс национальной идентичности в произведениях Ф. Амирхана психологически и идеологически связан с отношением к национальному Другому (русскому). Представленная автором в социальных типах множественность идентификаций обусловлена многоликостью татарского общества начала XX века: Хаят – тип татарской девушки с кризисной идентичностью (чувственные переживания сталкиваются с нормами морали); в идентификациях Рокии роль татарских моральных устоев ослаблена (девушка получила светское образование в гимназии); Гали Арсланов, Сулейман, Абдулла – представители татарской интеллигенции с разным отношением к татарской культуре (Сулейман – «миллэтпэрвэр», интеллигент, ценностные ориентации которого основаны на идее прогресса нации; Абдулла – тип «Ивана, не помнящего родства»; Гали Арсланов – интеллигент, не лишенный чувства национального, но в его системе ценностей оно не играет определяющей роли).
Анализ публицистических произведений Ф. Амирхана позволяет говорить о рефлексиях писателя на тему национальной идентичности («миллият»). Утрата этого чувства, растворение татарской культуры в безбрежном русском мире воспринимаются как негативное явление.
Встреча с Другим
Образ еврея в фольклоре неевреев. На материалах этнографических экспедиций на Украину, в Белоруссию и Латвию[339]
«Чужая» вера, «чужие» обрядовые практики, «чужие» сакральные предметы всегда подвергались осмыслению и мифологизации. Особенно часто это можно наблюдать в ситуации этнокультурного и этноконфессионального соседства. В регионах со смешанным этноконфессиональным населением восприятие Другого всегда происходит через призму своей культуры и традиций[340]. Как правило, подобные вещи оцениваются в рамках различных этнических стереотипов. Выделяются, переосмысляются и интерпретируются те элементы «чужой» культуры, которые отличаются от «своей» культуры.
Наша статья посвящена народному восприятию и интерпретации элементов еврейской религии и обрядовых практик этническими соседями евреев. Мы будем опираться на материалы, собранные в течение последних двадцати лет в этнографических и фольклорных экспедициях. Эти экспедиции проходили в регионах, где когда-то существовало активное взаимодействие еврейского и нееврейского населения: исторические области Украины (Подолия, Галиция, Закарпатье), Восточная Белоруссия, Литва и Латвия.
Еврейская религия обычно описывается как самая «строгая» и «сильная». При характеристике особенностей молитвы в синагоге информанты отмечают, что евреи очень сильно шумели, пытались перекричать друг друга:
Когда они молятся – гогочат по-своему там. Кто бы что понимал. [Это шумно происходит то есть?] Ну, например, соберется полная хата евреев и… это… будет гоготать, на улице слышно. Слышно было чтоб[341].
Что касается текста молитвы, то, по мнению информантов, евреи что-то «бормотали», «бубнили», «вайкали» и т. п. на своем языке. Обычно воспроизвести тексты еврейских молитв неевреи не могут, но бывают и исключения. Если человек включен в жизнь иноэтничных соседей, он помнит начальные слова молитв, отказываясь в описании от звукоподражания: «Как поют в синагоге: „Борух атоим аденоим“ [напевает]»[342].
Большое внимание уделяется описанию молитвенных принадлежностей евреев: они молятся в специальном головном уборе – «ермолке», «тюбетейке». Информанты отмечают, что на молящихся было покрывало (вероятно, талес[343]): «одевался он в длинную такую черную и белую», «надевает на голову рябую, полосатую – синяя с белой», «балахон рябой надевали»[344].
Особое место занимает описание филактерий (тфилина[345]). По представлениям иноконфессиональных соседей, евреи не отвлекаются во время молитвы. Для этого они используют тфилин, им они себя «связывают» и кладут на лоб специальный предмет, чтобы все мысли были только о Боге и молитве. Обычно название «тфилин» неизвестно. У украинцев этот предмет может называться «коробка», «пакуночка», «кубок», «приказание» или «филон»[346]. В Латгалии (юго-восточная часть Латвии) было зафиксировано название «рог» (русскоязычные информанты) или «rags» (рог – латыш.). Вероятно, такое название восходит к легенде, опубликованной О. Кольбергом (Польша, Краковское воеводство): евреи во время молитвы прикрепляют на лоб «рога», чтобы соответствовать образу и подобию Бога, который явился Моисею с рогами на голове[347]. В Латгалии эту легенду обнаружить не удалось. Но можно предположить, что слово «рог» как обозначение тфилина восходит именно к этому сюжету.
Мезуза[348] в некоторых регионах была сакральным предметом и для нееврейского населения. У украинцев она получила название «приказание». Пергамент из нее с еврейскими буквами широко использовался в различных магических практиках у этнических соседей евреев в Галиции. Например, его поджигали и окуривали человека, который страдал эпилепсией и т. п.[349]
Особой практикой нееврейского населения в районах с хасидскими религиозными общинами было посещение неевреями как живых цадиков[350], так и их могил. Одно из первых упоминаний содержится в материалах белорусского этнографа Н. Я. Никифоровского из Витебской губернии:
Можно отомстить лиходею пожертвованием денег на три еврейские школы. Для этого нужно выйти из дому по-дорожному и, направляясь на юг или на восток, отдавать деньги во встречные школы. Известно, что жиды молятся лишь об уничтожении нежидов; при получении же денежной жертвы они сугубо молятся о том же и скорее проклянут лиходея[351].
Польская исследовательница А. Цала отмечает, что поляки обращались за помощью к раввину в случае споров с евреями. Кроме того, поляки посещали могилы цадиков, оставляли там записки и просили об исцелении от болезней[352]. Существуют и современные практики, связанные с посещением неевреями еврейских культовых мест: могил цадиков, еврейских кладбищ и синагог (в настоящее время это распространено на Буковине, в Молдавии и Подолии, где продолжают существовать еврейские общины, есть синагоги и т. д.; в Галиции, где фактически уже нет еврейского населения, записаны лишь воспоминания о том, как украинцы обращались к цадикам в 1930‐е годы с просьбами о здоровье и т. п.)[353].
Пищевые запреты и предписания, связанные с кашрутом[354], тоже получили свое объяснение. Особое внимание уделяется запрету на употребление свинины. Нами было зафиксировано несколько фольклорных сюжетов, объясняющих данный обычай.
Так, широко распространен в Европе (в том числе и Восточной) сюжет о превращении еврейской женщины в свинью – причина, по которой евреи не едят свинину:
А потому что вот так было: вели Христа на распятие, взяли еврейку с ребенком, посадили под большую корзину, как бывают большие корзины. И сказали: «Если ты Христос, то, значит, отгадай – кто там сидит». А он сказал: «Свинья с поросенком». Подымают, хохочут, подымают корзинку, а там свинья с поросенком. Поэтому им нельзя исть