[446]. Имеется в виду деятельность Морского министерства, активность которого в середине века была связана с недавним поражением России в Крымской войне и серьезным отступлением со своих геополитических позиций. В 1856 году по инициативе великого князя Константина Николаевича Морское министерство отправляет ряд русских литераторов (среди них А. Н. Островский, Н. А. Потехин, А. Ф. Писемский, С. В. Максимов) на исследование и описание различных регионов страны. Впоследствии каждый из них создает очерки, путевые записки или заметки и даже книги. Эта «литературно-этнографическая экспедиция»[447] была не единственной. В том же контексте следует рассматривать деятельность П. И. Мельникова-Печерского на посту начальника статистической экспедиции в Нижегородской губернии (с 1852 года), благодаря которой появились «Очерки мордвы» (1867). А после плановых поездок по России в 1858–1859 годах несколько писателей и поэтов были отправлены в путешествие по странам Европы и Америки (А. Н. Майков, И. И. Льховский, Д. В. Григорович). Тогда же, в конце 1850‐х – 1860‐е годы, среди демократической интеллигенции становятся популярны пешие хождения по России, тем более что странника в народе особенно уважали. Известными путешественниками были и С. В. Максимов, и собиратель фольклора П. И. Якушкин – один из прототипов очерков Н. С. Лескова.
По итогам своих северных путешествий (а он ездил по побережью Белого моря, Ледовитого океана, Печоры, затем Двины, Мезени и их притокам) С. В. Максимов написал большую книгу «Год на Севере» (отд. изд. 1859), где среди прочих впечатлений описал и свое знакомство с краем коми – зырян-ижемцев, то есть живущих по реке Ижме. Несколько раньше появились очерки других писателей, которые познакомили русскую публику с этим народом и его землей. К сожалению, публиковали их в региональных периодических изданиях типа «Вологодских губернских ведомостей» или в научных «Записках императорского географического общества» и до широкого читателя они не доходили. Кроме того, их трудно отнести к художественной литературе: «Появление собственно художественной коми прозы было подготовлено начинаниями десятков авторов, чья тяга к литературному труду воплощалась в жанрах синкретичных, по преимуществу „учено-художественных“, сочетавших интеллектуальное и образное освоение действительности»[448]. В. А. Лимерова подчеркивает, что сформированная натуральной школой «родиноведческая модель нарративов (этнографических и географических очерков, путевых записок, дневников, „писем с мест“) дала толчок творчеству провинциальных литераторов, имевших непосредственную возможность представить наиболее адекватное описание этих самых „дальних земель“»[449]. Эту литературу второй половины XIX века исследовательница предлагает называть «вояжной». Среди первых работ выделяются «Путевые заметки от Устьсысольска к Вишерскому селению» А. Попова (1848), «Дневник Василия Николаевича Латкина во время путешествия на Печору в 1840 и 1843 годах» (1853) и «Поездка в Соловецкий монастырь» М. Ф. Истомина (1854). Таким образом, в вояжной литературе ранней словесности коми выделяются три вида путешествий: путешествие как таковое, совершенное с познавательными целями (как у А. Попова), колониальное (у В. Н. Латкина) и паломническое (у М. Ф. Истомина).
Русские авторы, описывавшие свои путешествия и странствия по Северу, далеко не всегда выделяли тот или иной народ в качестве объекта самостоятельного описания: для этого были необходимы особая установка и широта мировидения. Поразителен, например, взгляд Г. И. Успенского. В его очерках «По Шексне: впечатления от двухдневной поездки» (1889), в цикле «Письма с дороги», включающем описание путешествия 1888 года в Сибирь, а затем в цикле «От Оренбурга до Уфы» 1889 года главный предмет внимания автора – положение великорусского мужика, все прочее его волновало мало. Писатель обращает свой взор лишь на те реалии, которые помогают лучше понять движение современной жизни, то есть происходившие в России смену формаций, шествие «г-на Купона» и вызываемые этим глобальные сдвиги в образе жизни земледельческого населения страны[450]. В это же время появились произведения о северных («чудских») народах России. Из художественных текстов выделим «Охотничьи рассказы» Ф. А. Арсеньева (1864, 2-е изд. 1885), из научных – этнографические очерки «Зыряне и зырянский край» К. А. Попова, опубликованные в «Известиях императорского общества любителей естествознания, антропологии и этнографии» (1874)[451].
В 1880–1890‐е годы внимание к малым народам становится пристальнее, поскольку ускоряются все социальные процессы. Россия ожидает перемен, меняются парадигмы культуры и общественного сознания в целом, а главное – получает ускорение процесс национального самопознания, задаваемый все той же интеллигенцией и поощряемый со стороны власти. Публикуются произведения о коми А. В. Круглова, причем некоторые книги пишутся специально для детей. Отметим книги Н. А. Александрова, уже известного нам С. В. Максимова (его «Край крещеного света»), этнографические рассказы и очерки П. П. Инфантьева, К. Д. Носилова и др. Складывался особый вид литературы, соединявший этнографию с беллетристикой, нередко «приправляемый» просветительским пафосом. Познавательность здесь преобладала над занимательностью, хотя многие тексты создавались по законам массовой литературы. В литературу шли зыряне, вотяки, карелы, черемисы и др. – вся нечерноземная «инородческая» Россия. По-видимому, в литературе коми вершинным достижением того времени было творчество И. А. Куратова и не менее оригинального поэта, прозаика, философа К. Ф. Жакова (основной корпус его произведений создавался уже в начале ХХ века). Этим писателям удалось представить свой национальный образ и показать русских в зеркале восприятия иного народа.
Попытаемся наметить контур зырянского образа мира в русской литературе конца XIX века. Первым автором, который художественно описал зырян с точки зрения русского человека, был, по-видимому, С. В. Максимов. Он показал зырянина хитрецом и торговцем, обиравшим своих недалеких соседей-самоедов. «Поедешь ты в Ижму – увидишь там храмы божьи каменными и во всем благолепии; угощать тебя будут по-купецки; станут тебе сказывать, что в Бога веруют, – не слушай: врут! Тундра у них грехом на совести давно лежит. Смотри не поддавайся же этим зырянам: плут народ!..» – передает автор предостережение своего знакомого из Пустозерска[452]. Письмо Максимова ориентировано на рассказ в сиюминутной ситуации получения и проживания впечатлений. Нарративное время максимально приближено к фабульному, однако автор перемежает его замедляющими повествование, но необходимыми для незнакомого с этим краем читателя ретардациями: объяснительными пассажами, содержащими описания местности и народа, его обычаев, образа жизни, характера и т. д. Автор сохраняет за собой статус лица активного и решающего в событии повествования, причем эта особенность «вояжной» литературы типологична: не сюжет ведет рассказчика, а рассказчик и его дорога двигают сюжет. При этом далеко не всем авторам удавалось выстроить текст с соблюдением равновесия между фактуальностью и фикциональностью. Так, в пределах одной главы об ижемских зырянах Максимов успевает заинтриговать читателя загадкой этих людей, не похожих на ханжей и фарисеев, но таящих что-то про себя и не желающих расставаться с тайной. В то же время он пытается дать их объективный этнографический портрет, в котором нет ничего особо загадочного – народ как народ, по-своему интересный и даже похожий во многом на русских. Так закладывается амбивалентность в изображении коми-зырян: восприятие с внешней стороны не всегда согласуется с внутренним, наблюдатель словно чувствует присутствие какой-то тайны, чего-то не вполне понятного, не до конца объяснимого в жизни или в душе этого народа. Это романтическое ожидание разрешается у Максимова просто – ссылкой на историю народа, о которой его представители не хотят говорить, а также его прозаическим настоящим, которое ижемцы скрывают (они спаивают и обирают жителей тундры – самоедов).
В одном из последующих очерков С. В. Максимов намечает исторический дискурс, который в дальнейшей литературе коми и о коми нередко будет определять их притягательность для русских читателей. Речь идет о «чуди белоглазой» – «аборигенах всего северного края России… имя которой слышится и по реке Онеге, и по реке Пинеге»[453]. Автор приводит несколько услышанных им преданий о чуди, в том числе и то, по которому «чудь в землю ушла», и называет племена, считающиеся ее потомками-«отростками»: корелы, лопари, зыряне, вотяки, чухонцы, мордва и др. Однако нельзя утверждать, что он видел в историческом (точнее, легендарном) прошлом северных народов нечто более интересное, чем, например, история Марфы Борецкой или протопопа Аввакума. Зырян он воспринимает как один из многих народов, живущих в этих местах, и осуждает их лишь за обман и криводушие.
В цикле книжек, издаваемых под общим заглавием «Край крещеного света» (1-е изд., 1862) для народного, а потом и детского чтения, очерк Максимова о зырянах входит в раздел «Дремучие леса, или Рассказ о народах, населяющих русские леса», тогда как «чудские» народы, живущие на севере, попадают в раздел «Мерзлая пустыня». Здесь устанавливается некоторое различие среди самих зырян: продувные ижемцы – лишь часть народа, а есть еще зыряне вологодские, архангельские, есть лесные; особняком стоят пермяки, живущие «по глухим трущобам Чердынского уезда». Создавая книжки, Максимов руководствуется нехитрой идеей, сложившейся в эпистеме реализма: «Каков житель – такова и обитель – говорит русская пословица, выродившаяся из обиходных наблюдений, в узком кругозоре домашнего быта. Но если поставить пословицу эту наоборот и сказать: какова обитель, таков и житель, то мы получим еще более характерную формулу, выражающую истину, которая равно применима ко всем странам и народам…»