Все завяло, засохло, опустилось, охохлилось. Вон едет зырянин на двухколеске с возом ячменных снопов. Лениво, понурив голову, выступает его тощая лошаденка. Лениво шагает за ней и зырянин, принарядившийся по осеннему времени в теплую шапку-ушанку, сшитую из молодых оленят, известных под именем пыжиков, и в зипун из толстого домашнего сукна коричневого цвета и с искрой. За возом бежит клокастая исхудалая собака с опущенным хвостом. А за собакой какой-то вертлявый мальчуган в дырявых сапогах, из‐за голенищей которых трепещутся полосатые клочья зырянских чулков. У повалившегося забора стоит корова что-то не в духе, смотрит пристально на почерневшую ботву картофеля в огороде да пожевывает. Над всем этим пасмурное, сердитое небо с изорвавшимися, точно после драки, облаками, которые несутся скоро-прескоро куда-то без оглядки. Мелкий, ненастный дождик однообразно падает на влажную землю и, брызгая в окно, пускает по стеклам извилистые дорожки. Грустное, невыносимо тяжелое, гнетущее время! Куда ни посмотришь, везде все скучно, неприглядно, неопрятно (с. 194).
Эпитет «зырянский», сопровождающий реалии деревенской жизни, даже лишний – перед нами картина любой российской деревни, но для автора, по-видимому, этот эпитет важен. Не случайно вторую часть книги об охоте в этих местах он назвал «В зырянском крае». «Зыряндия» (у А. Круглова – Зырляндия) – такое производное появляется на страницах книги. Некоторые главы носят зырянские названия: «Ляйкёдж», «Лём-ю», «Щугор» (по-видимому, общефинское). Однако, как отмечалось, и деревенская, и охотничья жизнь изображаются Арсеньевым через призму русской литературной традиции. Словно в ответ на фетовское «Непогода. Осень. Куришь…», автор описывает осенние охотничьи сборы: «Лениво поднялся я с кресел, на которых так покойно и хорошо меня пригрело, и отправился начинять патроны. Все они были перебиты и разрознены…» (с. 196).
В связи с традициями как этнографического, так и литературного описания жизни незнакомого народа в книге Арсеньева есть довольно большой пласт различных легенд и преданий зырян. Многие из них становятся «бродячими» и путешествуют из одного текста о зырянах в другой. Такова, например, легенда о Яг-морте – «лесном человеке», чудовище, нелегкую победу над которым одерживают зырянские богатыри[464]. Ценой победы над «лесом», над стихией становится гибель прекрасной девушки (реализация в инвертированном виде архетипа «красавица и чудовище»). Причем смерть красавицы Райды от рук чудовища можно интерпретировать как жертвоприношение лесу, доказывающее бессилие людей перед ним. Недаром главными факторами, повлиявшими на характер народа, К. Ф. Жаков считал суровый климат и «обширные леса, покрывающие страну»[465]. «Бог леса – вэрса – занял центральное место между богами», именно лесу и охоте «обязан своим развитием» мистицизм зырян[466]. Однако интерес к этой стороне жизни зырян, основанный не на собирании народных преданий и не на их естественно-научном описании, но на доверии к другой жизни и попытке соединиться с этой жизнью и с этими людьми, возникнет на заре ХХ века и будет связан с изменениями в системе научного, прежде всего философского, знания.
Пересказывая истории и легенды, услышанные от своих спутников во время охотничьих странствий, Арсеньев с удивлением замечает, что «у зырян нет родных песен. Душевные восторги, излияния горя и радости не отразились у них в песне, для которой оказался слишком бедным их язык. Вообще же зыряне петь очень любят, но поют русские песни, часто не понимая их слов» (с. 330–331). Свое объяснение этой особенности народа дает Жаков: «…однолинейность жизни, беспредельность лесов, однообразие природы наложили свою печать на психический склад народа»; «Звонкие ручьи в лесах, шум деревьев, пение птиц, свист ветров могли развить музыкальные способности, но художественности не на чем развиться», поэтому все свои чувства зырянин выражает в любви к музыке, и отсюда привязанность зырян к гармони: «Что ни село то и гармонщик там»[467]. О любви зырян к гармони Жаков пишет в рассказах и очерках, в автобиографической книге «Сквозь строй жизни». Об этом же неоднократно упоминает П. Сорокин. Зырянская гармошка – отличительный признак народа, маркирующий его не очень приметную музыкальность и гармонический строй души.
Общие черты зырян, реконструируемые по самым разным источникам, – радушие и гостеприимство, готовность прийти на помощь (рассказчику Арсеньева в его блужданиях по лесам неоднократно помогают найти дорогу случайные встречные, охотники-зыряне), честность и бескорыстие. Всех путешественников, начиная с Максимова, поражают чистота нравов в среде народа, отсутствие таких привычных пороков, как воровство, зависть к чужому. Однако многие отмечают порчу нравов, произошедшую с приходом в этот край «цивилизации», то есть русских. В этой связи известный писатель-народник П. В. Засодимский высказывал утопическое пожелание, характерное для тогдашней интеллигенции России народнического крыла:
Положим, что в одно прекрасное утро город Усть-Сысольск провалился сквозь землю, совсем провалился. Город вдруг скрылся под землей, а люди воспарили к небу или куда-нибудь вообще – все равно!.. Зырянский край от такой неожиданной катастрофы не пропал бы, а развивался бы себе по доброй воле, в затишье своих лесов. Я хочу сказать, что зырянская деревня может существовать и даже благоденствовать без города. Городу она дает много, а сама от города получает ничего или очень мало[468].
Иная версия будущего народа, сходная с прогнозами К. Попова и В. Латкина, возникала у А. Круглова. Ее отличает позитивистский, геоцентрический характер:
Я любовался чудной картиной, – и думал о лесных людях, о бедном, глухом их крае… Что его ждет в будущем? В дебрях некогда слово св. Стефана разрушило кумирницы, и Евангелие – осветило мрак языческого мира… О, пусть же скорее свет знания осветит теперь эти дебри, уничтожит суеверия, смягчит нравы и еще глубже, еще сознательнее укрепит в душе грубого, но честного «коми-морта» – святую истину божественной книги… Говорят, что при развитии просвещения – зырянский народ сольется с русским. Почему знать? А если бы и так? Я от души готов повторить вместе с К. Поповым: «пожелаем зырянам не скудного лишь материального довольства, а всестороннего развития хотя бы и в массе русского народа. Станем ожидать, что население зырянского края в какой бы народный цвет ни окрасилось со временем, когда-нибудь будет считать в своей среде не одних только „мужиков“. Иными словами: крепкая мускульная, физическая сила, одаренная богато природой и способная к просвещению – да явится и силой интеллектуальной на арене общерусского развития!»[469]
Пожелания русских просветителей сбылись: в ХХ веке из среды коми вышли и К. Жаков, и П. Сорокин, и немало других оригинальных талантов. Недаром Жаков впоследствии иначе оценивал потенциал своего народа, его будущее и его миссию в общечеловеческой истории.
Обобщая сочинения русских писателей и путешественников, совершавших реальное и нарративное вхождения в зырянский мир, попробуем реконструировать герменевтическую модель восприятия русскими зырян в мифопоэтическом аспекте[470]. Лейтмотивными семами национального образа мира зырянина в зеркале соседей будут: лес – лесные люди, яг-морт, где корень МОРТ – человек, состоит из двух морфем: МУ – земля и ОРТ – дух, воздух. Народ коми, человек коми соединяют в себе две основные стихии – землю и воздух. Не случайно его жизнь постоянно сопровождается дымом (о дыме в избах зырян, о дымных банях-пывзанах пишут все путешественники). Зыряне – не только лесные, но и дымные люди. «…Мы лесные, дымные, к дыму привыкли, слились и сроднились с ним», – говорит охотник в книге Круглова[471]. Дым соотносится не только с воздухом, но и с огнем. В жизни коми действительно важную роль играет пывзан: коми – любители жара, любители париться. А значит, огонь и вода – стихии народа не в меньшей степени, что земля и воздух-дым.
Далее. Считается, что предками коми была чудь, жившая, согласно поверьям, в землянках и с наступлением христианства ушедшая в землю. Пывзан коми весьма напоминает землянку: «Пывзан покрывается на один скат досками; на крышу его насыпается несколько рядов земли. В углу строится печь, точно такая же, как и в деревенских банях, называемая каменкой»[472]. Итак, круг замыкается: огонь – дым – камень, земля – вода. Есть еще лес и охота (коми слыли «бичевниками», то есть ловили дичь петлями, хотя были у них и самодельные ружья). С одной стороны, коми – народ, напоминающий «кузнечные» племена (сказочные кобольды, гномы, цыгане и чудь)[473], а с другой – родствен сильвестрам, то есть лесным людям согласно европейской мифологии, или сильфам (воздушным)[474]. Не случайно мифы коми говорят о двух типах чуди: живущие в землянках, маленькие, так называемые «карликовые», и живущие на земле, высокие, красивые, светловолосые – настоящие богатыри[475].
Наконец, слова «коми-войтыр», которыми обычно называют себя коми, «выражают собою не собственное имя народа, а место, занимаемое последним: вой – ночь, север, а тыр