Все картины были распределены по одиннадцати залам Королевской Академии художеств: два зала отведены под иконы (16 экспонатов), с третьего по седьмой – под искусство XVIII–XIX веков (68), с восьмого по одиннадцатый – под советское искусство (38). Королевская Академия художеств напечатала каталог «Russian Painting from the 13th to the 20th Cеntury» (London, 1959)[490], составленный советской стороной с предисловием заместителя директора Государственной Третьяковской галереи Г. А. Недошивина, стоявшего на позициях классовой трактовки искусства. Выставку сопровождали два представителя: искусствовед, главный редактор журнала «Искусство» В. М. Зименко (директор выставки) и реставратор станковой и монументальной масляной живописи С. С. Чураков – оба без знания английского языка, что значительно осложняло их пребывание в Великобритании.
Сообщая об открытии экспозиции, советский корреспондент привел только те высказывания, которые подчеркивали ее реалистическую направленность. Он процитировал слова президента Королевской Академии художеств сэра Ч. Уилера, отметившего, что картины «отражают жизнь простых людей»[491]. Член Академии художеств Дж. Спенсер заявил, что «выставка привела его в восторг… это настоящее искусство, не в пример вошедшему, к сожалению, в Англии в моду абстракционизму»[492]. А президент Национального Королевского общества скульпторов М. Бэттен, по словам корреспондента, выразил мнение, что «выставка является освежающей, радующей, поскольку советские художники, следуя примеру своих великих предшественников, свято хранят реалистическое искусство»[493].
В другой заметке «На выставке русского и советского искусства в Англии» были приведены выдержки из «Книги отзывов». Корреспондент упомянул о нескольких записях на русском языке и процитировал две из них: «Очень внушительное зрелище»; «Большое спасибо за выставку»[494]. На самом деле первая фраза звучит так: «Очень внушительное зрелище – несмотря на недостатки!» (Кн. от., 8), вторая: «Большое спасибо за выставку. Очень жаль, что так мало картин из Третьяковской галереи» (Кн. от., 86). Как видим, редуцирование записей искажает их смысл.
Русские записи очень разные и не всегда сделаны русскими. Часто это записи англичан, изучавших русский язык или владевших им, как, например, мистер Хабланд: «Спасибо за очень интересную выставку. Я думаю, что, кто интересуется Россией и ее художеством, не забудут ее» (Кн. от., 33). Или запись мистера Алекзандера Грина: «Проживут еще десятки тысяч лет, а таких картин не сделают. Спасибо» (Кн. от., 27). Мистер П. Проктор из Слэйд-скул написал: «Спасибо, товарищи, за чудесную выставку. Нам, и художникам, и студентам, и всему народу, очень интересно и изумительно посмотреть до сих пор невиданные богатства советской живописи. Замечательные успехи есть и соответствующие разочарования, но сплошной эффект подавляет всю буржуазную критику большинства наших критиков» (Кн. от., 146).
Но не все отзывы положительны. Вот типичное заявление за подписью некоего Эшби: «Я русскому языку учился, русские книги читал, но когда я на эти картины смотрел, тогда в первый раз понял, каким-нибудь туманным образом, что значит коммунизм» (Кн. от., 92). Или: «Сколько дряни – а сколько можно было показать!» (Кн. от., 268).
Больше всего записей на русском языке принадлежат представителям русской диаспоры. Русский Лондон 1959 года был не так велик, как нынешний. Люди, оказавшись вдали от родины, не надеялись когда-либо увидеть родные места, поэтому посещение выставки было для них важным эмоциональным событием. Русские англичане спешили излить душу. Пожилая дама, подписавшаяся Маня Бродская, признается: «Давно уже не имела такого интеллектуального удовольствия. Спасибо за выставку. Вот уже 54 года, как оставила Россию» (Кн. от., 80). «„Кусочек родины“ в чужой стране доставил большую радость. Благодарная от всего сердца, Евдокия Николаевна Ламберт» (Кн. от., 280). Или с неразборчивой подписью: «Много воспоминаний хорошего прошлого – да здравствует искусство!» (Кн. от., 104). Еще запись на «англизированном» русском языке: «Прекрасно – плакать хочется красотой работ моих земляков» за подписью «Влад. Пав. Шлехмин, фильмовый художник» (Кн. от., 60). Эти слова скорее о себе, о далекой родине и своем эмоциональном состоянии, чем об искусстве как таковом.
Многие записи на русском языке очень конкретны в оценках. Видимо, их авторы рассчитывали, что мнение соотечественников советская сторона обязательно учтет. Посетитель, подписавшийся «Любитель искусства», возмущается: «Если вы думаете, что в картине номер 100 (под № 100 экспонировалась картина Кукрыниксов «Конец», 1947–1948, изображающая последние дни главарей Третьего рейха[495]) есть художественная цена и политическая правдоподобность, тогда лучше считаться с более культурными понятиями об искусстве и не выставлять такие примеры советской живописи» (Кн. от., 53). Понятно, что посетителю не нравятся утрированная, примитивная трактовка образов врагов и бедная по краскам палитра, то есть перенесение в живопись приемов, опробованных Кукрыниксами в карикатуре. Конечно, «Любитель искусства» не предполагал, что фундаментальный альбом «Государственная Третьяковская галерея. История и коллекции» в 1986 году включит «Конец» Кукрыниксов в число лучших образцов советской живописи[496].
«Отдельные картины интересные, а выставка в целом полностью показывает, что советское искусство не имеет права называться „прогрессивным“ – оно в действительности не только „академическое“, а в некотором смысле „реакционное“ по сравнению с последними тенденциями мирового искусства», – написал посетитель, скрывшийся за инициалами «ЕКВ» (Кн. от., 97). Действительно, отобранные работы свидетельствуют в пользу этой записи: советское искусство было представлено в том числе такими «китами» соцреализма, как гладкописец Владимир Александрович Серов (не путать с Валентином Александровичем Серовым) с картиной «Ходоки у В. И. Ленина» (1950), идеологически выдержанный Б. В. Иогансон с «Допросом коммунистов» (1933). Их «передовые», коммунистические идеалы соответствовали устаревшей стилистике, как будто возвращавшей зрителя в XIX веке. Посетитель выставки едва ли догадывался о борьбе между «реакционными» академиками из Академии художеств СССР и менее ортодоксальными, ищущими новых путей, хотя и в рамках социалистического реализма, живописцами из Союза художников СССР. Но болевую точку советского искусства он определил верно.
Приведем большое послание организаторам выставки от «Студента из России, Д. Усти[нова?]», в котором сформулированы важные мысли о свободе творчества в СССР:
С радостью услышал я о выставке нашего российского искусства в Англии. С горьким ощущением узости, односторонности, политиканства от искусства ухожу я отсюда. Несомненно, вы не дали возможности представить свои настоящие картины нашим несчастным художникам; те картины, написанные не по партийному заказу, а от души; те картины тех художников, о которых писал Илья Эренбург в «Оттепели». Вы не можете утверждать существование свободы совести в России, пока не будут представлены эти искренние запретные произведения опальных художников! Я верю, что не за горами то время, когда, наконец, российское искусство будет представлено на выставках всесторонне в индивидуальном преломлении свободных художников, а не по заказу одной узкой псевдоидеологической группировки. Верю в возрождение свободной великой России (Кн. от., 45).
Такого рода речи в СССР назвали бы антисоветскими. Удивительно, как последовательно «студент из СССР» избегает слова «советский», заменяя его на «российский». Причем возрождение России связано, в его представлении, с обретением художниками подлинной свободы творчества, а не той, которую они имели в условиях «клетки».
Тема противостояния и противопоставления СССР Западу актуализировалась именно в эти годы. В памяти были свежи травля Б. Л. Пастернака и его исключение из Союза писателей осенью 1958 года, то есть как раз в то время, когда формировалась экспозиция лондонской выставки[497].
Посещение советской экспозиции в Берлингтон Хауз было преодолением сложившихся стереотипов. В отличие от русскоговорящей, англоязычной публике надо было преодолевать и языковые трудности. Для многих англичан непонятным было указание в каталоге и подписях трех имен: например, «Ivan Ivanovich Schishkin». Где тут имя и где фамилия? В некоторых отзывах написано в одну строку: «Я получил возможность увидеть „Portrait of the Writer Nestor Vasilievich Kukolnik Carl Pavlovich Brullov“» (Кн. от., 303). Спасало то, что каждая картина сопровождалась номером по каталогу, поэтому посетители часто просто перечисляли номера понравившихся или непонравившихся работ. С названиями картин тоже было не все гладко: «Little Widow» П. А. Федотова совсем не то же, что «Вдовушка», а уж про «Delegates From the Villages Visiting Lenin During the Revolution» («Ходоки у Ленина») и говорить не приходится.
Сталкиваясь с чем-то иным, новым, странным, зритель обычно ищет аналогии с тем, что ему хорошо знакомо, чтобы встроить это новое в привычную картину мира. Как известно, любое сравнение хромает, но интересно проследить путь «вживления» новой информации и художественных впечатлений в сознание зрителя. Один из авторов отзыва начал писать о портрете писателя Н. В. Кукольника работы К. П. Брюллова (здесь и далее перевод мой. – Е. З.): «Это великий вклад вашей страны, которая, как хочется сказать вслед за писателем Борисом Пастернаком, была действительно богатой и прекрасной. Любите ее больше, если можете. Ее современное искусство радостное – но трагедия совсем рядом – любите ее и сострадайте ей – или не прячьте ваших очевидных трагедий».