Высоцкий обкатывает на публике свои новые песни — на этот раз на модную среди либералов деревенскую тему: «Письмо в деревню» и «Ответ на письмо». Песни сатирические, в которых весьма хлестко живописуются неприглядные стороны советской (а вернее, русской) колхозной деревни. Критиковать последнюю в те годы становится признаком хорошего тона в среде либералов, которые одной рукой ели в три горла продукты крестьянского труда, а другой рукой «клепали» про ту же колхозную деревню разного рода песенки и фильмы. Либеральная публика из числа столичной интеллигенции советскую деревню презирала, воспринимая ее обитателей как безликую серую массу — безропотную опору советского режима. И если рядовые советские граждане в большинстве своем умилялись деревенским фильмам вроде «Дело было в Пенькове» или «Простая история», вопринимая их сюжеты как реальные сцены из колхозной жизни, то либерал-интеллигенты над подобным кино откровенно смеялись. Поэтому не случайно именно тогда, во второй половине 60-х, в советской литературе и искусстве среди отдельных ее представителей возникла определенная тенденция иного взгляда на колхозную жизнь — более критическая.
В 1966 году кинорежиссер Андрей Кончаловский снял свою «Историю Аси Клячиной, которая любила, да не вышла замуж», где деревенская жизнь была показана без каких-либо красивостей: даже главная героиня была невзрачная хромоножка со смешной фамилией Клячина, которую играла единственная профессиональная актриса в фильме Ия Саввина. На остальные роли специально были приглашены непрофессионалы, чтобы подчеркнуть жизненность рассказа. По сути, этот фильм был откровенным антиподом всех советских деревенских картин, вместе взятых: начиная от «Кубанских казаков» и заканчивая фильмом «Дело было в Пенькове». Посмотрев «Асю», никому из молодых людей ехать в деревню и работать там однозначно бы не захотелось. Из такой деревни хотелось бежать, причем без оглядки. Вот почему фильм был с восторгом принят московской богемой (впрочем, не всей, а именно либеральной ее частью: например, известный актер Сергей Столяров на премьере фильма в Доме кино заявил: «С таким народом, показанным в картине, мы бы до Берлина не дошли!») и начисто отвергнут рядовым зрителем.
В тогдашней советской литературе своеобразной «Асей Клячиной» стала повесть писателя-деревенщика Бориса Можаева «Живой», которую взялся ставить на «Таганке» Юрий Любимов. Как мы помним, Высоцкий играл в этой постановке одну из ролей, что, судя по всему, и стало поводом к написанию двух сатирических песен, упомянутых выше. Скажем прямо, главные герои этих произведений, — некая супружеская пара в лице колхозника Николая и его безымянной супруги — не производили впечатления интеллектуалов («темнота некультурная», как пел сам Высоцкий). Это, конечно, были шуточные песни, однако, как говорится, в каждой шутке есть доля правды. А правда была в том, что в либеральной среде появилась такая мода — смеяться над колхозной жизнью, вот Высоцкий и смеялся. Чтобы его друзья-интеллигенты, в свою очередь, сползали от смеха со стульев. Вспомним характеристику, даваемую психологами манипуляторам: «Манипулятор старается разрушить нормальный контакт объекта со средой, исказить восприятие реальности».
А вот еще одна сатирическая песня Высоцкого тех лет — «Пародия на плохой детектив». Речь в ней шла о том, как агент вражеской разведки мистер Джон Ланкастер Пек, приехав в СССР, вербует советского гражданина Епифана, который на самом деле «был чекист, майор разведки и прекрасный семьянин». То есть на первый взгляд песня явно во славу советских компетентных органов. Но это только на первый взгляд, поскольку Высоцкий, как мы помним, мастер по части всевозможных аллюзий. В черновом варианте этой песни у него были строчки, где он этот самый КГБ, что называется, припечатывал от души:
…И везде от слова «бани» оставалась буква «б»…
И уж вспомнить неприлично, чем казался КГБ.
Однако от этих строк Высоцкий в итоге отказался, дабы не дразнить гусей. Но суть песни от этого все равно мало изменилась. Как пишет Я. Корман:
«Все то, что большинство советских людей считало истинным (власть, партию, идеологию и т. д.), оказалось ложным, фальшивым, о чем говорят, в частности, фотографии лирического героя в «Пародии…». И все эти ложные ценности объединены одним, но выразительным образом — серость. Именно так поэт характеризует советскую власть…»
В этой песне и в самом деле слышится явная издевка автора по адресу «того, что любит, чем гордится наш советский коллектив». У либеральной интеллигенции это и раньше считалось модным — с пренебрежением относиться к символам советского образа жизни, — однако со второй половины 60-х эта мода от интеллигенции перекинулась и в низы, в народ. И в немалой степени этому способствовали песни Высоцкого. Хорошо помню, как на одной из его записей (это был концерт-«квартирник») в строчке «чем гордится наш советский коллектив» он намеренно искажал слово «советский» — пел «совейский» (кстати, подобным образом он поступал во многих своих песнях, где фигурировало это слово). Вроде бы мелочь, но именно из таких мелочей у молодежи потом и формировалось нигилистическое отношение к символам своей страны. Сначала к символам, а затем и к самой стране. Как же: сам Высоцкий так пел! А петь он умел великолепно: повторить его интонации до сих пор никто так и не может.
По сути, Высоцкий в этой песне разоблачал как самого себя, так и многих своих соотечественников, которые с какого-то момента стали считать свою страну второсортной державой по сравнению с капиталистическими странами. Строчку «Жил в гостинице «Советской» несоветский человек» можно перевести как «Жили в советской стране несоветские люди». Последних в 60-е годы действительно стало легко «сбить с пути и с панталыку», как пел Высоцкий в другой строчке той же песни. И вновь послушаем философа С. Кара-Мурзу:
«Упрощая, примем, что советский человек отличался от русского человека начала века тем, что прошел школу (а многие и вуз), основанную на научной картине мире, был уже человеком индустриального быта и в массе своей жил в городе. Таким образом, в мышлении советского человека уже в значительной степени была ослаблена роль традиций и религиозных догм. В то же время старые сословные отношения были уже разрушены, так что утратились механизмы внутрисословного общения и утверждения мнений. Потеря советским обществом устойчивости во многом объяснялась и тем, что все созданные в советское время каналы социального общения (КПСС и ВЛКСМ, профсоюзы и пресса, школа и вузы) находились под контролем государства…
От среднего человека Запада советский человек отличался тем, что сохранил общинное крестьянское мироощущение (отношение к человеку, обществу, государству и т. д.). Следовательно, он не был еще достаточно индивидуализирован, чтобы соединяться в гражданское общество с его партиями, профсоюзами и другими ассоциациями, в которых бы вырабатывалось и утверждалось социальное (классовое) самосознание. То есть с точки зрения «связности» общества советский человек второй половины XX века находился в переходном состоянии — не было компактных сословий и классов, но и не было ассоциаций гражданского общества. Новое сословное самосознание возникло раньше всего как раз в тех социальных группах, которые заняли антисоветскую позицию (либеральная интеллигенция, номенклатура и преступный мир).
Общинные качества советского человека в определенных условиях (когда сила государства опиралась на согласие граждан) придавали обществу необычную силу и устойчивость. Это очень хорошо показала война. Но в других условиях — когда возникли сомнения, а то и несогласие с властью — неспособность противостоять манипуляции оказалась почти необъяснимой. Кстати сказать, манипуляции не мог противостоять не только гражданин, но и сама советская власть. Потому она и металась — то глушила «Голос Америки» и самиздат, то тайком разрешала…»
Но вернемся к песне «Пародия на плохой детектив».
Итак, в ней Высоцкий весьма талантливо работает «искаженной микропленкой», уподобляясь герою своей же песни — шпиону Джону Ланкастеру Пеку. Бард разрушает стереотипы советского социума: например, едко высмеивает его подозрительное отношение к иностранцам, в которых советские люди чаще всего видели потенциальных врагов. Причем делает это опять же как искусный манипулятор — от противного. Когда шпион вербует советского гражданина Епифана, Высоцкий резюмирует: «Так случиться может с каждым — если пьян и мягкотел!», выступая вроде бы с позиций бдительного гражданина. Но песня-то называется «Пародия на плохой детектив», то есть на советский, где как раз и действовали все эти стереотипы: в СССР строй лучше, чем на Западе, в СССР все люди бдительны и т. д. Написать песню о хорошем советском детективе Высоцкому, как манипулятору, было просто несподручно: его целью было исказить, а не восславить.
А ведь образ врага, который так талантливо разоблачает Высоцкий, является вполне распространенным явлением для любой пропаганды — не только советской. Например, в Америке в этом образе выступали советские люди, в Израиле — палестинцы и т. д. И любая власть свято бережет этот образ, чтобы с его помощью не только манипулировать сознанием своих граждан, но и воспитывать их в патриотическом духе. Однако, после того как на XX съезде в 1956 году Хрущев провозгласил курс на сближение с Западом (и начал конвергенцию), советская пропаганда стала активнее, чем прежде, «размывать» образ врага. Например, врагом называлось американское правительство, а американский народ рисовался дружелюбным, хорошо настроенным по отношению к советскому. Без сомнения, что среди американцев было множество людей, которые вполне нормально относились к советским людям. Но большинство американцев все-таки были настроены кним негативно, о чем говорят результаты соцопросов. Вот что по этому поводу пишет философ В. Рукавишников:
«Результаты опросов в США об отношении к России свидетельствовали о доминировании негативных оценок. Так, например, в 1966 и 1967 гг. в том, что им в той или иной степени нравится Россия, рискнули признаться немногие — в среднем только один из пяти опрошенных американцев. Вдвое больше сказали, что Россия им не нравится…»