Согласно распространенной легенде, все началось осенью 71-го. Тогда дочь члена Политбюро Дмитрия Полянского Ольга выходила замуж за актера «Таганки» Ивана Дыховичного, и именно там ее отец услышал песни Галича на магнитофонной пленке (до этого, как ни странно, он никогда их не слышал). Услышанное настолько возмутило Полянского, что он поднял вопрос об «антисоветских песнях» Галича на Политбюро. Возмутиться было чем, поскольку этот бард, в отличие от Высоцкого, «эзопова языка» часто чурался и резал правду-матку со всей прямотой. То есть если Высоцкий представлял из себя романтического сопротивленца, то Галич — злого и желчного. Как восторженно писал поклонник творчества последнего Е. Эткинд: «Никто не обнаружил бесчеловечную суть советского государства, как Галич. Никто с такой афористической отчетливостью не показал того, что можно назвать парадоксом советского человека: он одновременно триумфатор и раб, победитель и побежденный, герой и ничтожество…»
Кстати, именно за эту злость Галича недолюбливал Высоцкий и в последнее время не только всячески избегал встреч с ним (до этого все было иначе: в 1968-м Высоцкий даже пел у Галича дома), но и не любил, когда кто-то их сравнивал. Еще сильнее Галича недолюбливали в партэлите, так как он совершил в ее понимании тяжкий грех: будучи всячески обласканным властями (преуспевающий драматург, киносценарист, имеющий в своем арсенале даже премию КГБ за лучший киносценарий), прилюдно плюнул этой власти в лицо. В песнях своих Галич шел, что называется, напролом, норовя ударить прямо в темя:
А ночами, а ночами,
Для ответственных людей,
Для высокого начальства
Крутят фильмы про блядей…
Как говорится, куда уж прямее.
Или вот еще такие строчки:
И в сведенных подагрой пальцах
Держат крепко бразды правления…
Более чем конкретный выпад против престарелых членов Политбюро. У Высоцкого, повторимся, все было более тонко — так завуалировано, что не сразу и подкопаешься. Многие либералы до сих пор ставят ему это в вину. Например, журналист Марк Дейч в наши дни заявит: «Смелость Высоцкого была строго дозирована и существующего у нас порядка вещей не затрагивала». Однако Высоцкий делал это сознательно. Как он пел в своей песне 71-го года «Мои похорона»: «Кто не напрягается, тот много меньше подвергается и много дольше сохраняется». Вот Высоцкий и сохранился чуть дольше, чем Галич.
У последнего даже в бытовых песнях присутствовала ярко выраженная антисоветская (а иной раз и русофобская) составляющая. Например, в цикле песен про Клима Петровича Коломийцева, «мастера цеха и члена бюро». В одной из этих песен этот самый Клим недоумевает, почему неловко наделить званием победителя социалистического соревнования фабрику, изготовляющую колючую проволоку на весь социалистический лагерь.
Между тем в этой легенде с Полянским безусловно есть некие подводные камни. Как мы помним, этот человек являлся одним из сторонников «русской партии» в высших советских верхах и прекрасно был знаком как с самим Галичем, так и с его творчеством. Однако до конца 71-го он почему-то мирился с ним. Что же подвигло Полянского резко форсировать события? Судя по всему, свадьба дочери была всего лишь удобным предлогом. На самом деле подоплека происходящего скрывалась в глубинах большой политики — в той самой стратегии Кремля, когда одних диссидентов зачищали, а других — поощряли. Из «социальных» в число первых вошел Галич, в число вторых — Высоцкий. Как говорится: Боливар не выдержит двоих.
29 декабря Галича исключили из Союза писателей, а полтора месяца спустя и из другого Союза — кинематографистов. Высоцкого, наоборот, 30 марта 1972 года в означенный Союз приняли. И это была отнюдь не случайность, а запланированная акция со стороны тех, кто «крышевал» нашего героя. Об этом говорят как совпадения дат, связанные с Галичем, так и с диссидентами. Ведь в тот же день, когда нашего героя приняли в СК, собралось на свое очередное заседание Политбюро ЦК КПСС и впервые целиком посвятило его вопросу о диссидентах. Докладывал шеф КГБ Андропов, выступление которого было достаточно резким. Не менее решительно выступили против диссидентов и другие члены Политбюро: Брежнев (он назвал диссидентов подонками человеческого общества), Суслов, Подгорный, Шелепин, Гришин и др. Однако самое интересное, но эта решительность не вылилась в такие же действия. Вот как об этом пишет историк А. Шубин:
«На заседании 30 марта 1972 года члены Политбюро подняли вопрос о вождях оппозиции. Арестовать П. Якира и И. Дзюбу — это, конечно, хорошо. Но что делать с Сахаровым и Солженицыным? Гришин поставил вопрос, который обошел Брежнев: «Я думаю, что надо с Якиром и с Солженицыным просто кончать». Нет, Гришин не был кровожаден, просто он хотел решить назревшую проблему: «Другое дело, как кончать. Надо внести конкретные предложения, но из Москвы их надо удалить. То же самое и с Сахаровым. Может быть, с ним надо побеседовать, я не знаю, но надо тоже кончать как-то с этим делом, потому что он группирует вокруг себя людей».
Посетовав на Хрущева, который поднял на щит этих «подонков», члены Политбюро стали обсуждать возможность отправить диссидентов в ссылку. Правда, закон требовал суда для любого наказания — не сталинские времена. А судебный процесс — это новый скандал. Проблема.
И тут вскрылось разногласие по поводу отношения к самим диссидентским вождям. Суслов считал, что «агитировать Сахарова, просить его — время прошло». Подгорный, обрушившись на Солженицына, насчет Сахарова не согласился: «Что касается Сахарова, то я считаю, что за этого человека нам нужно бороться». Его поддержал и Косыгин, который предложил к тому же упирать не на карательную, а на политико-воспитательную работу, и в итоге сделал «крайним» Андропова: «С этими лицами должен решать вопрос сам т. Андропов в соответствии с теми законами, которые у нас есть. А мы посмотрим, как он этот вопрос решит. Если неправильно решит, то мы поправим его». Андропов никак не хотел быть крайним: «Поэтому я и советуюсь с Политбюро». В итоге инициативу взял в свои руки Подгорный, который претендовал в это время на роль главного специалиста в Политбюро по вопросам законодательства и законности: «Надо поручить мне, т. Андропову… еще раз разобраться». Андропов был рад прикрыться авторитетом Подгорного от других вождей…».
Короче, на том заседании Политбюро было решено не трогать верхушку айсберга (Солженицына, Сахарова и др.), а сосредоточить главные удары на более мелких фигурах (П. Якир, В. Красин, И. Дзюба и др.). Судя по всему, на это решение повлияли события, которые разворачивались на внешнеполитическом направлении, а именно: сближение США и Китая (в конце февраля президент США Ричард Никсон нанес визит в Пекин). Это настолько встревожило Кремль, что он стал искать пути таких же контактов с американской администрацией. Естественно, добиться этого, преследуя у себя видных диссидентов, которых «крышевали» Штаты, было нереально. Поэтому и было решено нанести удар по диссидентскому авангарду, а не по штабам. Параллельно с этим началась раздача «пряников» инакомыслящим из среды творческой интеллигенции (чтобы они не поддерживали диссидентов), в число которых попал и Владимир Высоцкий: 30 марта его приняли в Союз кинематографистов, а 6 апреля ему был вручен членский билет.
Видимо, подоплека всех этих событий не была секретом для Высоцкого, и внутренне он понимал, что впереди его теперь ждут значительные перемены. И, несмотря на то что общий взгляд на свою будущую судьбу у него по-прежнему оставался трагическим (что нашло свое отражение в песнях того года «Кони привередливые», «Мой Гамлет»), он в то же время торопил события, надеясь в буре завтрашних страстей обрести новые стимулы для творчества. Как пел он сам тогда:
Пусть былое уходит, —
Пусть придет что придет.
А приходят к Высоцкому перемены, весьма благоприятные для его карьеры. После первого в истории отношений между СССР и США визита в Москву американского президента Ричарда Никсона (конец мая 1972 года) Высоцкий оказывается включенным в кинопроект режиссера с «Мосфильма» Александра Столпера «Четвертый» по одноименной пьесе К. Симонова. Почти десять лет назад бард впервые встретился с этим режиссером, сыграв в его фильме «Живые и мертвые» крохотный эпизод. И вот теперь Столпер пригласил Высоцкого уже на главную роль — человека по имени Он (Четвертый). Пригласил не случайно, а памятуя о той роли, которую Высоцкий играл в либеральной фронде.
Именно в последнем качестве наш герой в те же дни был приглашен и в другой кинопроект — в ленту еще одного корифея советского кино еврейского происхождения Иосифа Хейфица (он работал на «Ленфильме») под названием «Плохой хороший человек». Это тоже была экранизация, но уже русской классики — повести А. П. Чехова «Дуэль».
Оба этих приглашения четко ложились в тот план, который начал осуществляться либералами во власти накануне разрядки. Цель его была проста: сбить волну еврейской эмиграции и показать Западу, что в СССР социальное инакомыслие не просто имеет место быть, но и чувствует себя вполне благополучно. Для этого в начале 1972 года великому сатирику Аркадию Райкину было разрешено вновь выступать в его родном Ленинграде (до этого он больше года в городе на Неве не концертировал, обитая со своим театром в Петрозаводске), а также снять на ЦТ два фильма («Люди и манекены» и «Аркадий Райкин»), Одновременно с этим, как уже говорилось выше, Владимиру Высоцкому разрешили вступить в Союз кинематографистов СССР (март 1972 года) и сделали его Главным Художником в социальной бардовской песне, для чего другому барду — опять же еврею Александру Галичу — перекрыли кислород: исключили из всех творческих союзов (Союза писателей и Союза кинематографистов) и запретили гастролировать по стране (отныне он вынужден будет перебиваться исключительно домашними концертами).