Я из дела ушел, из такого хорошего дела!
Ничего не унес — отвалился в чем мать родила, —
Не затем, что приспичило мне, — просто время приспело,
Из-за синей горы понагнало другие дела…
Знал бы Высоцкий, что скрывается для него лично за этой «синей горой», глядишь бы, и поостерегся туда соваться. Впрочем, как уже говорилось, эта «синяя гора» обозначилась в его судьбе не по чьей-то злой воле, а по его собственной — когда он в 1967-м не просто решил познакомиться с Мариной Влади, а заполучить «звезду в лапы». Он не знал, что платить за это «обладание» придется по самому высшему разряду.
Итак, целых пять лет Высоцкий ждал момента, когда ему разрешат наконец выезжать из страны как супругу звезды-коммунистки. И вот наконец дождался. Почему же этот процесс длился столь долго? Судя по всему, все упиралось в большую политику, причем по обе стороны границы.
Как уже говорилось, на родине вокруг Высоцкого бились две силы — либералы и державники. Первые его всячески «крышевали», вторые — боролись с ним. Правда, борьба эта не выходила за рамки дозволенного — то есть крутых мер против Высоцкого не принималось. Это вообще свойственно такого рода противостояниям, когда обе стороны заранее договариваются о границах своих действий друг против друга и соблюдают определенные правила, которые должны сдерживать их от применения чрезмерной силы. Тем более что в роли третейского судьи выступала третья сторона (в данном случае это были центристы во главе с Брежневым).
Как мы помним, одним из главных «крышевальщиков» Высоцкого в верхах был шеф КГБ Юрий Андропов, который давно симпатизировал как «Таганке», так и лично Высоцкому. Причин для этого — у него было много. Во-первых, в силу своих либеральных взглядов, во-вторых — по зову крови (оба были полукровками: у Высоцкого отец был евреем, мать — русской, а у Андропова наоборот). В-третьих — Андропов любил поэзию, знал в ней толк и даже сам баловался на досуге этим делом. В сатирических песнях барда главный чекист, как мы уже говорили, видел раблезианство советского розлива, которое он рассматривал как мощное идеологическое оружие в рамках подготовки к будущим либеральным реформам. И, наконец, в-четвертых — в той политической партии, которую взялся раскладывать шеф КГБ на кремлевской шахматной доске, Высоцкому отводилась еще более существенная роль, чем это было ранее. Ведь в ближайших планах Кремля значилась «разрядка», в которой Высоцкий должен был стать одной из разменных монет в рамках международных отношений на поприще идеологии. Как пел он сам: «Спать ложусь я — вроде пешки, просыпаюся — ферзем!»
В 1967 году не случайно именно Андропов возглавил одно из важнейших силовых ведомств страны — КГБ. Тайной целью этого назначения было передать рычаги стратегического управления конвергенцией в руки человека, который был допущен к этим рычагам еще в бытность свою одним из руководителей Международного отдела ЦК КПСС (одного из стратегических центров мелкобуржуазной конвергенции в советских верхах). Но если тогда Андропов участвовал в процессе в качестве одного из «оркестрантов», то теперь дорос до звания «дирижера».
Именно тогда Андропов (а через него и мелкобуржуазное крыло конвергентов) установил связь с Римским клубом — мощным институтом, входящим в структуру мирового закулисья. Как только это произошло, началось еще более активное сближение советской и западных систем по всем направлениям, начиная от экономических (были заключены десятки соглашений с ведущими капиталистическими государствами и активизировалась работа советских банков в Европе, вроде «Евробанка» в Париже, «Московского народного банка» в Лондоне и т. д.) и заканчивая культурными (увеличилось число поездок деятелей творческой интеллигенции на Запад, расширился процесс проникновения западной идеологии в СССР: только в 1969 году у нас появилось 689 иностранных литературных изданий общим тиражом в 35,9 млн экземпляров, а с середины 70-х этот процесс приобрел еще большие масштабы по всем направлениям).
Под влиянием мелкобуржуазной конвергенции изменялся и менталитет советского человека, когда из недавнего коллективиста он начал превращаться в индивидуалиста. Процесс происходил постепенно в течение двух десятков лет (1960–1980). То есть, несмотря на существование в обществе двух течений (патриотического и мелкобуржуазного), верх постепенно одерживало последнее. Почему именно оно? Ответ прост: мелкобуржуазная стихия захватывала все большее число представителей советской бюрократии. С высоких трибун эти люди продолжали воспевать марксизм-ленинизм, а в душе давно от него отреклись.
Несмотря на явное потепление отношений между Востоком и Западом, начавшееся в начале 70-х, идеологическое противостояние («холодная война») между ними продолжалась, и Владимиру Высоцкому в этой войне отводилось особое место. Ведь с определенного времени он стал объектом пристального внимания не только со стороны родного КГБ, но и западных спецслужб, в частности, американского ЦРУ, для которого главным стратегическим противником продолжал оставаться Советский Союз. Достаточно сказать, что до начала 70-х руководство разведывательной работой в Москве осуществлялось из Лэнгли, и оперативные работники резидентуры действовали в основном только по указанию из Вашингтона. Но с 1972 года (накануне разрядки) московская резидентура получила более широкие полномочия и теперь могла действовать на свой страх и риск, не опасаясь окрика из Лэнгли.
Получив более широкие полномочия и заметное увеличение бюджета на свои операции, московская резидентура заметно активизировала свои действия. Агенты ЦРУ в Москве имели подробную картотеку на всех советских диссидентов и не только держали их в поле своего внимания, но со многими из них контактировали. Высоцкий с цэрэушниками на связи не состоял, но был в поле их зрения как агент влияния — человек, который, будучи системным оппозиционером, числился в идеологических критиках советского режима. По тем данным, которые присылали им из Москвы коллеги, аналитики Лэнгли тщательнейшим образом изучали то влияние, которое оказывают песни Высоцкого на советских людей, точно так же, как они это делали с книгами Александра Солженицына, статьями Андрея Сахарова и других деятелей, критикующих советский режим. В КГБ и Международном отделе, естественно, об этом были прекрасно осведомлены и вели свою контригру. Заключалась она в следующем.
Буквально накануне разрядки КГБ провел успешную операцию по расколу диссидентского сообщества. Летом и осенью 1972 года были арестованы двое видных советских диссидентов Виктор Красин и Петр Якир, которых КГБ рассчитывал заставить отречься от своих прежних идеалов и покаяться. Этот расчет полностью оправдался: оба арестованных с января 73-го, что называется, «запели»: сдали все свои связи и согласились на предложение руководства КГБ (Андропова и Цвигуна) публично осудить диссидентское движение в СССР. Ими было написано покаянное письмо-обращение к советским диссидентам, а чуть позже (в сентябре) дана пресс-конференция в московском киноконцертном зале «Октябрь». Все эти события заметно деморализовали диссидентское движение и на какое-то время ослабили его.
Однако, нанеся удар по политическим диссидентам, советские власти провели обратные акции по отношению к инакомыслящим из творческой элиты, с тем чтобы показать Западу, что к социальному инакомыслию в Советском Союзе относятся иначе, чем к политическому. Под эту операцию угодили сатирик Аркадий Райкин и наш герой Владимир Высоцкий. Первому разрешили вернуться в родной город (в течение года ему было запрещено выступать в родном Ленинграде, и он с театром обитал в Петрозаводске) и не только возобновить там свои выступления, но и запустить на Центральном телевидении сразу два своих проекта: телефильм «Люди и манекены» (4 серии) и полнометражный документальный фильм «Аркадий Райкин».
С Высоцким ситуация выглядела несколько иначе. Долгие годы он вел изнурительную борьбу за то, чтобы легализовать свое творчество. Ему хотелось выступать в лучших концертных залах страны с трансляцией этих выступлений по телевидению, выпускать диски-гиганты и миньоны, печатать в лучших издательствах книги своих стихов. Однако на все его просьбы разрешить ему это власти отвечали молчанием либо невразумительными отговорками. За всем этим стояли определенные интересы обоих лагерей: державного и либерального.
Дело в том, что, несмотря на серьезные разногласия, те и другие сходились в одном: в том, чтобы Высоцкий не получал полного официального признания. Почему так хотели вторые, понятно: они считали песни Высоцкого идеологической крамолой, прекрасно понимая весь подтекст, который в них содержался. А вот либералами двигало иное: они боялись, что полная легализация творчества их подопечного разом подорвет его статус главного бунтаря в среде творческой интеллигенции как у него на родине, так и за ее пределами. То есть для них Высоцкий был своего рода разменной монетой в их отношениях как внутри страны, так и за ее пределами. Они были заинтересованы в том, чтобы он оставался полузапрещенным певцом, поскольку полная легализация его творчества разом бы перечеркнула его имидж сопротивленца, который успел утвердиться не только в Советском Союзе, но и на Западе. Сохранение этого имиджа было выгодно либералам по двум причинам: во-первых, оно значительно увеличивало популярность барда у широких кругов населения (запретный плод всегда сладок), во-вторых — таким образом демонстрировалось, что в СССР существует системная оппозиция, которая имеет свои каналы выхода на массовую аудиторию (многие публикации, которые выходили о Высоцком на Западе, были написаны под диктовку КГБ и представляли его именно как певца-сопротивленца, которого преследуют, но никак не допреследуют власти).
Как уже отмечалось выше, сам Высоцкий, судя по всему, догадывался о той роли, которую ему отвели кремлевские политтехнологи. В своем письме на имя министра культуры СССР Демичева, датированном летом 1973 года, певец писал: «Мне претит роль «мученика», эдакого «гонимого поэта», которую мне навязывают…» А в песне того же года «Затяжной прыжок» высказался еще более откровенно: «Я попал к ним в умелые, цепкие руки: мнут, швыряют меня — что хотят, то творят!».