Эти строчки, написанные еще до получения Высоцким официальной визы, ясно указывают на то, что он догадывался — выездным его очень скоро обязательно сделают.
Далее в песне речь шла о том, что от свалившихся на его голову благ Козел отпущения сильно осмелел и стал вести себя не по ранжиру: назвал Волка сволочью, начал рычать по-медвежьи — короче, оборзел (по В. Розанову: в открытую стал ненавидеть подлое правительство). Концовка у песни была такая:
…В заповеднике (вот в каком — забыл)
Правит бал Козел не по-прежнему:
Он с волками жил — и по-волчьи взвыл, —
И рычит теперь по-медвежьему.
Отметим, что в первоначальном варианте песни концовка была иная — более революционная:
А козлятушки-ребятки засучили рукава —
И пошли шерстить волчишек в пух и клочья!
А чего теперь стесняться, если их глава
От лесного Льва имеет полномочья!
Ощутил он вдруг остроту рогов
И козлиное вдохновение —
Росомах и лис, медведей, волков
Превратил в козлов отпущения!
Намек был более чем прозрачен: Высоцкий предупреждал власть предержащих, что, будь его воля, он бы со своими единомышленниками (козлятушками-ребятками) «отшерстил» их в «пух и клочья». Понимая, что такая концовка могла ему дорого обойтись (как пел он еще в первой половине 60-х: «это, значит, не увижу я ни Рима, ни Парижа ни-ко-гда» — то есть его недоброжелатели могли и визу аннулировать), Высоцкий от нее благоразумно отказался.
В своей песне Высоцкий дал весьма точное определение СССР — заповедник. Это и в самом деле была некая заповедная зона на земле, где люди впервые в истории вершили эксперимент по построению небывалого еще общества — самого справедливого на Земле. Естественно, не все в этом эксперименте обстояло благополучно, однако в основе своей это все-таки было здоровое и прогрессивное общество, где большинству людей их жизнь нравилась. Однако было еще и меньшинство, которое в силу разных причин считало этот эксперимент глумлением над человеческой природой. Это меньшинство делилось на две категории. Представители первой считали, что данный эксперимент надо свернуть и вернуться в лоно цивилизации (то есть в капитализм), представители второй грезили не о сворачивании эксперимента, а о его реформировании на основе все того же западного опыта (то есть скрестить социализм с капитализмом). Высоцкий, судя по его творчеству, находился между двумя этими категориями, периодически поддерживая то одних, то других.
Например, определение СССР как заповедника слетало с его уст и раньше и звучало весьма нелестно, даже пугающе. Так, в песне-сказке 67-го года «О нечисти» он пел: «В заповедных и дремучих страшных Муромских лесах…». В песне «Про козла отпущения» заповедник фигурировал уже без каких-либо пугающих характеристик, но все равно выглядел неуютно. Так что сарказм Высоцкого по отношению к своей социалистической родине был величиной постоянной и прямо вытекал из его склада ума (весьма критического), а также состояния здоровья (алкоголизм делал его характер все более злым и ожесточенным).
Следуя истине, что большое видится на расстоянии, сегодня, по прошествии почти 20 лет после крушения СССР, можно с уверенностью сказать, что существование советского «заповедника» было для всего человечества делом все-таки благим. Советский Союз давал миру не только иную альтернативу развития, но и позволял ему существовать в двухполярном состоянии и не скатиться к ядерной катастрофе. С исчезновением СССР жизнь на Земле лучше не стала, а даже наоборот — с этого момента человечество рвануло к своему Армагеддону с удвоенной энергией. Естественно, Высоцкий тогда, в 70-е, об этом знать не мог, хотя и обладал достаточно сильной природной интуицией. Но даже она не смогла отвратить его от роковой ошибки: на мой взгляд, в той геополитической игре, которая тогда бушевала, он поставил не на тех, на кого следовало.
Но вернемся в год 1973-й.
Помимо «Козла отпущения» Высоцкий написал тогда еще одну знаменательную песню — «Памятник», где опять же явил миру свой провидческий дар. В этой песне он весьма правдиво описал то, что будет происходить вокруг его имени после физической смерти. Судя по всему, он прекрасно понял, какое место стал занимать в раскладах политиков и интеллигенции, поэтому и сочинил свой «Памятник» именно в год обретения им статуса выездного. Кроме этого, он был тщеславен, как любой выдающийся манипулятор, поэтому уже при жизни мечтал о памятнике «где-нибудь у Петровских ворот». Как верно заметил публицист А. Яхонтов:
«Люди делятся на две категории: тех, кто не заботится о посмертных почестях (таких не колышет, какими словами и лепестками их проводят в последний путь), и тех, кто спит и видит (и прижизненно обстоятельно строит постамент, а то и мавзолей) — и создает! — сценарий собственной панихиды (что и сделал Высоцкий в своем «Памятнике». — Ф. Р.). Первых не гнетет комплекс самовозве-личивания, вторые, одержимые манией вписать свое имя на скрижали, идут на любые уловки и хитрости, пускаются в авантюры, совершают преступления. Сделки с совестью — не в счет: столь мелкая разменная монета просто не учитывается и не принимается во внимание…
Но, может, я не прав и одаренность в этих людях наличествует? Особого вида одаренность. Надобно обладать изощренным умом и умением так выстроить линию поведения, так сложить отношения с окружающими, так им польстить или разозлить (Высоцкий умело пользовался и тем, и другим. — Ф. Р.), чтобы еще при жизни вознестись. Нелегкая задача! Надо обставить и одурачить не один десяток ушлых пройдох (ибо в конечном итоге формирующая вкусы и моды элита, или так называемые «сливки общества», оказывается именно отстоем), надо втереться к этой шобле в доверие, надо ей потрафить и подчиниться, лелея при этом одну мысль — об упрочении собственного «я». Надо желать этим уродам здоровья, а мысленно их хоронить, надо разливаться в любви и подавлять внутреннюю ненависть… Надо держать нос по ветру, а эмоции в узде и не выдавать себя, иначе старания полетят в тартарары…»
Высоцкому было несколько легче, чем другим соискателям лавров «прижизненных памятников»: его сама власть назначила Главным Художником, системным оппозиционером. Сама же власть активно участвовала и в возведении его на пьедестал. И хотя памятника при жизни ему никто не обещал (в силу оппозиционности его творчества), однако помогли обрести всемирную славу, а попутно и дали надежду на то, что когда-нибудь памятник ему обязательно будет воздвигнут. И вновь послушаем А. Яхонтова:
«Цель усилий любого выдающегося деятеля: политика, ученого, писателя, художника, артиста — памятник, который будет установлен на центральной площади в ознаменование заслуг. Проект монумента постоянно маячит в воображении временно пребывающего среди простых смертных идола. Перпетуум-мобиле, подталкивающий его к неустанному обмозгованию форм собственного увековечения, восхищает неиссякаемостью энергии, возобновляемостью ее ресурсов и не требует, как автомобиль или аэроплан, дозаправки, ибо работает за счет внутренних резервов (хотя и подпитывается посторонними примесями: похвалами родственников, комплиментами сослуживцев, зубовным скрежетом соседей, воображаемыми толпами благодарных почитателей и т. д.).
Но масштабному человеку всегда мало, ему нужны квартира попросторнее, звание повесомее, гонорары покруче и, разумеется, неуклонно нарастающая и расширяющаяся популярность. Лишь немногие из гениев скромны и способны удовольствоваться просто известностью в масштабах улицы, по которой изо дня в день ходят за покупками, или двора, где прогуливают собачку…»
Как известно, Высоцкий к последним не относился — он был как раз из первых.
18 апреля наш герой вместе с Мариной Влади отправился в свое первое путешествие за границу. Ехали они на «Рено» («Renault 16») — той самой машине, которую Влади привезла Высоцкому в подарок еще два года назад. За это время автомобиль успел побывать в нескольких авариях и являл собой не самое презентабельное зрелище (в Париже супруги эту машину продадут). Друзья помогли Высоцкому достать какую-то чудо-справку, что позволило ему на этой машине пересечь границу Советского Союза и Польши. Оттуда путь звездной четы лежал сначала в Восточный Берлин, потом в Западный, а уже затем — в Париж.
Приезд Высоцкого во Францию наверняка привлек к нему внимание тамошних спецслужб — контрразведки (УОТ или ДСТ), которая входила в структуру МВД (как и внешняя разведка). Наверняка с тех пор, как Марина Влади вступила в ряды ФКП и стала другом СССР, этот интерес УОТ проявляла к ней, а теперь к этому добавился еще и Высоцкий, которого французские контрразведчики, наученные опытом (в том числе и горьким) общения с КГБ, вполне могли подозревать в двойной игре: дескать, он вполне может быть певцом-диссидентом под «крышей» советской госбезопасности. Так что досье на него (как и на Влади) в УОТ наверняка имелось.
Интерес УОТ к приезду Высоцкого во Францию мог быть подогрет событиями тех дней. Речь идет о «деле Волохова», истоки которого уходили в события двухлетней давности. Именно тогда УОТ сумел выйти на след 39-летнего инженера-атомщика русского происхождения Дмитрия Волохова (его родители эмигрировали из России, как и родители Марины Влади, — после событий 17-го года) и арестовать его. Как выяснилось, Волохов давно (целых 12 лет!) работал на советскую военную разведку ГРУ, передав за это время в СССР кучу секретных сведений об атомной промышленности Франции. Суд над ним проходил именно в те майские дни 73-го, когда в стране гостил Высоцкий. Учитывая, что у Волохова были связи с русской эмиграцией в Париже (как и у Влади), французская контрразведка наверняка не могла оставить без внимания этот факт. Отметим, что русской эмиграцией она всегда занималась плотно, поэтому многие ее сотрудники были выходцами из этой среды. Например, в 60-е годы во главе УОТ стоял Мельнек, он же Мельников — потомок русских эмигрантов.