Вам это право дано:
Пред Королем падайте ниц, —
В слякоть и грязь — все равно!..
Нет-нет, у народа нетрудная роль:
Упасть на колени — какая проблема?!
За все отвечает Король,
А коль не Король — ну, тогда Королева!..
В кругах советской интеллигенции под прозвищем Королева проходила дочка генсека Галина Брежнева, с которой Высоцкий был хорошо знаком и даже несколько раз выступал перед ней с концертами («меня к себе зовут большие люди — чтоб я им пел «Охоту на волков»).
С выводами песни из «Алисы» можно было бы поспорить. К тому времени большинство советских людей уже не падали ниц ни перед Брежневым (Королем), ни перед его дочкой, ни перед партией (КПСС). Зато они весьма активно «падали ниц» перед… Высоцким. Когда он вместе с «Таганкой» приехал на гастроли в Набережные Челны (июнь 74-го), то толпа зрителей подняла на руки… автобус, где сидел наш герой и его коллеги.
А бард тем временем продолжает рождать на свет песни, в которых антисоветские «фиги» торчат чуть ли не в каждой строчке. Например, для советско-югославской картины «Единственная дорога» он пишет три песни («Если где-то в глухой неспокойной ночи…», «Расстрел горного эха» и «Песню Солодова» («Мы не умрем мучительною жизнью…»), в которых звучал современный подтекст.
Например, в «Горном эхе» речь шла о том, как некие злые силы «пришли умертвить, обеззвучить живое, живое ущелье, — и эхо связали, и в рот ему сунули кляп». После чего расстреляли это самое горное эхо. Намек был очевиден: в советской стране власти даже эха боятся — не дай бог, оно разнесет что-нибудь крамольное.
В «Песне Солодова» речь велась о похожем — о тяжелой жизни творческой интеллигенции при советской власти.
В дорогу — живо! Или — в гроб ложись!
Да, выбор небогатый перед нами.
Нас обрекли на медленную жизнь —
Мы к ней для верности прикованы цепями.
А кое-кто поверил второпях —
Поверил без оглядки, бестолково, —
Но разве это жизнь — когда в цепях,
Но разве это выбор — если скован!..
Душа застыла, тело затекло,
И мы молчим, как подставные пешки,
А в лобовое грязное стекло
Глядит и скалится позор в кривой усмешке…
Сам фильм повествовал о том, как в годы войны группа советских военнопленных, которых фашисты заставили вести колонну машин с горючим, подняла восстание. Высоцкому в ленте досталась самая короткая роль (10 съемочных дней) — роль военнопленного Солодова, который погибает в самом начале похода. Именно в уста этого персонажа и должны были быть вложены все три песни. Но в итоге цензура оставила в кадре только одну, причем (sic!) самую антисоветскую — «Песню Солодова». Причем по сюжету Высоцкий исполнял ее, будучи прикованным цепями к рулю грузовика, и после каждой песенной строчки его избивал прикладом автомата конвоир-фашист. Учитывая аллюзивную направленность песни, под фашистом должен был восприниматься коммунист из числа тех, кто мешал таким людям, как Высоцкий, нести советскому народу слово правды. То самое слово, которое в итоге так взбаламутит мозги сов-гражданам, что они полтора десятка лет спустя молча согласятся скинуть власть коммунистов и отправятся в светлое капиталистическое будущее.
Вообще получалась интересная вещь. Несмотря на то что власть (с помощью тех, кто «крышевал» Высоцкого) заметно ослабила давление на него, его злость по отношению к ней не утихала, а, наоборот, только усиливалась. Свидетельством чему могут служить хотя бы тексты многих его песен за 1974 год. Что наводит на определенную мысль: все-таки, несмотря на все его стремление добиться официального признания и снять с себя клеймо полузапрещенного артиста, ему как воздух необходима эта злость на систему, поскольку именно она питает его талант. Судя по всему, это понимали и те люди, кто продолжал «полугнобить» Высоцкого: он им был нужен именно с этой злостью, а без нее цена его в их глазах могла резко упасть.
Этим, судя по всему, объясняется и то, что барду при его жизни практически так и не дадут официально стать поэтом — с публикацией текстов его песен и стихов в массовой печати. То есть либералы, имевшие сильнейшие позиции во всех сферах деятельности общества, будут помогать Высоцкому сниматься в кино, выпускать пластинки, давать концерты, а вот в публикации стихов откажут. Конечно, сопротивление противоположного лагеря в этом деле также не стоит сбрасывать со счетов, однако, повторим, либералы имели большие возможности в издательской сфере, поделив ее с державниками практически поровну. Читаем у историка Н. Митрохина:
«Советское государство создало такую систему взаимоотношений с культурной элитой, при которой произведенная деятелями культуры продукция хотя и корректировалась, порой существенно, по желанию заказчика, но покупалась на корню, оптом, зачастую за огромные деньги и социальные льготы. При этом культурная элита практически не зависела от потребностей рынка — тех самых рядовых людей, которые, «голосуя рублем» в условиях открытого общества, определяют реальный спрос на произведения искусства. Поэтому борьба литературных группировок была обусловлена не только различием политических, эстетических, но и финансовых интересов входивших в них писателей. Русские националисты и другие «догматики» были в целом заинтересованы в сохранении системы жесткого государственного контроля и государственных заказов. Хорошо ориентируясь и зачастую находясь на ключевых постах в бюрократической системе, надзирающей за литературным (и шире, творческим) процессом, они чувствовали себя достаточно уверенно и могли перераспределять колоссальные финансовые ресурсы в свою пользу. То, что их деятельность в этой сфере неизменно сопровождал успех, отмечает, в частности, И. Брудный, указывая на огромные тиражи книг писателей, принадлежавших к движению русских националистов, и государственные премии, полученные ими.
Сторонники либеральных взглядов, тоже использовавшие возможности системы государственного заказа, тем не менее стремились к ее разрушению. Свобода творчества для них, безусловно, была важнее, чем для «ортодоксов» (чему пример нонконформистская позиция и эмиграция некоторых популярных и успешных авторов этого направления — Аксенова, Владимова, Войновича, Галича, Максимова, Некрасова). Однако, кроме того, они (сознательно или нет) надеялись, что популярность их произведений у массового читателя и спрос на них воздадут сторицей за пропавший «госзаказ». Эти надежды в период перестройки, ознаменовавшейся либерализацией издательской деятельности, оказались полностью оправданы, в то время как для членов «русской партии» в эти годы наступили настоящие «черные дни» — как в моральном, так и в материальном отношении…»
Высоцкий придерживался в этом вопросе либеральных позиций — то есть ратовал за отмену «госзаказа», прекрасно понимая, что в новых условиях он имеет все основания «озолотиться» — стать самым раскупаемым поэтом (и прозаиком) в Советском Союзе, так как сам бренд «Владимир Высоцкий» гарантировал ему это. Однако его упорно отказывались печатать его же соратники либералы, что ему было малопонятно. Нет, он слышал от них сетования на то, что им «не разрешают», но мало верил этим объяснениям, прекрасно видя, как других «диссидентов» от литературы активно печатают (Аксенова, Войновича, Гладилина и даже Окуджаву). Самое интересное, но он даже мысли не допускал пойти в этом вопросе на поклон к «русской партии» — видимо, гордость не позволяла. Как сетует литературовед В. Бондаренко:
«С писателями почвеннического направления Высоцкий не общался, был далек от них, а жаль. Я уверен, попался бы ему на пути Вадим Кожинов, и его поэтическая судьба сложилась бы по-другому. Сколько поэтов, и самых разных, открыл за свою жизнь Вадим Кожинов? Вот трагический парадокс Высоцкого — ценили его миллионы простых граждан, а вращался он совсем в ином, узком кругу либеральных, прозападнически настроенных литераторов и режиссеров. Им была нужна популярность Высоцкого, но не было дела до его песен. Ловушка, из которой он так и не выбрался…»
Чуть позже, в самом конце 70-х, либералы наконец обратят внимание на Высоцкого-поэта (в литературном проекте «Метрополь»), но об этом подробный рассказ еще пойдет впереди.
В том же 74-м из-под пера Высоцкого родилась песня «Старый дом» («Что за дом притих…») — еще одна антисоветская нетленка. Родилась она у него, судя по всему, после того, как он сравнил зарубежные реалии с советскими и сделал однозначный вывод не в пользу последних. В песне угадывался очередной спор Высоцкого не только с теми, кто рисовал Советский Союз как более достойного преемника прежней, дореволюционной России, но с апологетами последней вроде Александра Солженицына.
Год назад (в сентябре 73-го) этот писатель написал «Письмо вождям Советского Союза», которое Высоцкий, без сомнения, читал (оно было широко распространено в среде творческой интеллигенции с помощью «самиздата»). В нем Солженицын признал безусловные успехи СССР («Действительно, внешняя политика царской России никогда не имела успехов сколько-нибудь сравнимых»), но затем почти все письмо призывал советских вождей… брать пример с Российской империи («Тысячу лет жила Россия с авторитарным строем — и к началу XX века еще весьма сохраняла и физическое и духовное здоровье народа»). Он расхваливал экономические успехи дореволюционной России («веками вывозила хлеб»), рисовал благостную картину тогдашней повседневной жизни («города для людей, лошадей и собак, еще — трамваев, человечные, приветливые, уютные, всегда с чистым воздухом»).
Кремлевские вожди не стали вступать в полемику с писателем, назвав на одном из заседаний Политбюро это письмо «бредом». Почти точно так же отреагировал на него и вечный оппонент Солженицына академик Андрей Сахаров. Согласившись с некоторыми выводами автора письма, Сахаров категорически не принял его дифирамбы по адресу царской России. Академик поэтому писал следующее:
«Солженицын пишет, что, может быть, наша страна не дозрела до демократического строя и что авторитарный строй в условиях законности и православия был не так уж плох, раз Россия сохранила при этом строе свое национальное здоровье вплоть до XX века. Эти высказывания Солженицына чужды мне. Я считаю единственным благоприятным для любой страны демократический путь развития. Существующий в России веками рабский, холопский дух, сочетающийся с презрением к иноземцам, инородцам и иноверцам, я считаю величайшей бедой, а не национальным здоровьем. Лишь в демократических условиях может выработаться народный характер, способный к разумному существованию во все усложняющемся мире… Бросается в глаза, что Солженицын особо выделяет страдания и жертвы именно русского народа…»