Бутылка кончилась. Появляется Володя на пороге и говорит: «Где водка?» Фарида с Мариной молчат. Вдруг Марина говорит: «Володя, водка есть, но она не здесь». — «А где?» — «Ну, там, в Скли-фе». Он приходит ко мне: «Эдька, они говорят, в Склифе нам водки дадут, поехали». А мы уже такие пьяные, что не соображаем, что в Склифе водку не дают, там совсем другое дают. Я даю Володьке свой пиджак, а он щупленький, рукава висят, как у сироты. Спускаемся в лифте, выходим из подъезда.
Едем. Какой-то полуподвал. Там все Володькины друзья, вся бригада реанимации, которая его всегда спасала. Они все, конечно, сразу поняли. Мы сидим, ждем, когда нам дадут водки. Володьку увели. Ну, думаю, уже дают. Вдруг его ведут. А ему уже какой-то укол сделали, и он так на меня посмотрел: «Беги отсюда, ничего здесь не дают». И его увели. А я вскочил на стол, размахивая ножом кухонным, который взял из дома, открыл окно и ушел на улицу.
На следующий день пьянка уже кончилась, все тихо. Звонит Марина: «Володя уже вернулся из больницы, приезжайте, будем пить чай». Мы едем к ним. Действительно, на кухне накрыт чай. Володь-ка сидит во-о-от с таким фингалом под глазом. Руки стерты в запястьях. Говорит: «Вот что со мной в больнице сделали, санитар мне в глаз дал». Там жесточайшие способы. Они его раздевали догола, привязывали к цинковому столу и делали какие-то уколы. Он выворачивал руки, стер их в кровь и все время вопил, что он артист, что с ним так нельзя. И так надоел санитару, что тот дал ему в глаз. А он тогда снимался в «Арапе Петра Великого» у Митты. Вот так нас привели в чувство, и мы кроткие, аки голуби, сидели на кухне и пили чай…»
После посещения Склифа Высоцкому на какое-то время пришлось надеть на глаза темные очки, а запястья на руках перевязать бинтами. Всем любопытным он объяснял, что поранился во время съемок в «Арапе»: дескать, скакал на лошади, та угодила копытом в яму от старого телеграфного столба, и он вылетел из седла (эти же бинты потом будут поводом к тому, чтобы пустить слух, будто Высоцкий пытался покончить с собой). Из-за этих ран было под вопросом участие Высоцкого в гастролях «Таганки» в Ростове-на-Дону, которые должны были начаться в начале октября 75-го, но актер заверил всех, что вполне работоспособен.
Из воспоминаний Володарского видно, насколько далеко зашла болезнь Высоцкого. Видно также и то, что алкоголь является своего рода «озверином» в отношении Высоцкого к Влади. Это ведь только в либеральной историографии эти отношения описываются «высоким штилем», а на самом деле там от любви до ненависти был даже не один шаг, а половина. В трезвом виде бард еще мог демонстрировать свои любовь и уважение к жене, а вот когда принимал «допинг», то тут вся правда и всплывала наружу. Как гласит народная мудрость: «Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке».
На почве алкоголизма Высоцкий неоднократно попадал в психушки — психиатрические лечебницы. Этот опыт потом пригодится ему для написания нескольких песен все с теми же «фигами». Например, в середине 70-х на Западе только и было разговоров про то, как советские власти упекают диссидентов в психушки. На волне этих слухов Высоцкий написал в 1975 году песню «Никакой ошибки», где главный герой заявляет врачам, готовым отправить его в клинику для душевнобольных, что «не душевно, а духовно я больной». После чего вопрошает: «Или будет мне диагноз, или будет — приговор?» А ему в ответ: «диагноз — паранойя, это значит — пара лет!».
Между тем по мере съемок в «Сказе про то…» росли разногласия между Миттой и Высоцким. 27 ноября 1975 года исполнитель роли слуги арапа Фильки Валерий Золотухин вывел в своем дневнике следующие строчки:
«Мучался усталостью на съемке. Никакой радости. Митта с Вовкой не могут работать, идет ругань и взаимораздражаемость. Я не могу быть союзником ни того, ни другого. Когда режиссер недоволен, мне стыдно отстаивать свою позицию словами. Ввязался я в это дело напрасно: хотел товарищу помочь. Ролью совсем не занимаюсь, она неинтересна для меня, значит, будет неинтересна и для зрителя. Хотя роль одна из лучших в этом сценарии. Но нет радости общения с Миттой. И вообще, от игры нет радости: слишком много забот за спиной и дел, груз суеты и жизни убил радость творчества, радость сиюминутного бытия…»
Недовольство Высоцкого режиссером было вызвано не какой-то блажью или капризами звезды, а причинами принципиального характера. Еще на стадии прочтения сценария фильм виделся ему как философская притча, где события далекого прошлого перекликались бы с тем, что происходило в России в те дни. Но по ходу съемок весь этот дух куда-то выветрился, и вся философия выродилась в лубок. А ведь Высоцкий, как мы помним, написал для фильма две серьезные песни, которые можно смело назвать одними из лучших его произведений: «Купола» («Песня о петровской Руси») и «Разбойничья» («Как во смутной волости»). Но эти песни Митта в фильм решил не включать, поскольку они вступали в явный диссонанс с тем, что им снималось.
Как уже отмечалось, держава, «опухшая от сна» из «Куполов», это, конечно, не петровская Русь, а брежневская Россия. Наблюдая за тем, куда влекут страну престарелые мастодонты из Политбюро, Высоцкий давно пришел к мысли о том, что его родине необходим современный Петр, человек, способный вздыбить «сонную державу» и вернуть к ее к полноценной жизни. По его разумению — в лоно западной цивилизации. Подобные настроения в то время были очень сильны в обществе, поскольку в период разрядки именно либеральные идеи находили наиболее короткий путь к сердцам миллионов советских граждан. А большая часть либералов, как мы помним, состояла из евреев. Все было как в Германии в XVIII веке, где опять же евреи, не имея политических прав, приобрели огромное влияние на культурную жизнь и идеологию общества.
С середины августа 1975-го по конец марта 1976 года (7,5 месяца) Высоцкий не выезжает в Париж (лишь осенью он съездил с «Таганкой» на гастроли в Болгарию). Судя по всему, это было связано не только с причинами личного характера, но и политического. Французская компартия в то время резко размежевалась с КПСС, обогнав в этом деле даже испанцев с итальянцами. Вызвано это было тем, что ФКП не понравилось, как Кремль заигрывает с их конкурентами — французскими социалистами. Поэтому лидер ФКП Жорж Марше даже не приехал в феврале 76-го на XXV съезд КПСС в Москву. Более того: в том же феврале состоялся XXII съезд ФКП, на котором был принят программный документ, где было легализовано право на развитие марксизма-ленинизма без КПСС, вопреки КПСС, а кое в чем и против КПСС. Хотя обставлено это было, конечно же, признанием заслуг КПСС, роли СССР и Октябрьской революции.
Спустя месяц после этих съездов — 31 марта — Высоцкий на полтора месяца покидает пределы СССР и уезжает с Мариной Влади во Францию, а уже оттуда в круиз по Средиземноморью, о чем рядовые советские граждане могут только мечтать, читая журнал «Вокруг света» или смотря «Клуб кинопутешественников». Но поскольку «желтой прессы» в СССР нет и миллионы ее граждан ничего не знают ни о загулах своего кумира, ни о его заграничных вояжах, они продолжают его числить по разряду бескорыстных борцов с косным брежневским режимом. Хотя на самом деле борьба эта была всего лишь игрой в поддавки, причем в роли поддающегося выступал сам режим. По сути, им была куплена почти вся интеллигенция (в том числе и либеральная), посредством рублевых подачек (а денег у власти теперь было много, так как их приток обеспечивала «нефтяная игла»), а также некоторым ослаблением идеологических репрессий, выразившимся в том, что «игра в фигушки» была оставлена в качестве главной забавы либеральной интеллигенции (державники этим делом чаще брезговали).
О купле-продаже советской интеллигенции (а также народа) за «нефтяные деньги» Высоцкий в 1976-м написал песню, которая должна была войти в вестерн по-советски «Вооружен и очень опасен». Она называлась «Это вовсе не френч канкан…», где современные «уши», что называется, стояли торчком:
…Вас решили в волшебный фонтан
увлечь,—
Все течет, изменяется, бьет -
не плачь! -
Кто в фонтане купается — тот
богач.
«Нефтяными» деньгами режим в какой-то мере стабилизировал ситуацию в стране, заручившись лояльностью многих из тех интеллигентов, кто еще совсем недавно мастерил «фиги» в своих произведениях. Высоцкий, кстати, тоже имел свой «навар» с этих денег, но они ему, судя по всему, жгли руки, о чем он и пел в своем «Не френч канкане»:
Что, приятель, в таком раздрызге,
Отупел, с нищетой смирясь!
Окунайся в черные брызги,
Окунайся в черную грязь…
Высоцкий хлестко бичует всех тех, кто купился на эту приманку, заявляя, что «куплен этот фонтан с потрохами весь, ну а брызги летят между вами здесь» (честнее было бы написать «между нами здесь»). Тех же, кто еще на него не купился, он предупреждает: «А ворота у входа в фонтан — как пасть, — осторожнее: можно в капкан попасть!..» Однако тех, кто увернулся от этих «брызг», в стране не так уж и много — он почти всех накрыл. Поскольку, как верно замечает Высоцкий: «Если дыры в кармане — какой расчет?! Ты утонешь в фонтане — другой всплывет».
Отметим, что именно «нефтяная игла» в скором будущем погубит СССР. Дело в том, что, когда все только начиналось (а нефть стала «мировым товаром» с 1968 года), Советский Союз умудрялся и нефть на Запад гнать, и свое производство развивать. Однако именно со второй половины 70-х, ошалев от «нефтяных» прибылей, советское руководство станет все больше надеяться на них в ущерб развитию собственного производства. Тогда в высшем советском руководстве боролись две концепции экономического развития: первую отстаивал председатель Совета министров CСCP Алексей Косыгин и близкие к нему деятели из «русской партии» (Кирилл Мазуров, Петр Машеров, Владимир Долгих, Константин Катушев) — сутью этого пути было развитие перерабатывающих отраслей, особенно в азиатском регионе страны, то есть на базе имеющихся там природных и трудовых ресурсов. Вторую концепцию отстаивали «украинцы» (Брежнев, Подгорный, Кириленко, Черненко, Тихонов, Щербицкий), которые предлагали именно развитие сырьевых отраслей. Победили в итоге последние, поскольку этот путь давал гораздо более быстрый эффект, чем косыгинский (там требовались крупные, долгосрочные капиталовложения). К чему привел этот выбор, мы теперь знаем: к середине 80-х прибы