Трудно сказать, когда именно в голову Высоцкого пришла идея подобной песни. Вполне вероятно, что это случилось с ним прямо по месту ее написания: во-первых, фильм, в котором снималась Влади, как мы помним, повествовал о загадках Бермудского треугольника, во-вторых — островные красоты Косумеля вполне могли навеять мысли о том, что здесь рай, а дома — сумасшедший дом, поскольку там «удивительное рядом — но оно запрещено».
Вообще антисоветизм Высоцкого никуда не улетучился, а лишь усугубился. Причем его подстегивали не только события на родине барда (раздувание культа Брежнева на фоне роста массовой апатии у населения), но и активное приобщение Высоцкого к антисоветской иммигрантской литературе, которую ему умело подсовывали зо время его приездов в Париж. По словам М. Влади:
«Мы вместе с Володей читали в Париже «Архипелаг ГУЛАГ». Володя был потрясен! Он считал, что Солженицын сделал нужное дело, совершил подвиг, когда описал все, что творилось при Сталине…»
Судя по всему, Высоцкий, считая себя продолжателем дела Солженицына, ставил целью описать то, что творилось при Брежневе. Причем исключительно с негативной стороны. Поэтому Советский Союз он изображал то в виде ада, то в виде сумасшедшего дома, то в виде гербария. Советские люди при этом представлялись либо как сумасшедшие, либо как насекомые.
На волне официальных словословий в связи с принятием новой Конституции Высоцкий написал в 1977 году «Притчу о Правде и Лжи», где в очередной раз ославил советский строй — поведал о том, как советская власть, изображенная в образе Лжи, обокрала Правду и, вырядившись в ее одежды, с тех пор водит людей за нос. По Высоцкому, на его родине чистую Правду вымазали черной сажей, чтобы никто не смог теперь ее узнать.
Стервой ругали ее (Правду. — Ф. Р.), и похуже, чем стервой.
Мазали глиной, спустили дворового пса…
«Духу чтоб не было, — на километр сто первый
Выселить, выслать за двадцать четыре часа!»…
В этой песне Высоцкий выносил свой очередной беспощадный вердикт советской системе, уличая ее в том, что она лживая, хотя мнит себя одной из правдивых в мире. Побывав на Западе, бард, видимо, пришел к выводу, что та система честнее: она позволяет людям грешить и не пытается облечь свои запреты в идеологические одежды, тем самым ограничивая свободу людей (там действовал принцип: поскольку человек неисправим, то не надо заставлять его быть лучше — пусть каждый живет, как ему нравится). В СССР же грех всячески преследовался, причем как в административной форме, так и уголовной (у нас реализовывался принцип: человека можно исправить в лучшую сторону с помощью силы). Долгие годы (почти полвека) советские люди были готовы насильственно исправляться. Но затем грех все сильнее стал овладевать большинством из них. В жизнь вступало новое поколение людей, которым, как уже говорилось, стало скучно быть безгрешными. Это, кстати, очень оперативно почувствовали на Западе и в начале 60-х придумали конвергенцию, которая должна была ускорить «грехопадение» советского социума. Первыми на эту приманку клюнула советская номенклатура, а затем и либералы-западники, которых сильнее всех достала аскеза и стало привлекать раблезианство.
Высоцкий оказался наиболее талантливым ретранслятором этих настроений из среды либералов-западников. Будучи сам великим грешником (алкоголизм, наркомания, прелюбодеяния), он должен был увлечь на путь «греховных мыслей» (усилить разочарование социализмом) как можно большее число людей из разных слоев советского общества. Ведь вороватым номенклатурщикам и либералам-западникам нужны были подельники — в одиночку свергнуть социализм им было трудно. Как пел сам Высоцкий: «Но работать без подручных — может, грустно, а может, скучно…» Поэтому к этому делу нужно было подключить широкие массы. Благо, что среди них хватало тех, кто тоже устал от советской аскезы и был не против от нее отказаться. Поэтому слава Высоцкого так стремительно росла и крепла, правда, не везде — в основном в европейской части страны, где «грехопадение» было особенно развито в силу близости к «развратнице» Европе.
Высоцкому все больше мечталось, чтобы отдельные грехи перестали быть осуждаемы в СССР. Это давало ему гарантию на спокойную жизнь без пресловутых «горкомов-парткомов», где из него буквально вытягивали жилы. А после того, как он подсел на наркотики, вопрос и вовсе встал ребром: дело могло закончиться уголовными преследованиями. Та же ситуация была и с вороватой номенклатурой, которая вроде бы владела всем, но не могла извлечь из этого максимальную выгоду для себя (воровала с вечной оглядкой). Вот почему цели Высоцкого и номенклатуры совпали: надо было «свалить» систему, которая мешала им грешить в открытую. Именно поэтому номенклатура и поддерживала барда, избрав для этого весьма хитрый способ, создавая вокруг него видимость запретов, дабы его слава среди широких масс росла (сопротивленцев в народе особенно почитают). Впрочем, так было не только в случае с Высоцким, но и с «Таганкой» тоже, поскольку этот театр и создавался как «шприц» для впрыскивания в советскую идеологию «греховных» идей. И во второй половине 70-х награда за эти «впрыскивания» нашла своего героя.
В сентябре 1977 года шефу «Таганки» Юрию Любимову исполнилось 60 лет. Власть не осталась в стороне от этого события и наградила юбиляра орденом Трудового Красного Знамени. Казалось бы, нонсенс в свете того, что случилось совсем недавно: несколько месяцев назад главная партийная газета страны «Правда» разнесла любимовский спектакль «Мастер и Маргарита» в пух и прах, после чего большинство специалистов предрекали скорый закат карьеры прославленного режиссера. Ан нет: его наградили орденом (причем поначалу была даже мысль вручить ему орден Боевого Красного Знамени за его боевитость на почве сражения с властью!), да еще пообещали через месяц отпустить с труппой театра в первую западную гастроль — во Францию. Вей это было не случайно, а являлось прямым следствием все тех же закулисных симпатий властей по адресу либеральной фронды.
Как мы помним, Юрий Любимов с 1974 года стал выездным и по просьбе итальянских еврокоммунистов (Любимов числился чуть ли не в друзьях генсека КПИ Энрике Берлингуэра) получил возможность ставить свои спектакли как в Италии, так и в других европейских странах. Живет режиссер как фон-барон: разъезжает на «Ситроене» (на иномарках в Советском Союзе ездили только избранные, сливки общества), проживает в престижной сталинской высотке на Котельнической набережной. Не бедствует и его «Таганка»: еще в середине 70-х власти принимают решение построить театру новое здание (впритык к старому) и выделять ему еще большие средства из госбюджета.
Даже в среде самих либералов все эти реверансы в сторону Любимова вызывали законное удивление. Получалось, что чем больше он мастерит «фиг» в сторону власти, тем активнее та его поощряет. Многие тогда в открытую говорили, что шеф «Таганки» на коротком поводке у КГБ. Эту версию чуть позже озвучит парторг «Таганки» Борис Глаголин, который в приватном разговоре с Валерием Золотухиным заявит:
«То, что Любимов писал в КГБ, — для меня это сейчас абсолютно ясно. Если бы было что-то, меня, по моему положению парторга, вызвали бы и спросили. Меня за 20 лет никто ни разу ни о чем не спросил. Значит, они все знали от него самого, и ему было многое позволено, и все это была игра…»
В словах парторга «Таганки» нет ничего необычного: в советской творческой элите доносить друг на друга было в порядке вещей. Таким образом «инженеры человеческих душ» выторговывали для себя различные блага: высокие звания, комфортабельные квартиры, заграничные поездки и т. д. И наивно предполагать, что «Таганка», являясь Меккой либеральной фронды, была вне поля зрения Лубянки. В этом плане она, наоборот, должна была быть в числе лидеров, поскольку там постоянно тусовались все самые известные советские (и не только!) либералы, контакты которых КГБ обязан был фиксировать. Можно даже предположить, что «таганковский улей» чекисты специально не ворошили, чтобы иметь возможность через своих стукачей следить за настроениями либеральной фронды. Поэтому не ошибусь, если предположу, что стукачей в «Таганке» было больше, чем в любом советском театре. Вот почему, когда пал Советский Союз, именно представители творческой интеллигенции больше всех призывали народ пойти и разгромить КГБ: ведь там хранились их доносы друг на друга. Однако в своем рвении либералы если и преуспели, то ненамного: большинство архивов КГБ уничтожить не удалось, да никто бы и не позволил это сделать, учитывая, что в контрреволюционном перевороте активное участие принимал и КГБ (без него это проделать было бы просто невозможно). Поэтому все оперативные дела агентов Комитета лежат сегодня в Управлении регистрации и архивных фондов ФСБ России под надежной охраной. Как заявил в 2003 году его начальник, генерал В. Христофоров:
«Данные о негласных помощниках — это, пожалуй, самые главные секреты любой спецслужбы. Потому-то, кстати, такие сведения, даже по прошествии многих лет, не подлежат обнародованию. По понятным причинам я не могу открыть, как именно организовано у нас хранение агентурных дел. Скажу лишь: система защищена надежно…»
Кстати, когда руководительница Музея В. Высоцкого, его бывшая супруга Людмила Абрамова, в 90-е обратится в ФСБ России с просьбой дать ей возможность познакомиться с личным досье на Высоцкого, ей сначала ответят, что такого досье Там нет, а потом прозвучит и вовсе неожиданное: «Если вы его получите, то вы та-а-кое узнаете!..» Интересно, что бы это значило? Может быть, то, что Высоцкий сам мог быть… негласным агентом КГБ? Впрочем, об этом у нас еще будет время поговорить чуть позже, а пока вернемся к Юрию Любимову.
Своей кульминации благоволение властей к шефу «Таганки» достигло в год славного юбилея — 60-летия Октября и принятия новой, брежневской, Конституции (7 октября), когда его наградили орденом Трудового Красного Знамени. Этой же награды в те же дни удостоился еще один юбиляр — коллега Любимова, руководитель МХАТа Олег Ефремов. Разница была лишь в том, что Ефремову орден на лацкан пиджака нацепил сам Брежнев, а Любимову это сделал кандидат в члены Политбюро, первый заместитель Председателя Президиума Верховного Совета СССР Василий Кузнецов, который в порыве чувств так разоткровенничался с именинником, что шепнул ему на ухо: «Тут у нас некоторые предлагали дать тебе Боевого Красного Знамени…»