Поиски длились недолго. По счастливой случайности, Высоцкого в компании Бортника удалось обнаружить в ближайшем же ресторане. Но актеры, увидев Любимова, даже не подумали поспешить ему навстречу. Вместо этого они выскочили из ресторана, тормознули такси и бросились прочь. Далее послушаем рассказ И. Бортника:
«Мы поехали в порт. Там продолжили, разумеется. Вовка стал приставать к неграм, которые там в какие-то фишки играли. Он начал подсказывать: «Не туда ходишь, падла!» Хватал их за руки. Я понял, что это уже чревато, и оттащил его. Мы выходим на площадь перед портом. Она абсолютно пустынна. И вдруг останавливается машина и из нее вылезает шеф — Юрий Любимов. Как он нас нашел? Ведь не знали Марселя ни он, ни мы. Но вот интуиция (видимо, верное направление Любимову указал режиссер Марсельского театра. — Ф.Р.). Нас привели, развели по номерам… Слава Богу, все обошлось, и Володя замечательно отыграл спектакль…»
10 декабря Театр на Таганке вернулся на родину, а Высоцкий еще на некоторое время остался в Париже. Поэтому он не был свидетелем скандала, который случился на шереметьевской таможне: ее сотрудники в течение нескольких часов «шмонали» артистов, отбирая у них антисоветскую литературу. Но эта «аморалка» не стала поводом к каким-то серьезным санкциям против нарушителей — все они отделались легким испугом. Не пострадал и Юрий Любимов, хотя за ним также числилась и «аморалка» личного характера. Подразумевается любовная связь режиссера с гражданкой Венгрии Каталиной Кунц, которая случилась еще год назад в Будапеште и тянулась до сих пор, хотя Любимов по-прежнему был женат на актрисе Людмиле Целиковской. Поскольку Любимов был членом партии, этот адюльтер мог выйти ему боком, но не вышел. Видимо, опять вмешалась «лохматая рука», позволив режиссеру-фрондеру делать то, чего многим другим партийцам делать не дозволялось.
Вообще та связь с венгеркой была вполне закономерна для мировоззрения Любимова. На тот момент иссякли не только его теплые чувства к Людмиле Целиковской, но и пропал деловой интерес к ее пробивным способностям, которые на протяжении долгих лет помогали Любимову в его карьере (как мы помним, своим устройством в «Таганку» он во многом был обязан и ей тоже). После того как с середины 70-х Любимов стал превращаться в фигуру международного масштаба (его тогда сделали «выездным»), Целиковская ему уже стала не нужна, зато венгерская журналистка с определенными связями не только у себя в стране, но и за ее пределами (а Венгрия в социалистическом блоке считалась одной из самых капиталистических) подвернулась очень даже кстати.
Глава 11«Я ГДЕ-ТО ТОЧНО НАСЛЕДИЛ…»
После отъезда «Таганки» Высоцкий продолжает пить горькую, а потом с похмелья дает концерты (целых три — 15–17 декабря) в парижском театре «Элизе-Монмартре», предназначенном для начинающих певцов. Устроители концертов рассчитывали, что придет не очень много зрителей, и были просто ошарашены, когда на первый концерт было продано 350 билетов, на второй и третий — по 500. Один из этих концертов выпал на 15 декабря, как раз на тот день, когда в Париже трагически погиб Александр Галич (купив магнитофон, он попытался самостоятельно подключить его к сети и был убит разрядом электрического тока). К слову, во время концерта Высоцкому пришла из зрительного зала записка, где ему сообщали о гибели Галича и просили сказать несколько слов о покойном, но он этого делать не стал — с Галичем у него были натянутые отношения.
В эти же дни Высоцкий в компании Михаила Шемякина стал героем скандала, который поставил на уши чуть ли не пол-Парижа. А случилось следующее. После одного из загулов Марина Влади собрала вещи Высоцкого в два чемодана и выставила его за дверь. И тот вместе с Шемякиным отправился догуливать в знаменитый русский ресторан «Распутин». Там друзья «наклюкались» до такой степени, что Шемякин выхватил из кармана пистолет и под песню Высоцкого «На Большом Каретном» (там есть строчки «где твой черный пистолет») начал стрелять в потолок и расстрелял целую обойму, вызвав хаос и смятение среди публики.
Наверняка этот скандальный загул Высоцкого в те же дни стал достоянием советских верхов. Оперативная информация о нем должна была дойти туда как по дипломатическим каналам, так и кагэбэшным. Ведь Высоцкий, оформляя себе визу, должен был подписывать специальный документ, где значилось: «Обязуюсь соблюдать правила поведения советского человека за границей». Ничего себе соблюдение: сразу после гастролей советского театра во Франции его ведущий актер участвует в пьяном дебоше со стрельбой (!) в одном из ресторанов французской столицы! Короче, эта «аморалка» тянула как минимум на то, чтобы лишить Высоцкого права выезда за границу хотя бы временно, а максимум — вообще сделать его невыездным. И что же — лишили? Как пел сам Высоцкий в своей песне, написанной по следам этого дебоша:
Я где-то точно — наследил, —
Последствия предвижу…
Как бы не так — последствий не было. Советские власти проглотили эту «пилюлю» и даже пальцем дебоширу не погрозили. Хотя могли раскрутить эту историю на весь Союз, дав задание какой-нибудь центральной газете расписать скандалиста «под хохлому». Представляете: огромная статья с заголовком «В роли пьяного купчика — популярный советский артист». Но эта история достоянием широкой советской общественности тогда так и не стала. И у кого после этого пошевелится язык заявить, что советская власть поступала по отношению к герою нашего рассказа не гуманно? Только у тех, кому выгодно изображать его мучеником режима. Хорош мученик: творит, что хочет, и никакой ответственности за это не несет! Можно себе представить, что бы сделали власти с каким-нибудь рядовым советским туристом, который позволил бы себе подобный пьяный дебош за границей: его бы навсегда сделали невыездным.
Впрочем, разве только в дебошах было дело? Например, за границей бард позволял себе встречаться с людьми, которые входили в «черные списки» советских властей: А. Синявский, М. Барышников и др. За подобные встречи обычно контактеров наказывали. Например, в 1976 году Геннадий Хазанов, во время своей поездки на Олимпийские игры в Монреале, позволил себе встретиться со своим дальним родственником (бывшим гражданином СССР, иммигрантом-евреем), чтобы передать ему посылку. Когда советские власти об этом узнали, они сделали артиста невыездным на несколько лет. И таких примеров было множество. А с Высоцкого как с гуся вода. Почему? Потому, что для советской номенклатуры он был свой человек. Высоцкий это прекрасно знал, поэтому и позволял себе подобные выходки — понимал, что никакого наказания ему за это не будет.
Судя по всему, заграничные срывы Высоцкого (а они с каждым разом становились все круче) были следствием многих причин. Например, того, что у него притупилось ощущение новизны от заграницы, которая раньше рисовалась ему неким раем, а теперь превратилась в аналог советской действительности, разве что чуть поярче. Не случайно Высоцкий с какого-то момента стал называть Париж «провинцией вроде Тулы».
Уже и в Париже неуют:
Уже и там витрины бьют.
Уже и там давно не рай,
А как везде — передний край…
Но главное — он устал чувствовать себя пусть значимой, но все равно манипулируемой фигурой в той тайной войне, которую вели различные политические силы по обе стороны границы. Это раньше, по молодости, он ловил кайф от подобного рода авантюр, иной раз даже сам искал их, чтобы быть на «переднем крае». Однако теперь все было иначе. И возраст уже был иной, и главное — здоровье катастрофически таяло. Но тем силам, которые продолжали делать ставку на него в своих политических играх, до этого дела было мало. Нужда до Высоцкого у них не пропадала, а даже наоборот — с каждым годом увеличивалась, поскольку во второй половине 70-х «застой» вступал в завершающую свою стадию и от того, какие позиции в нем застолбят противоборствующие силы, должно было зависеть и то, кто победит на финише — когда Брежнев отойдет в мир иной.
Высоцкий, который был артистом, а не политиком, угодил в настоящий капкан, выбраться из которого было практически невозможно. С одной стороны, он устал от игры в «кошки-мышки», с другой — не имел представления, как с этим покончить, так как дело зашло слишком далеко. Например, «сев на иглу», он угодил в еще большую зависимость от КГБ, который не только прекрасно был осведомлен об этом, но и… помогал ему в его пагубном пристрастии. Ведь наркотики ему доставляли из-за границы летчики «Аэрофлота» — организации, которая была под колпаком КГБ (особенно это касалось международных рейсов). Никто бы из пилотов не стал рисковать своей свободой (а за это им могло «обломиться» от 8 до 10 лет тюрьмы) и репутацией даже ради Высоцкого. Но они везли эти наркотики, поскольку, видимо, знали — им ничего за это не грозит. КГБ закрывал на это глаза, понимая, что в противном случае Высоцкий может вообще слететь с катушек. А так все было под контролем. Правда, при таком раскладе его ближайшие перспективы выглядели мрачно, поскольку при полинаркомании (когда алкоголь смешивался с наркотиками) долго не живут. Чекисты и об этом были осведомлены, переговорив с врачами, лечившими Высоцкого. Но иного выхода у них не было, так как Высоцкий в любом случае был обречен — никакому лечению он не поддавался (о чем поведали те же самые врачи).
Осознание того, что он зависим от наркотиков, конечно же, удручало Высоцкого. Но еще больше его должна была убивать мысль о том, что эта зависимость контролируется спецслужбами. Но бороться с этим он не имел никакой возможности. Например, задумай он «выйти из дела» («я из дела ушел, из такого хорошего дела!») — то есть поставить ультиматум властям и перестать играть по их правилам, как те немедленно ответили бы ему репрессиями, благо желающих поступить таким образом всегда было предостаточно. Конечно, Высоцкий мог пойти ва-банк и спрятат