[319]. Однако в первые же месяцы наплыв военнопленных превысил ожидаемое количество и вынудил в спешном порядке создавать временные убежища (землянки, палаточные лагеря), в которых не выдерживались установленные нормы санитарного, продовольственного и материального обеспечения.
Только к середине февраля 1915 г. удалось выработать общие для всех лагерей нормы. Пища определялась простая, но достаточная для поддержания рабочего состояния. Тогда же ПВМ решило поставить питание военнопленных на научную основу. В качестве консультанта по этому вопросу был приглашен директор Кенигсбергского сельскохозяйственного института профессор А. Бакхаус. В апреле в лагеря было разослано распоряжение, регламентировавшее количество, качество питания и совмещение продуктов. Дневная норма на одного военнопленного была установлена в 2700 калорий, из которых 85 г. составлял белок, 40 г. жиры и 475 г. углеводы. Естественно, что соблюдение установленных норм на местах зависело от поставщиков и компетенции сотрудников комендатур. В некоторых лагерях были созданы свои огороды и животноводческие хозяйства, чтобы хоть частично компенсировать растущий дефицит продуктов. В ходе войны определенные нормы не раз пересматривались в сторону уменьшения в связи с ухудшением обеспечения в Германии и возрастанием роли принудительного труда. В марте 1916 г. калории перераспределили в зависимости от трудовой деятельности: неработающему пленному теперь полагалось 2100 калорий, занятому на тяжелых работах — 2900 калорий. Как считает У. Хинц, достаточное питание в условиях морской блокады рассматривалось в Германии не как дол г честного ведения войны, а как инструмент достижения экономических и политических целей[320].
Источники позволяют реконструировать не только общие нормы калорийности, но и лагерное меню, а также реакцию на него самих потребителей. В июне 1915 г. в Берлин на специальные курсы были собраны офицеры большинства лагерей, ответственные за организацию питания. Основываясь на результатах работы созданной при ПВМ экспериментальной кухни, профессор Бакхаус рекомендовал образцовое меню, состоявшее из различного рода похлебок (соевой, молочно-кукурузной, фасолевой) и картофельных блюд (с соевой мукой, селедкой, шпинатом)[321]. С течением времени на смену даже столь неприхотливым продуктам пришли многочисленные суррогаты. Во второй половине 1916 г. употребление мяса сократилось до одного раза в неделю, с января 1917 оно окончательно исчезло из рациона[322]. В Вюртемберге с зимы 1916 г. в рацион пленных ввели конину. Причем, комендатурам рекомендовалось кормить ею исключительно русских солдат, так как более восприимчивые к качеству пищи французы сразу же распознавали замену и высказывали резкий протест[323].
Русские военнопленные, практически не получавшие продуктовой помощи из России и привязанные, таким образом, к немецкому рациону, постоянно жаловались на недостаточность и непривычность пищи. В своей статье о питании в лагерях Г. Альбрехт отмечал, что русские отказывались от неизвестных блюд в любой форме, поэтому некоторые ингредиенты им приходилось подавать в виде пюре и супов. Однако такая форма не могла удовлетворить требований привыкшего к большому объему пищи русского желудка, соответственно пленные данной национальности ощущали субъективное чувство голода[324]. Основные претензии вызывала слишком маленькая дневная норма хлеба, а также его состав из картофельной муки, шелухи и других примесей[325]. Кроме того, русские пленные жаловались, что любимая немцами кислая капуста вызывает у них расстройство желудка. Немецкое командование с оглядкой на судьбу собственных граждан в России предложило лагерям разбавлять капусту водой и заглушать чувство вечернего голода чаем. При этом рекомендовалось в соответствии с привычками русских давать им к чаю кусочек сахара и по возможности готовить национальные блюда[326]. Растущую однообразность пищи немецкие военные органы пытались компенсировать отменой запрета на алкоголь. ПВМ предлагало продавать под строгим надсмотром по воскресеньям, вторникам и пятницам белое или фруктовое вино не крепче 8 % по ⅕ литра на человека или квас и пиво по ¼ литра[327].
Господствовавший в германских лагерях среди русских пленных голод стал одним из важнейших факторов, обусловивших восприятие нового опыта и формирование определенных образцов поведения и стратегий выживания. Военнопленные вспоминали, что мысли о еде занимали их в лагере постоянно: «Ходишь и весь день от завтрака ждешь обеда, а от обеда — ужина». Многие из них пытались прибегнуть к примитивным хитростям для обмана желудка: копили две-три порции, чтобы потом съесть их сразу, пытались заснуть перед едой, чтобы время шло быстрей[328].
В худшем положении с питанием оказались пленные, работавшие на этапах и в промышленности и лишенные возможности получать хотя бы редкие посылки из дома. По признанию Г. Альбрехта, «в их внешнем виде налицо присутствовали все признаки крайней степени недоедания: бескровный вид, отсутствие интереса, подавленность, отеки, сердечная недостаточность, пневмония, бронхиты, катары». Далее автор приводит результаты работы комиссии немецких профессоров по обследованию 1175 русских военнопленных на верхнесилезских промышленных предприятиях, которая обнаружила у 11,6 % исследованных анемию в легкой и средней форме, а 7,5 % поставила диагноз недоедания[329]. Сходная картина наблюдалась и среди пленных, работавших в прифронтовой зоне и в оккупированных областях. Так, в один из саксонских лагерей в июле 1917 г. с фронта были переведены 887 русских солдат с диагнозом недоедания. 220 из них признаны нетрудоспособными, остальные — малоработоспособными. Наилучшим методом восстановления физического состояния пленных была признана отправка в поместья, «где они будут хорошо питаться и находиться на свежем воздухе»[330].
В сельских командах ситуация с питанием обстояла гораздо лучше. С весны 1916 г. ПВМ отказалось от обеспечения военнопленных продуктами из лагерей и переложило его на самих хозяев[331]. Как правило, солдаты питались за одним столом с работодателями или, по крайней мере, получали пищу обильнее, чем их товарищи в основных лагерях и промышленных командах. Неудивительно, что при распределении на работы пленные всячески стремились попасть именно в деревню и остаться там любой ценой. Заметив заинтересованность работодателей в высокой производительности труда, работники использовали это как фактор давления и оказывали пассивное сопротивление при недостаточном, с их точки зрения, питании[332].
Только после передачи обеспечения в руки победителей в феврале 1919 г. для русских пленных наступил краткий период относительного благополучия в виде дополнительного пайка хлеба, а также продуктов из США и Дании[333]. После возвращения скупого немецкого рациона в августе того же года ситуация в лагерях снова ухудшилась, особенно это сказалось на больных, которые, по словам одного из советских наблюдателей, чувствовали себя обреченными и заброшенными[334].
Обеспечение военнопленных обмундированием также представляло для немецкой стороны непреодолимую трудность. Предусмотренные планами поставки с военных складов вскоре были остановлены из-за недостаточности запасов даже для действующей армии. Поэтому прибывавшие с фронта партии пленных долгое время донашивали имевшуюся у них на момент пленения одежду до полностью непригодного состояния. Но даже эта малость часто подлежала конфискации. В сентябре 1914 г. ПВМ приказало отбирать у русских военнопленных сапоги, которые из-за качества выделки кожи подлежали отправке в запасники для солдат немецкой армии[335]. Отсутствие обуви на замену породило на местах практику выдачи деревянных башмаков, которые по признанию носивших сильно натирали ноги и делали ходьбу чрезвычайно болезненной. Сами солдаты изготавливали из подручных материалов лапти или привязывали к ноге дощечки от посылочных ящиков. Редким подспорьем становилась помощь нейтральных организаций. О ее недостаточности свидетельствует юмористическая публикация в нюрнбергской лагерной газете «Сквозняк» под названием «Ботинки!..Ботинки!..» о получении от Лионского комитета 50 пар обуви: «Что придумаешь? Как раздавать их? Послать в деревню, лагерь обидится: раздать в лагерь — фабричные м…у развить пригрозят. Раненым отдать — но каким?… Так и маются люди, ночей не спят и никак не придумают, как 50 парами 2000 народу обуть»[336].
Размещение пленных и строительство постоянных лагерей оставались основной проблемой немецких военных органов до лета 1915 г. Преобладание временных жилищ и царящая антисанитария привели к вспышке заболеваний тифом осенью-зимой 1914–1915 гг. По данным немецкой энциклопедии врачебного опыта, только в этот период заболело 44732 военнопленных. В своем официальнопарадном описании гигиенического состояния лагерей Г. Альбрехт все же был вынужден мимоходом затронуть вопрос об их неукомплектованности санитарным персоналом, расхваливая самоотверженную работу в лазаретах начинающих студентов-медиков, «знаний которых не хватило, чтобы распознать нехарактерную для Германии эпидемию»