[406]. По данным Германского ГШ на конец 1917 г., подготовленным в преддверии переговоров с советской стороной, из 1,2 млн русских военнопленных 650 тыс. (54 %) были заняты в сельском хозяйстве и лесничестве, 230 тыс. (19 %) — в промышленности, 205 тыс. (17 %) — на предприятиях оккупированных территорий и прифронтовой зоны. Оставшиеся 115 тыс. (10 %) составляли офицеры и нетрудоспособные солдаты[407].
Источники отражают условия труда в крупных рабочих командах. На фронте и при промышленных предприятиях размещение военнопленных воспроизводило основной лагерь в уменьшенном виде: бараки были отделены от внешнего мира колючей проволокой и круглосуточно охранялись[408]. Рабочий день пленных составлял 10 часов, не считая марша от лагеря до места работы. Только в зимнее время из опасений побега в условиях темноты охрана получала право сократить время работы. В разгар сбора урожая положенные пленным полдня отдыха в неделю переносились на плохую погоду или на период после окончания сезона[409]. Предприниматели уведомлялись, что в случае самовольного уменьшения продолжительности рабочего дня, т. е. неэффективного использования труда, они будут лишены работников[410]. Степень обеспечения заключенных в рабочих командах часто не соответствовала необходимому минимуму: «После прибытия в лагерь у военнопленных отобрали сапоги, однако эта мера мешает работать, так как в самую горячую пору сбора урожая русские проделывали длительный путь босиком и доводили ноги до такого состояния, что весь следующий день должны были оставаться в лагере. На зиму предполагается перевести их на работу на лесоповал, однако в деревянных башмаках они будут к этому не способны, что может привести к забастовкам»[411]. Незнание языка, отсутствие трудовых навыков на производстве стали причиной значительного количества несчастных случаев среди пленных, в том числе со смертельным исходом. Инициативы по включению принудительных работников в систему немецкого страхования были окончательно отклонены законом от 15 августа 1917 г.[412] Стремясь избежать возможных взаимных репрессий, ПВМ предписывало задерживать получивших увечья на производстве от отправки в Россию, а также скрывать их от посещавших лагеря нейтральных делегаций[413].
С течением войны в немецкой системе принудительного труда участились случаи применения насильственных и репрессивных методов, и возросло их значение[414]. Уже в апреле 1915 г. ПВМ убеждало местные органы, что «применению военнопленных на работах любого характера нужно способствовать любыми средствами»[415]. В июне этого же года было принято решение об обходе ограничений Гаагской конвенции на привлечение солдат противника к работам в военной промышленности. Из-за многочисленных нот протеста правительств Антанты в данном предписании была расплывчатая рекомендация избегать принуждения к заданиям, «если их военный характер ярко выражен»[416]. В действительности за отказ от любого рода работ солдаты противника приговаривались к тюремному заключению, а попытки принуждения в рабочих командах очень часто приводили к смертельному исходу. Подобные случаи тщательно расследовались представителями инспекций лагерей, которые настаивали на запрете применения издевательств, ограничении использования штыка для принуждения и предлагали в качестве основного метода уменьшение хлебного пайка и угрозу отправки на более тяжелые работы[417]. С начала 1916 г. было решено привлечь к принудительным работам русских унтер-офицеров[418], что полностью противоречило положениям Гаагской конвенции. Своего пика радикализация системы принудительного труда достигла после заключения Брест-Литовского мирного договора. Военные органы и хозяйственные ведомства высказывали опасение, что быстрый отток русских пленных подорвет немецкую экономику, и настаивали на задержке дешевой рабочей силы любыми средствами. Поэтому официальное закрытие Восточного фронта не повлекло за собой освобождение русских пленных от работ, более того, оно не означало даже смягчения дисциплинарных практик. Несмотря на предписание ПВМ об улучшении условий содержания, на местах военнопленные по-прежнему принуждались к работам с помощью штыка[419].
Распоряжения ПВМ, ограничивающие произвольное применение насилия, не распространялись на подотчетную Верховному командованию прифронтовую территорию[420]. Русские солдаты были привлечены к работам как на Западном, так и на Восточном фронтах, включая оккупированные области Франции, Бельгии, Польши и Прибалтики[421]. И если французы и англичане отсылались на этапы только в случае репрессий, а после достижения соглашений с их правительствами переводились во внутренние районы империи[422], то русские военнопленные получали возможность пребывания в основных лагерях только в случае полной утраты работоспособности. Во внутриведомственной переписке военное командование выражало беспокойство, ибо «переводимые с этапов в основные лагеря русские военнопленные часто поступают в таком тяжелом состоянии, что умирают вскоре после прибытия»[423].
Руководящим принципом организации принудительного труда на этапах являлось достижение подчинения любыми средствами: «Если военнопленный отказывается выполнять свою работу, то к нему должны быть применены самые строгие меры. Не имеет значения, погибнет ли при этом один или другой, главное, чтобы полностью сохранялся контроль над пленными. Если они отказываются от питания, чтобы проявить свою волю, тогда они должны голодать. Любая уступка делает их хозяевами положения и должна рассматриваться как проявление слабости»[424]. Для предотвращения организованной забастовки рекомендовалось делить пленных на небольшие команды, с целью быстрого опознания возможных беглецов на рукав одежды нашивалась широкая повязка с номером[425]. Соответственно, насилие в прифронтовой зоне имело не только будничный, но и демонстративный характер. При отказе русских солдат и унтер-офицеров от работ на фронте охранники показательно избивали «подстрекателя», что побуждало остальных к подчинению. Нередко, чтобы «мгновенно пресечь сопротивление», начальники команд применяли огнестрельное оружие[426]. Инструкции предписывали направлять отбывшего наказание военнопленного в прежнюю команду для предотвращения соблазна сменить место работы через оказание сопротивления охране[427].
II.4. Между патриотическим этосом и тыловой повседневностью: контакты военнопленных с немецким гражданским населением
Первые партии военнопленных, прибывавшие с Восточного и Западного фронтов вглубь империи, вызвали массовое паломничество к лагерям немецких обывателей, воспринимавших многонациональное собрание пленных врагов как захватывающее зрелище. В чрезмерном любопытстве населения прослеживается влияние так называемых «показов народов» («Voelkerschau»)[428], получивших широкое распространение в вильгельминистской Германии с конца XIX в. Как в колониальных диковинках, так и в военнопленных экзотических народностях население стремилось найти подтверждение превращению Германии в мировую державу. Неутихающий интерес публики к массе безоружных врагов в тылу вызвал беспокойство немецких военных органов, опасавшихся распространения эпидемий и шпионажа, а также стремившихся к идеологической интеграции тыла в соответствии с представлением об «отечественном кодексе поведения» (У. Хинц). Поэтому в Германии убеждение в нежелательности контактов мирного населения с солдатами противника приобрело уголовно-процессуальное выражение. Согласно § 9 прусского закона «Об осадном положении» от 4 июня 1851 г., за недозволенное общение с пленными нарушителю грозил высокий денежный штраф и тюремное заключение до 1 года[429]. Отрывочная судебная статистика свидетельствует, что чаще всего приговоры выносились женщинам, замеченным в оказании пленным различного рода знаков внимания, а также торговцам за незаконную продажу товаров, прежде всего спиртного[430].
Характер взаимоотношений военнопленных и гражданских лиц вне пределов лагерей зависел от отрасли принудительного труда, в которую они были привлечены. Если в сельском хозяйстве «образы врага стечением времени теряли свою остроту»[431] и контакты в большей степени входили в русло бытового повседневного общения, то на промышленных предприятиях, особенно в шахтах, военнопленные оставались «чужеродным телом» и даже угрозой, что обусловило преобладание конфликтных ситуаций.
В сельской местности дробление рабочих команд и нехватка охранников и переводчиков повышали плотность контактов с владельцами поместий и их домочадцами. Здесь положение пленных