в какой-то степени приближалось к привычному для немецких жителей статусу польских и русских батраков, которые до войны были обыденным явлением на территории Восточной Германии. Размещение работников не в закрытом лагере, а непосредственно в хозяйствах, работа бок о бок и совместные трапезы вынуждали все стороны находить приемлемые формы коммуникации[432]. А выявившийся уже к 1916 г. дефицит принудительных работников побуждал хозяев к созданию для них сносных условий во избежание жалоб контрольным офицерам и перевода пленных в другую команду[433].
Сложившаяся в деревне ситуация отражена в ироническом фельетоне «Зверства по отношению к русским военнопленным», который был опубликован в одной из кёльнских газет: «Русские идут! — и все население деревни бежит, чтобы их увидеть. Молодые девушки спорят, кому достанется самый красивый. Старшее поколение рассчитывает на рабочую силу. И хотя она тоже требует оплаты, прежний работник обходился гораздо дороже. Поэтому военнопленных стараются содержать как можно лучше, чтобы они не жаловались и не бежали. И вот русский становится господином: салат он отвергает со словами — „это для скотины“, а кофе он наполовину разбавляет молоком»[434]. В отчетах контрольных офицеров все чаще регистрировались случаи слишком либерального поведения хозяев в отношении принудительных работников: «Некоторые богатые крестьяне возят своих военнопленных в воскресенье в кабак в ближайшую деревню, а вечером порядком набравшаяся компания возвращается домой»[435]. Множились сообщения о свободном передвижении военнопленных по деревням в вечернее время, совместных с хозяевами играх в кегли и карты, посещениях ярмарок и катаниях на каруселях[436]. При обыске возвращавшихся в лагерь работников охрана изымала продукты, деньги и даже фотографии хозяйских дочерей[437]. Взаимоотношения на селе вызывали негативную реакцию не только местных ведомств, но и прибывавших на побывку с фронта немецких солдат. В письме в местную газету один из них возмущался увиденным на вокзале родного местечка: работодатель приветствовал рукопожатием прибывших по железной дороге пленных и усадил их рядом с собой в повозку вместо положенного пешего марша до места работы[438].
Несмотря на угрозу уголовного наказания, сельские жители зачастую становились пособниками военнопленных в осуществлении попыток побега. В качестве мотивов здесь выступали не только сочувствие, а в случае представительниц прекрасного пола — страсть, но и желание заработать. В материалах вюртембергского правосудия упоминается дело о побеге русского офицера, которого, после обещания крупного денежного перевода из России от состоятельного отца, в течение полугода скрывала семья полицейского. Граф выезжал на прогулки с дочерьми хозяина под видом племянника, приехавшего на побывку с фронта, а позже был снабжен немецкой униформой, оружием и едой для пересечения западной границы. В ходе судебного процесса беглец за недоказанностью шпионских намерений отделался самым легким наказанием — 3,5 месяцами тюрьмы. Члены укрывавшей его семьи были приговорены к заключению от шести месяцев до одного года[439].
Для борьбы с доверчивостью и беспечностью работодателей по отношению к пленным на местах была инициирована просветительская кампания, достигшая своего накала в период так называемой «антисаботажной истерии»[440]. Жителям постоянно напоминалось, что «военнопленные — представители враждебного народа…желание и цель которых, чтобы мы проиграли, а их народ победил»[441]. Население призывалось принимать посильное участие в надзоре за принудительными работниками и не подпускать их близко к складам с зерном и оружием, а также к ремесленным мастерским. Работодателей ставили в известность, что за слишком хорошее обращение с военнопленными они могут совсем лишиться дешевой рабочей силы. В ходе агитации инспекции лагерей работали прицельно с отдельными группами населения, например, с молодежью. Юношам вменялось в обязанность следить за проходящими мимо их населенного пункта мужчинами и заговаривать с ними для выяснения национальной принадлежности[442]. Мирные жители стимулировались к сотрудничеству с военными органами не только угрозами, но и поощрениями: за содействие в поимке военнопленного полагалось денежное вознаграждение[443].
Отношения в сельскохозяйственных командах не были лишены и конфликтной составляющей. Работодатели стремились нажиться на дешевой рабочей силе, требуя разукрупнения команд и передачи военнопленных из ведения общины в частные хозяйства. Во многих подобных случаях контрольные офицеры фиксировали нарушение условий договора и эксплуатацию работника сверх положенной нормы[444]. Расследование полицией Вюртемберга повторяющихся жалоб одного из землевладельцев на саботаж со стороны работника показало, что первый просто стремился получить денежную компенсацию от комендатуры за потерю рабочих рук[445]. В целях экономии ставших дефицитными продуктов хозяева поместий вводили в рацион работников конину[446]. В случае жалоб контрольному офицеру военнопленные рисковали стать жертвами личной мести хозяина. Так, после заявления одного из военнопленных о плохом питании и грубом обращении с ним владелица поместья обвинила его в саботаже и настаивала на судебном преследовании[447]. Часто в комендатуры поступали жалобы соседей и местных священников на издевательства над пленными со стороны охранников и работодателей[448]. В случае оказания сопротивления в ход пускалось огнестрельное оружие[449]. В свою очередь, работники мстили своим хозяевам за слишком низкую по их мнению оплату или плохие условия труда порчей имущества или низкой выработкой[450]. По всей видимости, ситуация в некоторых поместьях становилась настолько невыносимой, что военнопленные расправлялись с работодателями самым жестоким образом[451].
После заключения Брестского мира хозяева выступили за отмену облегчений для русских военнопленных из боязни снижения их работоспособности. На разъяснения военных органов, что подписанные международные соглашения невозможно отменить, поступило предложение оставить пленных в неведении, чтобы не тратить средства на улучшение условий содержания и повышение оплаты труда[452].
В промышленной сфере, особенно на горнодобывающих предприятиях, отношения немецкого населения и военнопленных были еще более напряженными. Во внерабочее время пленные содержались в закрытых помещениях, огороженных колючей проволокой, что сводило к минимуму возможность установления личных контактов и смягчения образов врага. Устойчивость шовинистических предубеждений по отношению к принудительным работникам на производстве отражается, к примеру, в отчете Королевской дирекции шахт Реклингаузена, датированном весной 1917 г.: «В целом, русские менее претенциозны и более охотно работают, однако они тяжелы на подъем и мало вырабатывают. Французы и бельгийцы в большинстве своем работают удовлетворительно, англичане наглы и твердолобы, поэтому их выработка неудовлетворительна. Сербы же неполноценны…»[453] Инспекция лагерей военнопленных XII и XIX A.K., в свою очередь отмечала, что только англичане могут быть приравнены по производительности труда к немецким рабочим, русским же, как и в приведенной цитате, давалась все та же нелестная оценка[454].
Простые шахтеры с самого начала воспринимали военнопленных как своего рода штрейкбрехеров, чье появление в забое грозило свободным рабочим отправкой на фронт. К. Раве приводит интересный пример отказа военнопленных от работ с объяснением, что об этом их попросили немецкие коллеги по цеху. Признавая в качестве возможной интерпретации возникшее на глубине товарищество, автор в большей степени склоняется к выводу, что боязнь мести под землей у пленных была гораздо выше, чем страх перед неизбежным наказанием за стачку. Напряженность отношений в шахтах демонстрируют и письменные свидетельства. Один из немецких забойщиков указывал в своем отчете на «наглость военнопленных и отсутствие у них желания работать», требуя усиления охраны и степени принуждения. Красной нитью в документе проходит стремление немецких шахтеров продемонстрировать большую готовность к риску и эффективному труду по сравнению с их вынужденными «конкурентами»[455].
Вследствие нехватки солдат охраны с 1915 г. надзор за пленными в шахтах был передан добровольцам из числа работников предприятия, которым в случае необходимости было разрешено применять оружие. Полномочия начальника рабочей команды здесь передавались мастеру цеха[456]. Несмотря на постоянно повторявшиеся запреты военных органов на физическое принуждение военнопленных к труду, на местах эти предписания часто нарушались. Так же, как и в прифронтовой зоне, военнопленные загонялись в забой ударами и угрозой применения оружия. Однако в отличие от этапов в пределах империи в случае доказанного избиения виновный чаще всего подвергался наказаниям.