Взаимоотношения заметно улучшались только в тех случаях, если контакты военнопленных с рабочими выходили на уровень повседневного общения. В документах командования военным округом VII. А.К. описываются случаи, когда во время воскресных прогулок за пределы лагеря охранники из числа гражданских лиц разрешали военнопленным играть на музыкальных инструментах и даже пили с ними лимонад или пиво в одном из городских парков[457]. Иногда приятельские контакты поддерживались и после возвращения пленных в лагерь. Последние пытались сохранить любой ценой эту связь с внешним миром, регулярно посылая бывшим коллегам просьбы о материальной помощи[458].
После Ноябрьской революции круг дружеского общения военнопленных с гражданским населением расширился за счет сторонников КПГ. Заключенные лагерей совместно с городскими рабочими праздновали 1 мая и устраивали митинги в честь павших в разгар революции товарищей[459]. При отправке очередной группы пленных из лагеря на родину колонну часто сопровождали коммунисты из числа местных жителей, с той и другой стороны произносились речи, раздавались приветствия в адрес социалистической России и пение Интернационала[460].
Долголетнее пребывание вдали от семей и работа в крестьянских хозяйствах, оставшихся без мужчин, способствовали сближению русских военнопленных с немецкими женщинами, хотя их контакты и, тем более, совместное проживание преследовались в судебном порядке[462]. Отношения женщин с военнопленными характеризовались немецкими патриотами как «удар в лицо каждому немцу»[463], поэтому к кампании по предотвращению «безнравственных» контактов немок с представителями вражеских государств были привлечены многие ведомства, в том числе церковь. В задачу священников входило обсуждение этой темы в проповедях и личных беседах[464].
Педантично отправляя правосудие, военные органы, тем не менее, столкнулись с серьезной дилеммой, следует ли придавать огласке процессы над немецкими гражданками. Ужесточение штрафов не дало ожидаемого эффекта, так как «известия об этом распространялись только в узком кругу, а не в широкой общественности». Поэтому командования округов начали настаивать на публикациях в газетах сообщений с поименованием виновниц[465]. Местная пресса вплоть до 1917 г. пестрела заметками об осуждении той или иной женщины за интимные отношения с пленными, помощь при побеге или оказание невинных знаков внимания. Однако позже было признано, что публикации на эту тему нежелательны из-за «разрушения образа немки за границей», а главное — из-за возможного снижения боевого настроя солдат на фронте[466]. В результате в июне 1917 г. ПВМ заняло избирательную позицию, разрешив публиковать информацию об отдельных случаях, только если это не представляет опасности разрушения семей[467].
Особое возмущение ведомств вызывал тот факт, что часто отношения завязывались по инициативе самих представительниц слабого пола. Например, разносившая военнопленным еду служанка Хедвиг Рихтер раздавала одному из русских лучшие порции, дарила ценные подарки и заявляла открыто, что «со своим Федором поедет в Россию». Несмотря на предупреждения и запреты хозяина, она продолжала встречаться со своим возлюбленным тайно, когда же дело дошло до суда, уверяла допрашивающих в серьезности сложившихся между ними отношений. Военнопленный же настойчиво отрицал сам факт таковых[468]. Другая дама, работавшая с группой русских пленных на фабрике, оказывала им настойчивые знаки внимания и заявила своим подругам: «Этот кудрявый русский Лев — звезда моих очей». Широкий резонанс получило дело многодетной матери, муж которой находился в плену в России. В свете подобных отягчающих в глазах публики обстоятельств при вынесении приговора срок заключения был значительно увеличен[469].
Сами военнопленные стремились наладить контакты с женщинами не только из желания компенсировать отсутствие общения с представительницами прекрасного пола, но и использовали женское сострадание для получения продуктов или помощи при побеге[470]. В некоторых случаях женщины, в том числе замужние, решались на бегство с пленными через границу. Замужняя Марта Вебер, задержанная с беглым русским солдатом на границе с Австрией, на допросе показала, что работала с ним в поле и наблюдала, как за хорошую работу пленных называли собаками и плохо кормили. Свою деятельную помощь в побеге она объясняла желанием добраться с военнопленным до России, получить там от него обещанные продукты и вернуться назад. Солдат, в свою очередь, подтвердил, что имеет в России жену, но готов был с ней развестись и жениться на Марте, отвага которой вызвала у него «сердечную склонность»[471]. В следующем протоколе сообщалось о замужней даме 39 лет, бежавшей с пленным русским 20-летним юношей через голландскую границу и прихватившей из семейного сейфа крупную сумму денег[472].
Инициатива той или другой стороны не всегда заканчивалась полюбовным соглашением. Русские военнопленные отвергали ухаживания немецких дам со ссылкой на разницу в вероисповедании или верность русской жене. В эти случаях они были вынуждены покидать рабочие места, так как оскорбленные женщины делали их повседневное существование невыносимым[473]. В одной из баварских деревень полиции удалось раскрыть двойное правонарушение: женщины занимались воровством домашней птицы, одевая при этом сапоги военнопленных, с которыми они состояли в интимной связи. По их замыслу, в случае расследования все подозрения пали бы на русских, так как немецкая общественность заранее была настроена против них[474]. Документы немецких военных органов содержат множество свидетельств, когда недозволенные отношения завершались драматическим финалом. Так, военнопленный, состоявший в связи сначала с одной, потом с другой дочерью хозяина, в ходе объяснений был застрелен их отцом[475]. Другой, уличенный работодателем в интимных отношениях с его женой, сам утопился в озере, опасаясь расправы[476]. Отказ немецкой девушки от незаконной связи под предлогом, что «с такой свиньей она не будет иметь ничего общего», вызвал у военнопленного приступ ярости, во время которого он нанес ей смертельный удар по голове[477]. Подобный случай в одном из вюртембергских поместий завершился самоубийством русского солдата[478].
После заключения мира на Восточном фронте немецкая сторона отказалась от судебных преследований и признала возможность заключения браков между военнопленными и немками. Определение деталей процедуры в каждом отдельном случае было передано в компетенцию командований военными округами. В целом заявители должны были доказать перспективу длительного пребывания в Германии в виде трудового договора, а также отсутствие дисциплинарных и уголовных взысканий за период плена[479]. Процесс значительно ускорило заявление советского представительства о согласии принять репатриируемых военнопленных с женами и детьми в России. Бюро в Берлине брало на себя все расходы по содержанию семей в лагерях и по проезду их на родину[480]. В ответ немецкая сторона высказала свою заинтересованность в скорейшей отправке будущих советских гражданок из Германии. В лагерные комендатуры и в Бюро поступал поток вопросов о механизме официальной регистрации уже сложившихся отношений, нередко военнопленных интересовала возможность заочного развода с русской женой для оформления нового брака[481]. Вскоре в лагеря была разослана инструкция по совершению обряда бракосочетания. Прежде всего, местный комитет должен был составить акт о совместном проживании «жениха» и «невесты» и об их обоюдном желании придать ему законный характер. Документ подписывался минимум тремя свидетелями и отсылался православному священнику в Берлин, получившему право выдавать свидетельство о браке на немецком языке[482].
Однако при попытке упорядочить ситуацию советские и немецкие ведомства столкнулись с определенными сложностями. После возвращения в лагерь многие объявляли себя холостыми или сознавались, что в России у них остались законные семьи. Подобному поведению невольно способствовало само Бюро, определившее, что военнопленные с женами будут отправляться на родину в последнюю очередь[483]. В результате и немецкие органы, и советское представительство были завалены жалобами женщин, проживших с военнопленными несколько лет и даже имевших от них детей, но брошенных на произвол судьбы уехавшим на родину солдатом[484]