. Немецкая сторона пыталась защитить интересы женщин с помощью юридических механизмов. Гражданки, собирающиеся заключить брак, настойчиво предупреждались об опасности оказаться без средств и нового мужа после въезда в Россию[485]. Для гарантии получения алиментов на детей от внебрачной связи с военнопленными женщинам рекомендовалось документально фиксировать факт отцовства. В случае отказа пленного принимать на себя положенные обязательства мать получала право добиться этого в судебном порядке[486].
Часть военнопленных использовали связь с немецкими женщинами как предлог остаться в Германии. Представители данной группы должны были доказать, что гражданская жена или внебрачный ребенок находятся на их содержании. В этом случае они освобождались из лагеря, переводились на самостоятельное обеспечение и получали разрешение на пребывание и дальнейшую трудовую деятельность[487].
При отсутствии общей статистики заключенных браков, тем не менее, можно предположить, что их число было относительно высоким. Протоколы осмотра лагеря Кассель советскими представителями в 1921 г. свидетельствуют, что из 500 находившихся в этот момент в лагере человек 177 жили в гражданском браке, 32 имели внебрачных детей[488]. У многих пар дети рождались уже на пути в Советскую Россию[489].
II.5. немецкая «политика просвещения» национальных меньшинств российской империи: стереотипы, пропаганда и восприятие
Военнопленные солдаты и офицеры русской армии отражали этническое многообразие Российской империи. Согласно неполной немецкой статистике, в ходе войны помимо коренных русских в лагерях оказалось более 150 тыс. украинцев[490], 50 тыс. «татар» (мусульман)[491], около 30 тыс. поляков[492], около 30 тыс. евреев[493], 16 тыс. русских немцев[494], 12 тыс. прибалтов (литовцев, латышей и эстонцев)[495] и 3 тыс. грузин[496]. Эти национальные группы рассматривались немецкими военными органами как один из важнейших инструментов ослабления лояльности окраинных народностей по отношению к правительству противника и как проводники немецких экономических интересов на Востоке.
Привилегированное содержание и пропаганда среди национальных меньшинств не были исключительной принадлежностью немецкого ведения войны, а являлись отличительным феноменом Восточного фронта в целом. Именно здесь Первая мировая война, потребовавшая от стран-участниц максимального напряжения экономических и политических структур, выявила слабость мобилизационных институтов многонациональных империй. Одновременно противники на Восточном фронте пытались использовать конфликтный потенциал национального вопроса для достижения военных целей. Россия в формировании добровольческих батальонов из военнопленных славянских народностей видела средство раскола Австро-Венгрии и реализации панславянских идей. В военных действиях против Германии предполагалось использовать выделенных из общей массы немецких пленных эльзасцев, лотарингцев и поляков[497]. В свою очередь, устремления Центральных держав были нацелены на ослабление Российской империи путем стимулирования национально-освободительных движений и создания буферных государств на ее окраинах.
В Германии распространению идеи освоения восточных областей способствовали ограниченные успехи заморской колонизации рубежа XIX–XX вв., а также культивируемые предвоенной пропагандой представления о культурной неполноценности восточноевропейских народов и о необходимости их европеизации. Степень распространения колониальных представлений отражается не только в политических концепциях (например, в «стратегии апельсина»[498] или программе канцлера Бетмана Гольвега 1914 г.), но и в письмах немецких солдат Восточного фронта, которые видели в немецкой оккупации западных территорий России акт приобщения отсталого населения к ценностям европейской культуры[499]. В этом ключе привилегированное содержание нерусских народностей в лагерях может рассматриваться как важная часть немецкого колониального проекта в Восточной Европе.
Одна из значимых линий немецкой пропаганды врага в период войны была инициирована этнографами, лингвистами и антропологами, увидевшими в системе лагерей уникальную возможность организации экспедиций по изучению расовых типов, языков и обычаев. Большая часть проектов завершилась богато иллюстрированными изданиями[501], которые имели не только научную, но и пропагандистскую значимость, наглядно демонстрируя населению и нейтральным державам, что Германия ведет войну с «целым миром врагов»[502]. Научно-популярные публикации распространяли традиционные для колониального мышления образы о «находящихся на более низком культурном уровне» военнопленных африканцах, азиатах (включая народности Российской империи) и представителях Восточной Европы (включая евреев), которые «не имели представления о чистоте, не говоря уже о немецком ее понимании»[503]. Издания, увидевшие свет после войны, должны были иллюстрировать прекрасное обращение с военнопленными в Германии и ее вклад в сохранение культуры малых народов.
Колониальный дискурс оказал значительное влияние на мероприятия немецких органов в отношении русских военнопленных. Ведомственная переписка свидетельствует, что они были поставлены на одну ступень с колониальными частями в армиях западных союзников. В ответ на ноту английского правительства, которое в качестве доказательства негуманного содержания британских подданных в лагерях Германии указывало на совместное содержание офицеров-англичан с русскими, немецкая сторона парировала: если Англия не останавливается перед использованием в войне «цветных всех рас как союзников», то она не должна удивляться, когда ее «офицеры в плену попадают с ними в тесный контакт»[504]. С точки зрения заместителя начальника германского ГШ, размещение западных военнопленных с находящимися «на более низкой культурной ступени русскими» или жителями колоний следовало использовать как репрессивную меру и инструмент давления на противника[505]. Сотрудничество комендатур лагерей для военнопленных-мусульман с Ориенталистским семинаром в Берлине[506], а также финансирование просвещения украинских военнопленных «Обществом содействия внутренней колонизации»[507] подтверждает институциональную связь ПВМ с традициями колониальной политики.
Ведомства по работе с военнопленными активно использовали в своей деятельности расовую риторику. Наиболее ярким ее воплощением стал «Отчет о военнопленных в саксонских лагерях в форме представления о государственном строе, народности и расе», основанный на убеждении, что «раса при формировании народа играет наиважнейшую роль». Миссионерское видение роли германцев в истории восточноевропейских народов привело автора (рядового инспекционного врача) к выводу, что эстонцы и латыши обязаны сохранению народной сущности и языка «работе их германских господ». Русские военнопленные определялись им, как и многими его коллегами, в качестве «симпатичных рабов», а убеждение в «космополитизме» и более низком нравственном уровне восточноевропейских евреев заставляло автора воспринимать любые действия как характерное для их расы подобострастие перед влиятельными персонами в стремлении получить привилегии[508]. Уже сам факт определения данного опуса в качестве итогов работы инспекции лагерей двух армейских корпусов подчеркивает распространенность подобных представлений.
Практическим воплощением мышления расовыми категориями стала политика предоставления немецкого гражданства русским военнопленным. Первоначальные намерения восполнить военные потери Германии с помощью прилежных работников из числа пленных натолкнулись на убеждение ПВМ в необходимости сохранения чистоты немецкой нации, поэтому в качестве условий дарования гражданства были определены «чисто арийское происхождение», полное телесное и душевное здоровье и моральная благонадежность[509]. Прошения «цветных» военнопленных должны были отклоняться, а к заявлению пленного прилагались сведения о форме черепа, цвете глаз и волос[510]. Из всех представителей восточноевропейских народностей наиболее перспективными в глазах немецких ведомств выглядели русские немцы из поволжских колоний, которые подлежали строгому отделению от евреев и немцев из Польши, «где народность уже поблекла»[511].
По представлениям немецкой стороны, нерусские народности, колонизованные и угнетаемые коренными русскими, воевали против Центральных держав не по собственному убеждению, а по принуждению, и, соответственно, были предрасположены к сотрудничеству против России