Более активным был отклик на предложение поселиться в Турции, тем более, что турецкое правительство обещало желающим подъемные деньги на обустройство жилья и мастерских[593]. Сразу после оглашения призыва в просветительских лагерях до 600 военнопленных-мусульман подали заявления на отправку; к апрелю-маю 1916 г. их численность достигла 9 тыс., 18 июля того же года удалось отправить первую партию в 50 человек[594].
Помимо привлечения вооруженной силы в союзную турецкую армию агитация в мусульманских лагерях была призвана пробудить симпатии восточных народов по отношению к Германии. В пропагандистских обращениях они были объявлены не пленными, а гостями немецкого кайзера — друга турецкого султана; соответственно, воззвания приравнивали войну против немцев и турок к стрельбе в Шариат и Коран. Занятия в лагерной школе концентрировались на истории, политической географии и военной стратегии, с помощью кинематографа и иллюстративных докладов пленным демонстрировались достижения немецкой культуры. К наглядному обучению относилось также знакомство с германской столицей, куда первая экскурсионная группа была отправлена уже в сентябре 1915 г[595]. Среди методов агитации особое внимание уделялось религиозному влиянию: вплоть до 1920 г. ПВМ пыталось создать условия для соблюдения мусульманских религиозных обрядов. Определенные ограничения касались только военнопленных, находившихся в рабочих командах, где интересы экономики стояли на первом месте. В их среде проводились разъяснительные беседы о необходимости работы на Германию как гаранта будущего тюркских народов даже в религиозные праздники[596].
С марта 1915 г. для военнопленных-мусульман в просветительских лагерях начался выпуск газеты «Джихад» («Djihad») на арабском, татарском (3000 экземпляров) и русском языке (500 экземпляров)[597]. Издание пропагандировало идею самостоятельности народов Востока, а также их тесные отношения с немцами, у которых мусульмане могут многому научиться. Успех распространяемой газеты продемонстрировал перспективность агитации среди пленных-мусульман: летом 1915 г. многие заявили о намерении остаться в Германии и обратились с просьбой отправить их на заводы или в хозяйства для знакомства с обстановкой[598].
Прекращение отправки военнопленных в Турцию, а позже и перемирие с Россией поставили перед немецкими военными органами вопрос о целесообразности сохранения «ставшей беспредметной и затратной» системы привилегий в отношении мусульман[599]. Однако ПВМ по настоянию Внешнеполитического ведомства приняло решение сохранить сепаратное содержание и продолжить пропаганду прогерманских настроений с целью быстрейшего восстановления разрушенных торговых отношений с восточными странами[600]. До сведения работодателей и охранников было еще раз доведено, какую важность имеет привилегированное содержание мусульман. По отношению к ним запрещались ругательства и побои, разрешались перерывы в работе для молитв и религиозных праздников, а также посещение единоверцев в соседних командах. Внимание пленных было акцентировано на значении будущих прямых контактов с немцами без русского посредничества[601].
После заключения Брест-Литовского мира немецкие военные органы совместно с Внешнеполитическим ведомством разрабатывали идею по превращению «Джихада» в зарубежное периодическое издание, пропагандирующее на Востоке немецкие интересы по получению доступа к сырьевому обеспечению. Кроме того, в Вайнберге был основан союз мусульманских студентов из России, целью которого была организация пребывания в Германии как можно большего количество студентов татар и туркмен и распространение ими немецкой организации хозяйства и культуры на «татарских» территориях[602].
Параллельно с отделением от коренных русских военнопленных-мусульман ПВМ приступило к организации привилегированного содержания грузинских военнопленных, распространение сепаратистских и прогерманских настроений среди которых помимо утопического плана подготовки восстания на Кавказе[603] имело целью налаживание торговых отношений с народами Востока после окончания войны. В лагере Вайнберг, а позже Заган были собраны офицеры, нетрудоспособные унтер-офицеры и солдаты. Работающих военнопленных, совместное содержание которых противоречило интересам народного хозяйства, предполагалось просвещать на местах через листовки и визиты агитаторов, кроме того, среди них распространялась газета «Квартули Газети» («Qartuli Gazeti»), выпускавшаяся Грузинским комитетом в Берлине и проходившая цензуру Политической секции ГШ и Внешнеполитического ведомства. Пропагандистам грузинских национальных идей, проживающим в Германии в эмиграции, предоставлялась возможность беседы без свидетелей со своими соотечественниками в офицерских лагерях[604].
Особая ставка делалась на организацию отправления религиозных обрядов и изучение военнопленными немецкого языка[605]. Для Германии, пытавшейся установить свое влияние на Кавказе, военнопленные стали одним из аргументов при переговорах с правительством независимой Грузии[606].
С момента попадания военнопленных в лагерь немецкое командование старалось активно внедрить мышление национальными категориями, чему способствовали многочисленные анкеты, которые на первое место ставили не привычное для русских подданных вероисповедание, а именно вопрос о национальной принадлежности, и акцентировали внимание на противоположности русских и нерусских народностей[607]. Первоначально основная масса военнопленных относилась к немецким военным органам и распространяемой ими агитации с недоверием и враждебностью, отказываясь принимать даже посылки РОКК как попытку подкупа со стороны комендатур[608]. Однако постепенно в ходе реализации политики привилегий и пропаганды в немецких лагерях большая часть представителей нерусских народностей приобретала выраженную национальную идентичность или, по крайней мере, начала четко отделять себя от русских[609].
Решающий перелом в политике просвещения национальных меньшинств произошел после Февральской революции в России, которую военнопленные расценили как подтверждение надежд на свободное развитие языка и культуры и на создание автономии в составе России. После распространения известия об отречении царя от своей присяги прежнему режиму отказалось практически все население мусульманского лагеря Вайнберг[610]. Офицеры-украинцы в смешанных лагерях, ранее скрывавшие свои националистические воззрения, начали требовать перевода в отдельный лагерь и открыто заказывать агитационную литературу[611].
Риторика, используемая самими пленными в обращениях в немецкие военные ведомства, свидетельствует об активном присвоении ими предложенных сверху образцов толкования действительности. Так, в письме на адрес Попечительского союза военнопленные русские немцы апеллировали к памяти своих родственников, которые «были убиты русскими», а также к своему трагичному опыту, когда «кровью и плотью немцы…были принудительно одеты в солдатскую форму», чтобы «как ненадежный элемент быть посланными на Кавказский фронт»[612]. Украинские военнопленные подчеркивали отличие национальных характеров русских и малороссов и обосновывали необходимость создания независимого государства общей для Германии и Украины великорусской опасностью[613]. Жители Прибалтики, в свою очередь, критиковали политику русификации и уверяли офицеров германской разведки, что их родине не место в составе «отсталой» России[614].
В большей степени, чем другие национальные группы, к транслируемым кодам были восприимчивы жители Царства Польского. В прошениях в адрес немецких инстанций они упоминали свои страдания от произвола русской администрации и вынужденный характер своего участия в военных действиях против Германии[615]. Кроме того, они демонстративно отказывались отмечать день рождения русского императора, который был объявлен для всех русских подданных выходным днем[616], а позже высказывали в разговорах с комендатурой лагеря сожаление, что немецкие армии не оккупировали Петербург для наведения там порядка[617]. В случае досрочного освобождения из плена польские офицеры активно участвовали в проводимых в Варшаве митингах и агитировали в пользу создания легионов: «Мы думали, что мы были в плену больны и будем здоровы, когда вернемся в нашу любимую Варшаву. Однако мы видим, что Варшава больна и вместо создания армии ждет неведомо чего»[618].