Часть пленных пыталась использовать проводимую немецкой стороной политику привилегий в личных интересах. При объявлении об отборе «татар» в Цоссен в одном из лагерей несколько сотен военнопленных объявили себя мусульманами, чтобы развлечь себя переездом, в то время как действительные основания для отправки имели только 25 человек[619]. Военнопленные с оккупированных территорий, отбывавшие наказание в немецких тюрьмах, пытались использовать мотив службы новообразованным государствам как повод для освобождения из-под стражи и отправки домой[620]. Украинцы обосновывали свое желание попасть в просветительский лагерь притеснениями со стороны русских офицеров[621]. Русские военнопленные после распространения слухов об отправке украинцев в связи с заключением мирного договора между Германией и Украиной в массовом порядке объявили о своей принадлежности к малороссам[622].
Активное сопротивление пропаганде оказывали представители грузинской народности[623]. Грузинские офицеры, выражавшие свое восхищение немецкой культурой и имевшие жен немецкого происхождения, тем не менее, подчеркивали свою принадлежность к русскому офицерству и верность присяге и угрожали пропагандистам[624]. Русофильские настроения разделяли также солдаты этой национальности, которые даже после провозглашения независимого государства продолжали уверять русских товарищей в своей солидарности с ними и переводили деньги в помощь неимущим русским военнопленным[625].
Значительным препятствием для пропагандистской политики стала получившая широкое распространение контрпропаганда, осуществлявшаяся прорусски настроенными военнопленными[626]. Во многих смешанных лагерях, где национальное меньшинство было отселено в отдельные бараки, русские офицеры проявляли активный интерес к пропагандистским изданиям, заявляя, что их изучение позволит позже бороться с предателями. По свидетельству очевидцев, русофилы в украинских просветительских лагерях записывали номера военнопленных, изымали украинскую литературу, избивали сепаратистов, пытались атаковать делегатов Союза освобождения Украины и распространяли слухи, что немецкое командование будет посылать антирусски настроенных военнопленных на фронт[627]. Это негативно сказывалось на распространении национальных идей, так как порождало у представителей меньшинств страх за свою безопасность и за судьбу своих родственников в России. Например, генерал Зелинский, на которого немецкое командование делало особую ставку в деле украинской пропаганды, был вынужден вплоть до революции в России высказывать прорусские настроения даже в беседах с доверенными лицами из просветительских лагерей[628]. В мусульманском лагере Вайнберг распространение контрпропаганды вынудило комендатуру пойти на срочную отправку из лагеря в течение 1915 г. 150 военнопленных, подозреваемых в распространении антигерманских и прорусских настроений[629].
Резюме
Пример содержания русских военнопленных в Германии в период Первой мировой войны свидетельствует, что радикализация стихийного насилия и санкционированного принуждения не являлась прямым следствием самого вооруженного конфликта, а стала возможной в результате взаимодействия множества факторов. Туманность и незавершенность определений Гаагской конвенции и ограниченное пространство действий нейтральных учреждений не позволили создать системы действенного внешнего контроля. Затяжной характер войны и огромное число пленных обусловили складывание лагерной организации, функционировавшей за счет поиска новых и ужесточения существующих дисциплинарных практик. Значимую роль сыграла немецкая военная пропаганда, представлявшая восточных соседей в качестве культурно неполноценных наций и гипостазировавшая русские зверства по отношению к жителям Восточной Пруссии и немецким военнопленным. Фактически вне зоны контроля Берлина и представителей нейтральных держав оказалось множество рабочих команд. Попытки высших военных органов поставить дисциплинарные практики в рамки действующих международных соглашений и традиционно уважительное отношение к офицерам противника свидетельствуют об ограниченном характере перехода к «тотальной войне».
Неготовность Германии к размещению и долгосрочному содержанию значительного количества солдат и офицеров противника, дефицит обеспечения и медицинского обслуживания привели к вспышке эпидемических заболеваний в лагерях в начальный период войны и к высокой смертности среди русских военнопленных. После стабилизации системы военного плена условия жизни солдат определялись типом лагеря, родом принудительных работ, принадлежностью к привилегированным категориям и множеством субъективных факторов. Разительные отличия наблюдались в условиях содержания солдат и офицеров. Унификации нового опыта послужило постоянное и интенсивное перемещение значительного контингента военнопленных. Оно не только сделало границу между лагерем и окружающим его миром максимально подвижной, но и способствовало формированию сообщества пленных с относительно одинаковыми образцами толкования и поведения.
Контактная среда пленных с немецким гражданским населением может быть охарактеризована как напряженное пространство, где пересекались личностные и групповые интересы, преодолевались языковые барьеры, осуществлялась межкультурная коммуникация и имели место трагические столкновения. Для мирных жителей пленные являлись единственным живым воплощением враждебного государства, на актуальное восприятие которого влияли, с одной стороны, заученные пропагандистские шаблоны, с другой — обыденность повседневного общения. Чем выше была плотность бытовых контактов, тем быстрее предубеждения сменялись нормальными межчеловеческими отношениями. Несмотря на свой статус, заключенные не всегда примирялись с навязываемой им ролью безропотной рабочей силы. Каждый из них по-своему приспосабливался к ситуации и пытался использовать ее для облегчения своего положения.
Агитация среди национальных меньшинств в лагерях военнопленных не являлась исключительным признаком германского ведения войны. Однако, в отличие от России, которая первая пошла на создание военных формирований и использование их уже в ходе текущего конфликта[630], главной особенностью немецкой политики стала нацеленность на обеспечение долгосрочных экономических и политических интересов. С помощью привилегированного содержания военнопленных русских немцев, поляков, украинцев, прибалтов, грузин и мусульман и сепаратистской агитации в их среде немецкая сторона стремилась воплотить в жизнь свое видение послевоенного порядка в Восточной Европе. Значительное влияние на реализацию обширной пропагандистской программы оказал колониальный дискурс, породивший противоречие между планами развития на окраинных территориях России современного национализма и устремлением к колонизации данных областей. Восприятие восточноевропейского населения сквозь призму колониальных стереотипов не позволило рассматривать национальные меньшинства в качестве полноценных партнеров и организовать равноправное сотрудничество с ними. Решающую роль в корректировке намерений сыграла необходимость максимального использования принудительного труда. Широкая палитра реакций пленных на агитацию не позволяет говорить о масштабных результатах пропаганды, однако свидетельствует о процессе политизации в их среде. Не в последнюю очередь она определила линии раздела внутри лагерного сообщества.
глава III«Армия за колючей проволокой»[631]
Отсутствие полноценного учета с российской стороны и утрата центральных немецких архивов позволяют л ишь приблизительно представить облик лагерного сообщества. Согласно немецкой статистике, в ходе войны в Германии оказалось 1 420 479 русских солдат и 14 050 офицеров[632]. По данным Центропленбеж, сформированным на основе опросов вернувшихся на родину в 1918–1919 гг., большая часть из них (84 %) находилась в возрастной категории от 20 до 40 лет. По профессиональному составу преобладали хлебопашцы (64 %), 10 % приписывали себя к чернорабочим. 63 % военнопленных были женаты, при этом 49 % имели одного ребенка, 46 % — двух и более. 77 % были обучены грамоте (учитывая, что многие прошли обучение во время пребывания в плену), 20 % не умели читать и писать[633]. Необходимо, однако, отметить специфику возвращавшегося в этот период контингента. В основном, это были здоровые солдаты, уроженцы европейской России, которым удалось прорваться на родину в составе первой стихийной волны репатриации. Данная оговорка во многом снижает репрезентативность предоставленного Центропленбеж материала. Сопоставление существующих данных по русской армии накануне войны с отрывочными сведениями немецких региональных органов позволяет представить конфессиональный состав пленных: наряду с православным большинством (около 80 %) в лагерях оказались католики и протестанты (около 9 %), мусульмане (около 6 %) и иудеи (около 3 %)[634]. Попав за колючую проволоку, эта разнородная масса солдат и офицеров столкнулась с совершенно новым измерением военного опыта, усвоение которого происходило в условиях актуализации уже накопленного социального и культурного багажа и интенсивных процессов его адаптации к экстремальной ситуации заключения.