После повторной смены режима в России наряду с сохранившимися религиозными праздниками в лагеря пришла традиция революционных торжеств: 1 мая и годовщины социалистической революции. Советское представительство, пытавшееся распространить свое влияние на пленных, рассылало из Берлина специальные инструкции по организации мероприятий в нужном политическом ключе. Рекомендации содержали обязательную программу действа, тематику речей и лозунгов[775]. По этой же схеме в лагерях проводились тематические недели «Просвещения», «Коммунистов», «Пролетарской культуры»[776].
III.3. Лагерное сообщество как «однополый город»
С момента возникновения системы лагерей немецкое командование строго следило за предотвращением возможных контактов военнопленных с немецкими женщинами из числа мирного населения и обслуживающего персонала. Прачки и переводчицы не должны были нарушать границу колючей проволоки, даже в случае острой нехватки санитаров и врачей запрещалось привлечение медсестер Немецкого Красного креста к работе в лагерных лазаретах. С другой стороны, военные органы осознавали опасность длительного совместного содержания молодых мужчин и пытались предотвратить возможные эксцессы организацией постоянных физических упражнений и работ по благоустройству лагеря.
Обращение к теме противоположного пола стало неотъемлемой частью лагерной жизни, разговоров и публикаций: «Женщина — украшение жизни, источник былых счастливых грез, мгновений радости и ран глубоких и страданий. Ее нет в нашем однополом городе, но она живет у каждого в душе, в воспоминаниях прошлого и в грезах будущего…»[777]. Успенский в своих воспоминаниях подчеркивает, что «оторванные войной и пленом от своих матерей, жен, сестер и невест, мы все сильно тосковали по женской ласке»[778]. Даже в пропагандистской газете «Русский вестник» среди про- и антибольшевистских призывов пленные продолжали публиковать лирические стихи под названием «Сон солдата»:
Он грезит: весною украшенный сад,
Освещенный полной луной.
Чуть слышны шаги, пробираясь в кустах,
К нему на свиданье бежит
Прелестная девушка,
В черных очах
Любовная радость блестит.
Сплетаются руки и шепчут уста,
В саду поцелуи звучат…
И шепчет она, как люблю я тебя!
Ты будешь навеки моим,
Тобою владеть лишь одна я должна,
Тобою, мой милый, одним…[779]
Военнопленные настойчиво стремились к сохранению письменных контактов с оставленными в России женами и невестами: «Я всегда живу с мыслью о тебе, и в это тяжелое время сознание, что там далеко в дорогой родине, ты ждешь меня, дает мне силу и бодрость идти вперед»[780]. Кроме того, они пытались восстановить давно утраченные связи с удивленными этой настойчивостью представительницами противоположного пола[781]. В переделках народных песен «на новый лад» с наболевшим вопросом о верности оставшихся на родине дам сердца связывалось отсутствие продуктовых посылок:
В момент особенного пыла,
В приливе нежности былой,
Вы добавляли фунтик мыла,
Махорки пачку с колбасой…
Забыли глазки уверенья,
Забыли клятвы и любовь:
Брожу по лагерю, как тень я —
Мне не видать посылок вновь[782].
Уже в межвоенный период тема сексуальности в лагерях военнопленных стала предметом обсуждения исследователей и публицистов. Целую главу ей посвятил М. Хиршфельд в своей научно-популярной работе «История нравов Первой мировой войны». Автор пришел к выводу, что «опыт плена и многолетняя патология сексуальной жизни превратили многих заключенных в душевных инвалидов»[783]. Особенно в среде офицеров многолетнее пребывание в закрытом мужском сообществе должно было вызывать процесс «демаскулинизации» (Ф. Бисс)[784]. Действительно, в заметках сестер милосердия, посещавших лагеря военнопленных, часто упоминаются проявления чувств, не свойственных мужчинам в обычной ситуации, тем более кадровым военным: «Полковник беззвучно зарыдал, слезы были на глазах у всех офицеров, с ними плакала я»[785] или: «…тысячи пленных запели «Боже царя храни», пели еле слышно. Тихие рыдания прорывались иногда…»[786].
Солдаты, жившие на работах вне лагеря и часто во всех смыслах заменявшие ушедших на фронт немецких мужчин, в меньшей степени страдали от сексуального голодания и в большей — от венерических заболеваний. Примечательно, однако, что лагерные комитеты и отдельные товарищи выражали отнюдь не брезгливость, а понимание и даже некую солидарность по отношению к последней достаточно многочисленной группе: «Кто из нас невиновен в том, чтобы при виде хорошеньких не соблазниться. Все мы природой созданы для жизни, и природа требует удовлетворения любовных страстей, бывают моменты, когда трудно устоять». Пленные признавали, что «некрасиво ругать за это» больных и выделяли на их лечение значительные суммы денег (до 400 марок ежемесячно)[787].
В публикациях межвоенного периода достаточно активно обсуждалась распространенность среди пленных гомосексуальных отношений. В немецких ведомственных источниках и русских эго-документах эта табуизированная тема отражена достаточно слабо. Материалы судебных органов Вюртемберга лишь однажды и очень скупо обращаются к факту проявления гомосексуальности среди русских солдат[788]. В. Деген, в свою очередь, упоминает 22 приговора, вынесенных русским пленным за совершение «противоестественных сексуальных действий»[789]. Только в мемуарах К. Левина, находившегося в австрийских лагерях, присутствует указание на сожительство театрального актера, исполнявшего женские роли, с богатым армянином: «Они ночевали вместе в отдельном помещении… и о них говорили нехорошо»[790].
Одним из вариантов восполнения отсутствия женщин в лагерной жизни стали «графические проекции» (М. Хиршфельд). Военнопленные украшали свои комнаты рисунками эротического и даже порнографического содержания[791]. В подобном ключе оформлялись театральные программы или, к примеру, плакат, оповещавший о выставке работ русских и французских офицеров лагеря Ингольштадт в пользу нуждающихся солдат. Центральной фигурой композиции стала нарочито вульгарная обнаженная белая женщина в окружении двух арапчат в экзотических одеждах[792].
Наиболее исследованным аспектом компенсации демаскулинизации пленного сообщества является деятельность лагерных театров. Г. Пёрцген на основе опыта немецких военнопленных отмечал, что появление хороших постановок с участием лже-женщин способствовало исчезновению в лагерях «эпидемий гомосексуальности». Наличие в труппе так называемых «див» являлось гарантией успеха театра, при отсутствии таковых он «быстро сворачивал свою деятельность»[793]. М. Хиршфельд также приводит примеры получения «дивами» от своих поклонников в подарок цветов, конфет, косметики и даже ювелирных украшений[794].
Сходную роль играл театр и в среде русских военнопленных. В одном из номеров журнала «Сквозняк» автор небольшой заметки не сумел скрыть своих эмоций оттеатральной постановки с женскими ролями: «На сцене женщины (пусть и фальшивые!), да не одна, а целых четыре»[795]. В рукописной монографии о деятельности театра в офицерском лагере Нейссе особое внимание обращалось на талант перевоплощения актеров в представительниц прекрасного пола: «Благодаря исполнителям женских ролей не чувствовалось, что эти роли исполняют мужчины»[796]. Успенский в своих мемуарах о лагере Гнаденфрай писал: «Не обходилось, конечно, и без „ухаживаний“ за нашими театральными „примадоннами“. На каждом спектакле в антрактах „обожатели“ под разными предлогами старались проникнуть в дамскую уборную, а после спектакля непременно подносили огромные букеты цветов». Увеличенный фотопортрет одной из «примадонн» стал центральным экспонатом художественной выставки[797].
В Деберлице по поводу лучшей «исполнительницы» разгорелись жаркие газетные баталии. Штатный театральный критик С. Горный в одном из номеров лагерного журнала воспел одного из актеров: «Перед вами здесь Войницкий в одной из своих ролей. Кто видел его, тот помнит, что трудно было верить, что это мужчина, а не полная обаяния и женственности красавица». В ответ на это анонимный автор уже в следующем номере опубликовал очерк «Из-за женщины»: «…я не имею ни малейшего желания здесь в плену из-за женщины поссориться, выйти с ним на дуэль или затеять газетную полемику… Выставив Войницкого как артиста в образе женщины, Горный ни словом не обмолвился о Тухшнайде, который не менее, а в некоторых ролях и более проявил ту же женственность… Это были неподражаемые женщины-подростки в одних ролях и женщины-дамы — в других»