[51]. Наивысшим их достижением стало подписание ведущими державами в 1907 году второй Гаагской конвенции, содержавшей особую главу «О военнопленных»[52]. Статья 4-я, открывавшая соответствующий раздел документа, впервые зафиксировала центральный постулат о гуманном обращении с безоружными солдатами и офицерами противника. Конвенция предполагала предоставление военнопленным условий содержания и обеспечения, стандартных для армии пленившего их государства (ст. 7). Согласно статье 15-й, в места содержания военнопленных получили доступ уполномоченные благотворительных обществ, деятельность которых должна была поддерживаться воюющими сторонами «в пределах, обусловленных военными требованиями и административными порядками». Письма и посылки заключенных освобождались от всех сборов (ст. 16), особое внимание уделялось свободе религиозных отправлений (ст. 18). Возвращение пленных на родину после окончания конфликта предполагалось в «возможно короткие сроки» (ст. 20). Примечательно, что документ разрешал использование солдат на работах в пользу пленившего государства, если они «не слишком обременительны» и не имеют «никакого отношения к военным действиям». Заработанные при этом средства должны были тратиться на улучшение положения пленных, а после освобождения и вычета расходов на содержание остаток подлежал выдаче им на руки (ст. 6).
Часть статей особо определяла принципы содержания пленных офицеров. Опираясь на традиции предыдущих войн, Конвенция предполагала досрочное освобождение высших чинов из плена под честное слово, если это соответствовало местным законам. В этом случае собственное правительство не имело права требовать от них совершения действий, противоречащих данной клятве. При нарушении честного слова и повторном пленении офицер терял право на обращение с ним как с военнопленным и мог подвергнуться судебному преследованию (ст. 10–12). В отличие от солдат, офицеры не могли привлекаться к физическому труду. Статья 17 предписывала выплату соответствующего чину содержания. Предполагалось, что по окончании войны стороны проведут взаимные расчеты за содержание военнопленных.
В 1914 г., на момент начала военных действий, все государства были уверены в неукоснительном соблюдении противником положений нового международного права. Однако формулировки Конвенции не затронули принципа государственного суверенитета, поэтому были обречены стать жертвой дилеммы «гуманизм vs. утилитаризм», так и не превратившись в незыблемые нормы[53]. В Германии, к примеру, рецепция Гаагской конвенции была привязана к смутному определению «военной необходимости», что приводило попытки соблюдения международного права к неизбежной коррекции, особенно в сфере обеспечения и принудительного труда. В целом же в ходе войны во всех странах-участницах фиксировались многочисленные нарушения установленных соглашений, в том числе и в отношении военнопленных.
Несоответствие условий содержания санитарным нормам, голод, эпидемии и высокая смертность в лагерях стали причиной интенсивной международной дискуссии и активизации деятельности нейтральных стран и международных организаций, что в свою очередь способствовало подписанию новых договоренностей между воюющими государствами. Для Западного фронта Первой мировой войны было характерно расширение рамок действия довоенного международного права. Франция и Англия, с одной стороны, и Германия — с другой, заключили более 10 пространных соглашений об обмене инвалидами и больными, интернировании определенных категорий пленных в Швейцарии, возвращении медперсонала, отмене судебных наказаний для военнопленных и т. д.[54] Центральные державы, обеспокоенные слухами о высокой смертности среди своих подданных в лагерях Сибири и Туркестана, через дипломатические представительства нейтральных государств направляли подобные предложения России. Однако позиция русских военных органов не позволила реализовать практику Западного фронта на Восточном.
Первоначально русская сторона отклонила даже предложение папы Бенедикта XV, направленного всем воюющим государствам с призывом на основе взаимности освободить из плена инвалидов[55]. Если обмен больными между Германией и Францией состоялся уже в марте 1915 г., то затянувшиеся переговоры с Россией задержали отправку первой партии до июля 1915 г.[56]. Гуманитарные по своей сути мероприятия рассматривались русским военным командованием как выражение государственного интереса и расценивались успешными только в том случае, если «нами получено больше, чем отправлено»[57]. Так же формально представители власти подходили к возможности облегчить участь пленных врачей в рамках установлений Женевской конвенции 1906 г. На запросы из лагерей о выдаче необходимых удостоверений чиновники ограничивались отписками и ссылками на невозможность подтвердить факт принадлежности к санитарному персоналу после утери канцелярии полка[58].
В ходе войны общества Красного Креста воюющих стран на волне патриотического подъема превратились в орудия пропаганды, поэтому их гуманитарные устремления часто попадали в зависимость от военной и политической конъюнктуры. Все же при посредничестве Международного комитета Красного Креста (далее — МККК) и нейтральных стран удалось организовать несколько совещаний уполномоченных обществ Красного Креста Германии, Австро-Венгрии и России по вопросам содержания военнопленных, решения которых имели лишь рекомендательный характер. Заключительный протокол первой Стокгольмской конференции, состоявшейся в ноябре 1915 г., содержал пожелания об улучшении положения врачей в лагерях и отправке на родину санитарного персонала, не привлеченного к работе по специальности. Отмечалась необходимость обеспечения пленных обмундированием и едой в соответствии с местным климатом и характером работ. Особо была обоснована необходимость создания комитетов пленных, которые бы вели переговоры с лагерной администрацией и осуществляли надзор за распределением материальной помощи[59].
Через год в столице Швеции состоялась вторая встреча, где обсуждались вопросы содержания и обмена больных и инвалидов. Переговоры об интернировании в Дании и Норвегии затянулись из-за отказа последней принять у себя больных туберкулезом[60]. После согласия Швейцарии организовать содержание и лечение 400 больных пленных каждой стороны были определены пересыльные пункты для освидетельствования и отправки солдат и офицеров русской армии (лагеря Альтдамм, Зассниц и Штральзунд-Денгольм). Окончательные соглашения об обмене инвалидами были подписаны лишь в начале марта 1917 г.[61]
Решения Копенгагенской конференции 1917 г. об обмене гражданских лиц, ограничении репрессий со стороны местных властей и возвращении на родину интернированных в нейтральных странах так и не были ратифицированы русской стороной[62]. В целом же резолюции подобных встреч русские функционеры Красного Креста обозначали как «мертворожденные»[63], а их немецкие коллеги отмечали «ограниченный эффект» подобных совещаний[64]. В свою очередь деятели русских общественных организаций жаловались, что государственные чиновники «излишне ограниченно» толковали решения международных конференций и сетовали на отсутствие ресурсов для выполнения подписанных соглашений[65].
Новое международное право не запрещало репрессии по отношению к военнопленным, что превратило заключенных лагерей в «заложников процесса тотализации военных действий»[66]. Вопреки повторявшимся призывам МККК отменить использование подобных негуманных методов, все страны интенсивно прибегали к ним с целью оказания давления на противника и улучшения положения собственных подданных, попавших в плен. Солдаты и офицеры русской армии оказались в этой ситуации жертвой не только немецкой стороны, но и собственного правительства, в большинстве случаев отказывавшегося идти на уступки. Примечательно, что Австро-Венгрия через некоторое время перестала использовать данный инструмент ввиду его неэффективности. Германия же продолжала активно к нему прибегать, несмотря на частое отсутствие встречных шагов со стороны России.
Наиболее значимая попытка давления на русское правительство стала реакцией на привлечение немцев и австрийцев к строительству Мурманской железной дороги, где тяжелый труд и недостаток обеспечения повлекли за собой стремительное ухудшение физического состояния пленных. В ответ в 1915 г. немецкая сторона прибегла к организации так называемого «штрафного лагеря» Штроермоор. В болотистую местность на положение солдат были переведены офицеры, имевшие в России влиятельных родственников. Продолжительный период, понадобившийся противникам для урегулирования противоречий, они получали солдатский паек и работали на культивации почв[67]. Примечательно, что из подобных мероприятий немецкая сторона всегда исключала русских пленных генералов, а также представителей национальных меньшинств, ставших объектами сепаратистской пропаганды.
В этом же году после распоряжения русской стороны снять с пленных вражеских офицеров погоны, кокарды и ордена, немецкие военные органы предписали ту же меру для русских пленных. Выслушав объяснения причин происходящего, большинство офицеров подчинилось приказу. Меньшая же часть, несмотря на угрозы ареста и сокращения пайка, отказалась ему следовать, объявив, что знаки отличия выданы им царем, и никто, кроме него, не имеет права их снять. Через некоторое время конфликт был исчерпан согласием русского п