[815]. В этом же духе высказывались сотрудники инспекции саксонских лагерей, считавшие, что инициатива стачек на производстве могла принадлежать только военнопленным западных держав, превратившим русских в послушное орудие[816].
Совместное содержание военнопленных-союзников в одном лагере не привело к возникновению гомогенного интернационального сообщества. В силу языковых и культурных барьеров военнопленные замыкались исключительно в рамках национальных групп, которые, особенно в солдатских лагерях, практически не стремились к общению друг с другом. Позицию представителей западноевропейских стран по отношению к выходцам из Российской империи в значительной степени определяли традиционные стереотипы и предубеждения. Французы открыто высказывали свое нежелание делить с русскими жилые комнаты, ссылаясь на их природную нечистоплотность[817]. Кроме того, они постоянно жаловались в комендатуру, что при работе русской смены на кухне еда всегда бывает грязная[818]. Рядовые лагеря Сольтау вспоминали, что они не только охотно пользовались услугами русских, но и однажды отдали одному из них испорченные консервы, объяснив не понимавшему чужого языка солдату, что их нужно выбросить. Далее в тексте следовало равнодушное замечание, что «этого парня больше никто не видел»[819]. Англичане, в свою очередь, неохотно шли на контакт не только с русскими, но даже с французами[820].
Несмотря на навязываемую им обстановкой и товарищами по лагерю ситуацию, русские пленные не всегда беспрекословно ее принимали. В письмах домой наряду с простодушным восхищением беззаботностью и предприимчивостью французов звучало «разочарование этой нацией»[821]. Вопросы материального обеспечения оказывали негативное влияние на настрой русских солдат по отношению к пленным союзникам. Шведские делегаты во время визита в лагеря зафиксировали «горькую иронию» в словах русских военнопленных в ответ на сообщение об отсутствии продуктовых пакетов в качестве подарков: «К французам никогда не приезжают Комиссии, но они получают все необходимое в изобилии, а мы, русские, принимаем посетителей, но никогда не получаем ничего нужного»[822]. Тема напряженных отношений с соседями по лагерю отразилась и в фольклоре пленных:
…Союзникам веселье,
Союзникам почет,
В Швейцарью поездами
Француз с англишем прет…
А русский серый воин
На месте точно врос.
Сердечко у бедняги
Кручиной занялось…[823]
Ощущение несправедливости и обида на собственное правительство, усиленные немецкой агитацией, выливались в критику не только товарищей по лагерю, но и внешнеполитической линии западноевропейских правительств в целом: «Вы знаете, сколько битв выиграла Франция? нам русским военнопленным кажется, что ни одной. И тем не менее, французы получают больше, чем русские военнопленные, в то время как Россия выиграла много битв. Когда мы видим, что едят французские и английские военнопленные — так не питается король Бельгии или Сербии, а русские должны еще мыть за ними чашки. Англичане и французы подбивают Россию на продолжение войны. Когда мы видим, что в России ничего нет, а во Франции и Англии всего много, — пусть они сами сражаются с немцами. Они хотят завладеть всей Европой, но они этого не получат»[824]. Некоторые прибегали и к настоящей мести, донося в комендатуру о дисциплинарных нарушениях со стороны французов или о якобы готовящихся ими акциях саботажа[825]. Нередко к напряженной ситуации добавлялись бытовые противоречия. Комендантам приходилось по собственной инициативе разводить русских и французских военнопленных в разные зоны лагеря, чтобы прекратить постоянные столкновения[826]. В баварском лагере Лехфельд состоялась кровопролитная битва между русскими и итальянцами[827].
В офицерских лагерях более прозрачная языковая граница увеличивала спектр возможных контактов. Структура самоуправления здесь подразумевала частые взаимодействия старших по званию, регулярно составлявших совместные сообщения в комендатуру с целью улучшения лагерной жизни[828]. Среди офицеров в плену продолжал действовать традиционный этос поведения по отношению к представителям военной элиты чужого государства. Французский полковник в лагере Крефельд принял решение не придавать огласке случай воровства со стороны русского офицера, с одной стороны, чтобы избежать вмешательства немецкой стороны, с другой — так как это не укладывалось в его представление об офицерском поведении. С его точки зрения, более логичным было предположить у подозреваемого клептоманию[829]. Как свидетельствуют протоколы судебных процессов, русские и французские офицеры активно помогали друг другу в подготовке побегов. К примеру, генерал Петер с восхищением вспоминал попытку бегства «в высоком стиле» в форте Орфф, которую в 1916 г. совершили 34 французских и 4 русских военнопленных[830].
Однако лагерная администрация далеко не всегда воспринималась в качестве общего врага, перед лицом которого нужно было проявлять союзническую солидарность. Французы, к примеру, немедленно апеллировали к комендатуре в случае возникновения бытовых недоразумений, укладывавшихся в стереотипные представления о непреодолимом русском пьянстве[831]. Иногда бытовые конфликты, возникавшие на почве устойчивых предубеждений, превращались в национальное противостояние между военнопленными, где союзником одной из сторон становилась немецкая комендатура. В офицерском лагере Виза французы, ссылаясь на извечную русскую нечистоплотность, потребовали от коменданта выделить им отдельную уборную. Вывеска «Туалет только для французских офицеров, русским вход воспрещен» была воспринята последними как оскорбление и сорвана, несмотря на угрозы со стороны лагерной администрации. Лишение вина, курения и прогулок для всех заключенных лагеря побудило русских объявить голодовку. Французы не присоединились к данной акции, за что были вознаграждены отменой для них всех ограничений. Они отказались подписать жалобу русских офицеров в испанское посольство на «огульные» меры комендатуры, более того, при расследовании с участием представителя нейтральной державы дали показания в пользу немецкой администрации[832].
Чаще всего контакты между пленными разных наций возникали на почве лагерного творчества, так как все группы были заинтересованы разнообразить монотонность плена, в том числе за счет возможности лицезреть проявления чуждой и экзотичной культуры. Практически во всех смешанных лагерях существовали интернациональные театральные труппы и оркестры. При планировании спектаклей или концертов на всех языках лагеря составлялась программа, объяснявшая краткое содержание постановки. Ежегодно организовывались совместные празднования рождества[833]. В лагере Деберлиц союзники выпускали общую газету, которая, тем не менее, состояла из не связанных содержанием или совместным авторством разделов.
После Февральской революции в России к существовавшим национальным и культурным барьерам между военнопленными Антанты добавилось политическое противостояние, причиной которого стала активизация слухов о заключении сепаратного мира на Восточном фронте. В некоторых лагерях это привело к значительному охлаждению и без того непростых отношений: французы и англичане перестали делиться излишками продуктов даже в качестве вознаграждения за мелкие услуги. Русские, в свою очередь, наотрез отказывались с ними общаться[834]. Бывших союзников обвиняли в затягивании войны в ущерб России: «Дай нам бог мира. Только Англия остается неприступной, но это неудивительно. Чужая кровь для них ничего не значит… если мы освободимся от врагов, что мы будем делать с друзьями? Они хуже врагов пытаются заполучить Россию»[835]. Раскол не минул даже оплот интернациональной дружбы — IX форт лагеря Ингольштадт. Здесь русский офицер во время поверки демонстративно обнял немецкого фельдфебеля со словами: «Мы скоро будем братьями. Я не люблю французских офицеров, а Германия велика, и наша императрица — тоже немка»[836].
Приход к власти большевиков и заключение сепаратного перемирия на Восточном фронте еще более накалили обстановку в смешанных лагерях. Этот конфликт планировало использовать германское командование. В ситуации ноябрьского хаоса 1918 г., опасаясь разбоя со стороны неконтролируемой массы русских военнопленных и репрессий Антанты в случаях усиления лагерной охраны, армейское командование в округе Метц предложило перевести в лагеря с русскими вооруженных французских военнопленных для замены ими демобилизованного немецкого персонала[837].
Конфликтный опыт сосуществования с представителями союзных государств отразился и в опубликованных в послевоенный период воспоминаниях бывших пленных. Подразумеваемое представителями белых армий предательство их дела странами Антанты в годы Гражданской войны и формируемые в Советской России образы врага обусловили схожесть образцов толкования как с той, так и с другой стороны. В мемуарах, вышедших в свет в эмиграции, отмечалось, что «различия в жизненном укладе и еде не могли не оставить следа. „Оборотистые“ французы не замедлили превратить свое относительное благополучие в предмет наживы и продавали излишки с аукционов»