Со временем я стал понимать, насколько необычная женщина оказалась рядом со мной. Но ценил я ее все-таки больше в собственных мыслях...
Я проснулся на рассвете, все еще ощущая привкус ночного кошмара. Нельзя отбрасывать и забывать даже самые неприятные сны, ведь они — весть Потустороннего. Просто надо спешить домой и не забыть рассказать Менуа о снах тоже.
А Рикс как раз не очень-то намеревался отпускать нас.
— Остался бы ты еще на несколько ночей, — уговаривал он меня. — Князья снова придут, Айнвар. Опять будут долгие разговоры, ну как я без тебя? Останься, прошу...
Меня и самого тянуло остаться, я даже чувствовал, что так и надо сделать, но Роща звала меня все настойчивее. Я слышал песню дубов на ветру, во мне нарастала необъяснимая и беспричинная тревога, меня ждал Менуа.
— Хорошо. Я побуду у тебя еще одну ночь. Но потом уйду, — твердо заявил я Риксу.
В тот день я навестил главного друида арвернов Секумоса. Темноволосый, худощавый, с изящными руками, ни минуты не остававшимися в покое. Он расспрашивал меня о моих странствиях, и в основном о римских богах. Мы сидели у него в доме. В качестве угощения мне предложили вино и сладости, и то и другое было привозным. «Это подарок от Потомара», — объяснил друид. Некоторое время он сдерживался, поскольку неудобно начинать беседу сразу с главного, но, наконец, все же спросил:
— Скажи, это правда, что боги римлян посылают своим последователям процветание, немыслимое в свободной Галлии?
Интересно, от кого он это услышал? Торговцы наплели? Вполне возможно.
— Наверное, можно сказать, что римляне в Провинции процветают, — начал я. — Да только это процветание куплено ценой тяжелого труда кельтов. Я уж не говорю о рабах. Римские боги не любят ни тех, ни других.
— А как они выглядят, это боги?
— Как обычные люди, — сказал я, вложив в слова как можно больше презрения. — Слушай, Секумос, я расскажу. Я заходил в римские храмы, а барда Ханеса просил расспросить римских жрецов об их верованиях. Когда он пересказал мне их разговоры, я просто остолбенел. В их городах царит вечная суета. Но крысы и римляне почему-то любят жить в них. Там шумно: строители гремят балками, грохочут по камням колеса телег, и все это совершенно заглушает голоса воды, ветра и деревьев. Они не слышат музыку богов природы, не понимают их языка. Римляне утратили жизненно важную связь с Источником. Вместо песни творения они слышат только свои голоса, поэтому и богов своих лепят по собственному образу. Только делают эти образы покрасивее, такими, какими хотели бы быть сами. Их боги — прекрасные мужчины и женщины из холодного камня с пустыми глазами. Внутри этих идолов нет никаких духов. Для каждой потребности у них есть свой бог: для войны, для любви, для домашнего очага, для урожая, для торговли и виноделия, для кузнечного дела, для охоты... это список бесконечен. И каждому из этих богов они поклоняются отдельно. Жрецы говорят, что их боги даже сражаются между собой, как люди. Наверное, они правы. Если выдуманные боги такие же мелочные и злобные, как люди, почему бы им и не подраться? Они жадные и ревнивые, их приходится постоянно подкупать. А зачем каменным богам золото? Конечно, деньги идут жрецам, вот уж кто воистину процветает на римских землях.
Секумос слушал меня, сжав тонкие пальцы так, что побелели костяшки. Он сочувствовал римлянам.
— Бедные люди! — воскликнул он. — Я понятия не имел, настолько они обмануты, настолько потеряны для жизни.
— Они считают наоборот, что это мы заблуждаемся и не способны понять истину. Но если бы только так! Официальная религия Рима — они называют свои верования религией, — ставит друидов вне закона. Я не мог держать свой трискеле на виду, приходилось прятать под одеждой. Римляне говорят, что друиды поклоняются тысячам жестоких богов, и каждый из них хуже другого. Довольно странно, что они приписывают нам свои собственные взгляды. Они же сами поклоняются множеству богов, и думать не думают, что для нас наши боги — это лишь разные лики Единого Источника.
— Почему? Разве они не знают об Источнике?
— Знаешь, Секумос, я стоял в их храмах, построенных из камня, полностью освобождая свой дух. Но ни в одном изваянии он не нашел никакого отклика. Только камень.
На глазах главного друида арвернов выступили слезы.
— Римская религия не признает бессмертия наших духов, — продолжал я. — Жрецы говорят, что только их изобретенные боги бессмертны, а люди, умирая, просто перестают существовать. Я думаю, именно эта глупость делает их такими жадными. Если у тебя только одна жизнь, вполне естественно стремиться выжать из нее все, что можно.
Секумос настолько был подавлен моими откровениями, что у меня не хватило решимости рассказать о том, что римские жрецы понятия не имеют об искусстве целительства. Да и как бы они могли лечить людей, не пользуясь силами земли и неба для восстановления гармонии в теле человека? Они не могут искать подземные источники, не могут предсказывать будущее, не знают истории и родословных своих племен, не способны раскрывать умы молодым людям. Они знают только религию, да и то каждый свою. И гордятся своим званием жрецов!
Я оставил Секумоса размышлять над моими словами и вернулся в дом Верцингеторикса, где уже собирались люди. Сегодня их было больше, чем вчера. Барок с Тарвосом остались снаружи, а бедного Ханеса два здоровенных воина совсем затиснули в угол. Не было и женщин. В доме витал винный запах, хотя вино к моему приходу уже кончилось. Мне вспомнилась Провинция во время сбора винограда. Тогда над полями тоже разливался спелый яблочно-виноградный дух, и казалось, сам воздух слегка опьяняет.
Я пробрался к Риксу и, повинуясь его знаку, уселся рядом с ним на скамью. Изредка я толкал его локтем в бок. Он поворачивался ко мне, словно желая передать чашу, а я тем временем нашептывал ему на ухо, как лучше повернуть беседу, чтобы она шла в нужном направлении. Собравшиеся воины слушали. А я слушал их.
Сегодня пришли четыре князя со своими людьми, сплошь опытными воинами, повоевавшими в разных частях Галлии. Им было что рассказать о происходящем в разных племенах. Одна история показалась мне особенно тревожной.
Стало понятно, что политика Думнорикса, искавшего поддержки у германцев в его спорах с эдуями, уже начала приносить плоды. При посредстве секванов Думнорикс заключил союз с Ариовистом и его свевами, то есть тем самым племенем, которое вынудило отца Бриги оставить свои владения. Оказывается, Ариовист обещал воинам раздать кельтские земли. Якобы они об этом договорились с Думнориксом. Во всяком случае, Ариовист понял договоренности именно так. Он уже начал переселять своих людей, потеснив гельветов. Естественно, гельветам вторжение не нравилось. В конце концов, их племенной совет две зимы назад решил перебираться на новое место жительства, дескать, все равно племени тесно между Рейном и Юрскими горами.
— Спроси, куда они намерены идти, — прошептал я Риксу.
— И куда же направятся гельветы? — тут же спросил он, а мне шепнул на ухо: — Да кто же их пустит на свои земли?
Князь, рассказавший эту историю, подумал и ответил:
— Я слышал, что они хотят отправиться в Аквитанию, к северу от наших земель, в Пиренеи. Такое большое племя может выбрать либо трудный путь через секванов, либо легкий, через северную часть Провинции.
Все стало ясно. Я забыл о Риксе и его проблемах. Гельветам нечего и думать пройти через Провинцию. Римляне никогда не допустят этого, и нападут сразу, как только гельветы тронутся с места.
Это была именно та проблема, которую предвидел друид Дивитиак. Она и заставила его обратиться к римскому Сенату и просить ограничить амбиции Думнорикса. Дивитиак считал Цезаря союзником, а в результате Свободная Галлия окажется между молотом и наковальней — между племенами германцев и армией римлян.
Я поделился своим видением с Риксом. Рикс тут же озвучил мои мысли вслух. Но с ним не согласился князь Лепонтос, человек с широкой грудью и волосами цвета сухой крови.
— Это нас не касается, если только гельветы не попытаются пойти через нас. А они этого не сделают. Они пойдут южнее. Мы просто подумали, что тебе будет интересно. А вообще-то... — он задумался, — с хорошим военачальником ничего не стоит перехватить гельветов и хорошенько пограбить их. На ходу они не смогут обороняться.
Я прошептал Риксу:
— Нет. Они же кельты.
Рикс тяжело взглянул на Лепонтоса.
— О чем ты говоришь? Гельветы нашей крови. Мы не стервятники, чтобы клевать их кости, мы не станем охотиться на них в трудные времена. Однажды они могут нам пригодиться.
Лепонтос выглядел озадаченным.
— Пригодиться? Нам? Гельветы?
— Если нам придется сражаться с Цезарем, нам понадобятся союзники. А если Цезарь перебьет гельветов, то союзниками нам они уж точно не станут. — Рикс говорил очень веско.
— А с чего это нам сражаться с Цезарем? — удивился пожилой воин, покрытый шрамами с ног до головы. — Нет, Верцингеторикс, ты, по-моему, придаешь слишком большое значение этой пресловутой римской угрозе. Мы давно и хорошо с ними торгуем. Если припрет, всегда можно предложить Цезарю зерна для армии. Им же есть нужно. И он оставит нас в покое.
— Дураки! — заорал Рикс, вскакивая на ноги и опрокидывая чашку с вином. Брызги попали на одежду говорившего. — Мне стыдно тебя слушать! Мне стыдно слушать любого человека, который собрался торговать с захватчиками. Мы рабами не были и не будем! Нас не для того рождали на свет, чтобы мы пресмыкались перед римской сволочью!
Мне, да и не только мне, показалось, что Верцингеторикс вдруг вырос еще больше и вот-вот разнесет собственный дом. Что-то дикое, словно огромный свободный зверь, проглянуло в нем в этот миг. Люди отпрянули.
— Я готов пасть в бою, но никого не буду просить! Ни о чем! Никогда! — Верцингеторикс был великолепен. Я порадовался, что остался.
— Если ты поведешь нас против римлян, мы пойдем за тобой! — крикнул кто-то из задних рядов.