печать пророков, не перечеркнул своей миссией то, что было людям ниспослано через других пророков, в прежние эпохи. Но на внешнем, общедоступном уровне наследие Изначальной Традиции воспроизводилось чаще всего неосознанно. Архитекторы, строившие бесчисленные храмы, сочетавшие в своей конструкции четверик основания и завершающий его круглый купол (или ротонду), не думали ни о мистической квадратуре круга, ни об алхимическом обретении Полюса. Это оставалось уделом немногих, порой непонятых и гонимых, — тех, кто мог сказать о себе, как «Каменщик и Король» у Редьярда Киплинга: «Вслед за мною идет Строитель. Скажите ему — я знал» (перевод Д. Закса).
К ЗЕЛЕНОЙ ЗЕМЛЕ
С миром сакральных нордических символов, с представлениями о духовном паломничестве к Полюсу и о земных странствиях с целью взыскания Центра Мира тесно связан загадочный, по-особому неуловимый образ Зеленой Земли — один из вариантов Земли Света. Его можно считать и друидическим, кельтским: зеленый цвет давно и устойчиво вощел в число символических коррелятов друидического наследия. К тому же Изумрудным Островом кельты называли Ирландию с ее глубоко осмысленной сакральной географией: четыре провинции Ирландии секторами сходились к пятой, центральной и самой священной области, воспроизводя таким образом контуры материка Гипербореи на знаменитых картах Г. Меркатора (XVI в.) — архетипический гиперборейский символ, согласно традиционалистским представлениям. Соотнесение же названия Изумрудного Острова с яркой зеленью лугов — наверняка вторичное, как говорится, профанное (и позднее): ведь луга прочих островов Британского архипелага вряд ли менее зелены, нежели ирландские.
Точно так же и Гренландия — буквально «Зеленая Земля» — скорее всего получила свое скандинавское название не из-за того, что ее прибрежные территории были как-то по-особому зелены, а из соображений религиозно-мифологических и сакрально-географических. Ассоциативно-семантические коннотации, связанные с образом Зеленой Земли, позволяют — на материале различных культурных традиций — истолковать это название как «Страна на пути к Полюсу Мира».
Где конкретно искать следы этих ассоциативных связей? Только ли в северноевропейской мифологии? Нет; пожалуй, в наиболее четкой, инициатической форме они обнаруживаются на противоположных, южных рубежах индоевропейского мира, в его контактной зоне с миром афразийским — в Иранском регионе. Речь идет о средневековом шиитском мистицизме, об учении аль-Ишрак («Рассветное Озарение»), Хикмат аль-Ишрак («Премудрость Озарения», «Рассветное, или Восточное, Богомудрие»). Это учение детально разработал великий богослов и мистик Шихабаддин Яхья Сухраварди (1155–1191).
Не пытаясь охарактеризовать его наследие в целом (отсылаем читателя к блестящим книгам французского востоковеда Анри Корбена, в настоящее время выпускаемым в русском переводе издательством «Волшебная Гора»), подчеркнем, что он в утонченнейшей форме воскресил традиции иранского маздеизма и античного герметизма, основывая на них парадигму мистического богопознания. Причем в этой парадигме отчетливо обозначается аспект полярного символизма. По словам Анри Корбена, тот Восток, который взыскуется иранскими мистиками, «не находится и не может находиться на наших географических картах. (…) Этот мистический, сверхчувственный Восток, место Зарождения и Возвращения, цель вечного Поиска, есть не что иное, как небесный полюс; это Полюс с заглавной буквы, крайний Север, столь крайний, что его можно считать порогом инобытийного измерения»{304}.
В таком случае, как понимать мистическую зарю, озарение, рождающееся на таком Востоке? Этот вопрос задает себе и Корбен и отвечает на него так: это «свет Севера, полуночное Солнце, сияние северной зари. Это уже не день, следующий за ночью, и не ночь, следующая за днем. Дневной свет вспыхивает в недрах кромешной ночи и преображает в день эту ночь, которая остается ночью, однако Ночью световой». Это Полуночное Солнце мистериальных теофаний — то, что иранские мистики, по определению Корбена, именовали «световая Ночь, темный Полдень, черный Свет. Сполохи северной зари визуализируются в манихейской религии в виде Columna gloriae (лат. Столп славы), сложенного из всех частиц Света, возносящегося от инфернальных областей обратно к Световой Земле, Terra Lucida, расположенной (…) на Севере, то есть на космическом Севере»{305}. Эту невечернюю зарю Норда Анри Корбен сравнивает с сокровенным образом духовной алхимии Европы: Aurora Consurgens, Заря Восходящая{306}.
Возвышенный стиль этих высказываний не препятствует им оставаться исключительно точными и информативными. В них обозначен и исторический контекст учения ишракийун — последователей «Рассветного Озарения», его манихейские, центральноазиатские реминисценции. Понятие «черного Света» влечет за собой и ассоциации с христианской мистикой «Ареопагитик», с космогоническими трактатами тибетской религии бон (вспомним, что говорилось об этом в начале книги). Эта «Божественная Тьма на подступах к Полюсу» — не та тьма, в которой заточены искры Света, но глубоко священный покров, окружающий лучезарную Землю Полюса. Преодоление «световой Ночи» на мистическом пути к Вершине Мира, как ступень инициатического испытания, знаменуется, согласно духовному опыту современника Сухраварди, среднеазиатского суфийского шейха по имени Наджмаддин Кубра (Кобра во французской транскрипции; 1145–1221, или 1146–1220), вспышкой несказанно прекрасного Изумрудного Света. Духовное восхождение описывается как вознесение из колодца, который вначале представлялся мрачной бездной: «”А в конце мистического пути ты увидишь колодец у себя под ногами. И весь он преобразится в световую криницу, отливающую зеленым. Будучи поначалу тьмой, ибо гнездились в нем демоны, он засиял теперь зеленым светом, ибо стал местом нисхождения Ангелов и Божественного Сострадания”. Наджм Кобра говорит здесь об ангелофаниях, которых он удостоился: исход из колодца в окружении четырех Ангелов; нисхождение Сакины (Шехины) …»{307}
Поясним один очень важный момент: Шехина (арабск. Сакина) — это высочайший и сокровеннейший образ авраамической традиции, Божественное Присутствие; чуть ниже мы вернемся к этому образу. А Наджмаддин Кубра продолжает свое удивительное свидетельство: «И когда совершишь ты вознесение из семи колодцев в различных категориях существования, тогда откроются тебе Небеса во всем их могуществе и мощи. И атмосфера их — зеленый свет, чья зелень от животворного света, вечно колеблемого волнами, набегающими одна на другую. И такова насыщенность этого зеленого света, что духи человеческие не в силах его вынести…»{308}
Это Visio Smaragdina, Изумрудное Видение (в определении Корбена), последователь Кубры, шейх Ала’аддаула Симнани (1261–1336) описывает как окончательное раскрытие «тела света» в физическом теле мистического паломника, как преодоление седьмой, последней на пути восхождения «завесы», когда индивидуальное посвящение завершается в изумрудном сиянии — «самом прекрасном из всех цветов»{309}. И это не выглядит, в контексте исламской традиции, вольной трактовкой индивидуального опыта: ведь и в сакральной космологии ислама Мировая Гора Каф, желанная цель суфийского духовного паломничества, венчается сверкающей Изумрудной Скалой — символом Полюса Неба.
Изучение средневековых источников, связанных, хотя бы косвенно, с образом Зелени как космологического фактора и полярного символа, рождает ощущение неуловимой закономерности, стоящей за этими свидетельствами. Богатейший материал в этом плане дает латинская алхимия, особенно те ее тексты, которые представляют собой переводы либо переложения арабских — то есть чаще всего харранских, сабейских в широком смысле слова трактатов. Именно в них возникает поистине вселенский образ — Benedicta Viriditas, Благословенная Зелень, порождающая все сущее (Benedicta Viriditas, quae cuncta res generat).
Этот «латинско-сабейский корпус» позволяет даже наметить конкретную цепь преемственности в передаче этого образа. Ключевой фигурой здесь оказывается великий ученый Джабир ибн-Хайан (721–815), Гебер латинских источников — ученик шестого шиитского имама Джафара ас-Садика (Джафара Праведного; 700–765), выдающегося богослова и знатока самых различных наук. Его авторитет как человека святой жизни и чудотворца высок и среди суннитов. Джафар Праведный создал учение о вечном Божественном Свете, проявленном еще до Адама{310}. С его именем связывают и алхимический трактат, опубликованный (с немецким переводом) в Гейдельберге в 1924 г. Юлиусом Руской. А труды Джабира (Гебера) в Средние века с глубочайшим пиэтетом и пониманием их смысла переводились на латынь, что во многом определило понятийную и символическую базу латинской алхимии.
О том, что Viriditas входит в число важнейших для Гебера символов, латинские авторы говорили неоднократно, возводя это понятие к античному герметизму. В дошедшем до нас лишь в средневековом латинском переводе герметическом «Златом Трактате» («Tractatus Aureus») образ Зелени возникает в зашифрованном виде: «O Benedicta aquina forma pontica, quae elementa dissolvis!» («О Благословенная форма морской воды, растворяющая первоначала!»); «O aquina forma permanens, regalium creatrix elementorum!» («О непрестанная водная форма, создательница царственных первоначал!»); «O Natura maxima naturarum, creatrix quae continet, et separat mediocria naturarum, cum lumine venit, et cum lumine genita est, et quam tenebrosa nebula peperit, quae omnium Мater est!»