Инфантильные — в локончиках, в кудельках, в бантиках и в оборочках. Они мило щебечут, слегка присюсюкивая, таращат хорошенькие глазки, складывают губки сердечком или улыбаются с детским лукавством, сверкая безупречными жемчужными зубками, очаровательно морща носики. Такие милые наивные девочки. Этот вид более распространен, чем первый.
Привычка улыбаться, привычка казаться милой маленькой девочкой внедряется глубоко и прочно. Вы можете встретить почтенную симпатичную старушку в ярко-розовой шляпке с бантиками и с цветочками. Она будет улыбаться вам и разговаривать детским тоненьким голоском. Она совсем одинока. У нее есть сбережения. Она копила их долго на «черный день», в юные годы отказывая себе во всем. Ей очень много лет. Надо торопиться истратить накопленное — оставлять некому. Денег много, а времени мало. Почему же не позволить себе пережить третью-четвертую молодость, надевая пестренькие шляпки, яркими яблочками подрумянивая щечки, весело лепеча со старушками-подружками, потягивая сладкое винцо в уютном кафе.
Впереди большая витрина. Что происходит там? Кажется, что-то страшное. Человек с закрытыми глазами, закутанный в белую простыню, вверх ногами лежит в кресле. Склонившись над его лицом, на низкой круглой скамеечке сидит другой, тоже весь в белом. Что он с ним делает? Бреет. Бреет, удобно сидя на скамеечке. Специальным рычажком поворачивает клиента вместе с креслом так, как ему нужно. Клиент дремлет, чтобы не терять времени.
Встречаю знакомую. «Как поживаете?» — приветливо кричит она. «Хорошо, благодарю вас, а вы как?» — «О, спасибо, прекрасно!» — озаренная безмятежной улыбкой, отвечает она и потом долго жалуется, сколько ужасных неприятностей навалилось на нее и как ей не везет в жизни.
А по улице несутся машины. Сколько их! Не только роскошные «кадиллаки», «паккарды» и другие последние модели. Здесь можно встретить такие экземпляры, каких, пожалуй, не увидишь больше нигде. Вон старичок. Его машина явно переделана из старинной кареты. Высокие невиданные колеса. Не спеша едет он по своим делам, важно возвышаясь надо всеми, свысока поглядывая на обтекаемые кузовы новых выпусков. Вон группа веселых головорезов — мальчишек по пятнадцать — шестнадцать лет. Их человек десять набилось в машину. С гордостью несутся они вопреки всем светофорам. Они по частям на складах утильсырья собрали свой автомобиль. Неважно, что он не покрыт капотом, что из него торчат какие-то пружины и приспособления вроде самоварной трубы. Неважно, что он весь перевязан веревками, а сиденья давно позабыли, что были чем-то обиты. Важно, что они едут, да как быстро и весело.
А вон еще какой изобретательный человек. К низенькой детской тележке приспособил мотор, руль и даже гудок. Как он искусно лавирует в потоке машин, поднимаясь над землей всего лишь на несколько вершков.
Хорошая вещь комфорт, только когда он не владеет вами.
Один молодой американец жаловался мне. Он безумно влюблен и страшно тоскует, что видит свою девушку только один раз в неделю. «Вероятно, очень заняты?» — сочувственно спросила его я. «Да нет, — сказал он, — вечера у меня все свободные. Но военное время. Очень маленький лимит на газолин. Хватает всего на одну поездку в неделю». — «А на трамвае или пешком?» — «Ну что вы, это же очень неудобно».
Не знаю, какая наша девушка простила бы своему воздыхателю, если бы он не пришел к ней только из-за того, что ему нечем было заправить машину.
Очень любопытно посетить «бьюти-салон». Решаюсь зайти.
Большой светлый холл. Все голубое — стены, ковры, платья служащих девушек. Здесь очень много женщин, желающих быть красивыми, но не видно ни одной. Все в отдельных голубых кабинках. Приводят и меня в такую же, сажают перед большим зеркалом в мягкое кресло, оно крутится во всех направлениях. Масса кранов, маленьких душей, непонятных приспособлений — все только для головы. Вымыли. Высушили. Приближается дело к прическе. Входит главный парикмахер с лицом профессора, пожилая дама не в форменном костюме и еще одна девица, кроме моей. Все что-то лопочут, быстро и непонятно, тыкая пальцами в мою голову. Ворошат волосы, каждый по-своему, тащат пряди в разные стороны. Ничего не понимаю. Различаю только одну лестную фразу, произносят ее без конца: «beautiful Russian lady». Главный парикмахер с удовольствием говорит по-русски: «Будэт картинка!»
И вот начинается. Что-то подстригают, закручивают, вставляют какие-то палочки, опять моют, опять крутят, надевают сетку, сушат. Работают все, только дама в штатском бездействует, скрестив руки на мощной груди. Неслышно появляется маникюрша, устраивается на низенькой скамеечке, не говоря ни слова делает маникюр.
Волосы высушены, сетка снимается под восторженные восклицания трудившихся. Да-а, эффектное зрелище. У меня ощущение, что я надела парик и должна выйти на сцену в экстравагантной роли.
Затем ведут в другое помещение. Освещают особым светом. Рассматривают кожу в лупу и без лупы. Чем-то мажут, красят щеки, рисуют губы («под роковых»), пудрят. Вручают пакет специальных приспособлений — только для моей кожи! На моих глазах приготовляют пудру из разных цветов и сортов — пригодную только мне! Плачу бешеные деньги и ухожу. Моя маленькая дочь Анюта встречает меня слезами: «Мама, это не ты!»
Не задумываясь, все сдираю, смываю — и успокаиваюсь.
Между двух рядов высоких домов — длинная, узкая щель. Может быть, она и не очень узка, но кажется такой из-за нечистой серости этих домов, из-за нечистых запахов, которые носятся здесь.
Это задний двор этого города, с его мусором, сточными канавами и помойками. Фасад его там, где стоят очаровательные домики в зелени и в цветах, где широки просторные улицы — вымытые и выглаженные, там, где забываешь, что существует слово «грязь».
Длинная серая щель носит название «Main street» — «Главная улица». Вначале, при слабом знании английского языка, когда ухо еще не привыкло к тонкостям произношения гласных, я думала, что она называется «Man street» — «Мужская улица», и это название казалось мне более подходящим. Улица для мужчин. Здесь ничего не приукрашено. Нет накрахмаленных кружевных воротничков, выхоленных рук, невинных улыбок и наивных глаз.
Вся улица испещрена театрами-бурлеск. Огромные витрины у входных дверей. Фотографии женщин в соблазнительных позах. Бурлески переполнены мужчинами. Главным образом это солдаты. Они приезжают из лагерей в отпуск на один день. Животным ревом реагируют они на происходящее на сцене. Чуть не вываливаются из лож, распаленные обнаженными, утомленными, жалкими женскими телами, демонстрирующими свою наготу по три сеанса в вечер. С профессиональной «голливудской» улыбкой, без тени ее в усталых глазах, они постепенно сбрасывают части своей одежды под аккомпанемент пьяных возгласов, в атмосфере, пропитанной запахом дешевой пудры, дешевого табака и пота возбужденных тел. Проходы раздевающихся девиц по широкому барьеру оркестра, глубоко, полукругом уходящего в зал, — как бы прослойки между номерами программы. Номера соответствующие. Гвоздь программы — немолодая, плотная, коротконогая дама. На ней лифчик с двумя длинными кистями на остриях и трусики с такими же кистями, в виде двух хвостиков, сзади. Под звуки плавного вальса тренированные мышцы ее груди начинают вращать висящие кисти, сперва в одну сторону, потом в другую и, наконец, навстречу друг другу. Ритм музыки меняется, движение кистей все быстрее и быстрее. Восторженные вопли и свист, как на футбольном поле. Кстати, это вполне добропорядочная семейная дама. У нее трое детей. Очень приличного вида пожилой муж привозит и увозит ее на машине. Во время выступления не спускает с нее глаз из-за кулис.
Или такой «изысканный» номер: десять девиц приглашают на сцену десять мужчин. Выстраиваются в два ряда. Оркестр играет «джиттербаг», пары танцуют. Во время танца дама должна раздеть своего кавалера. Кто успевает первый — получает приз.
Театр-бурлеск сменяется кинематографом, где происходит то же самое, только на экране. Много дешевых баров, кафе — прокуренных, грязных, с плохо вымытой посудой. Здесь можно не следить за гигиеной, никто не придерется, никто не обратит внимания на грязный стакан.
Main street — Главная улица — единственная, где можно встретить откровенных проституток. Они ходят в одиночку и группами, молодые и старые. Собираются у театральных дверей, ждут окончания зрелищ, которые приведут к ним клиентов.
Вот трое мужчин тащат совсем еще молоденькую девушку. У нее спустился чулок, на плече надорван рукав… Она сопротивляется, ложится на землю, — так выражают свой протест маленькие капризные дети. Она кричит, в отчаянии заливаясь слезами. С равнодушным смешком ее подталкивает и увещевает подруга. Она, вероятно, уже забыла свой первый выход на улицу или не хочет его вспоминать.
На улице почти совсем темно. Фонари горят слабо, их немного. Уже поздно. Улица пустеет. Пустеют кафе и бары.
В маленьком, неуютном и неопрятном кафе, освещенном единственной тусклой и какой-то желтой лампочкой, на высоком табурете у стойки сидит женщина. Других посетителей нет. Кафе скоро закроется. Она сидит и пьет кофе. Лица не видно. Голова опущена, лоб закрыт до самых бровей соломенно-желтыми волосами. На них примостилась маленькая помятая шляпка с голубым цветком и с красной дрожащей ягодкой. Сосредоточенно и внимательно она пьет кофе. Пустой, безо всего. Плечи опущены. Сидит сгорбленная, усталая, распустившаяся — никто не смотрит не нее. Пьет кофе медленно. Не торопясь черпает его ложечкой из чашки. Она наслаждается. Во всем мире сейчас для нее ничего не существует, кроме этого кофе…
Почувствовав на себе взгляд, поднимает голову. Старое отекшее лицо. Тусклые, выцветшие глаза. Влажный от только что проглоченного кофе, со следами стершейся помады рот. Глупо и страшно обрамляют это лицо соломенно-желтые волосы.
Она поймала на себе взгляд. Взгляд мужчины! Мигом преображается. Небрежно отодвигает чашку с кофе, секунду назад он был дороже всего. Губы расплываются в улыбке, тусклые глаза пытаются изобразить кокетливый взгляд. Удивительно невпопад всему своему виду, лихо заламывает шляпку, взбивает желтые локоны. Она отвыкла от клиентов. Даже здесь, где спрос так велик, а вкусы нетребовательны, она не привлекает взоров. И вдруг взгляд мужчины остановился на ней. Она смотрит в ответ с недоверием, но и с робкой надеждой. С привычной когда-то развязностью соскакивает с табурета. Слегка покачиваясь, медленно движется к двери. Улыбается приоткрытым ртом, не спуская глаз с мужчины, обратившего на нее внимание. Неужели удача? Ей не приходит в голову, что смотреть на нее можно не только как на товар. Она напряженно ждет. Постояла немного, не отрывая просящих глаз…