– Спасибо, Денис. Но это мое личное дело. – Ответил Олег.
– Не гоношись, пригожусь.
– Чем же?
– У брата затырен схрон – пять Калашей и два Макарова. Все с начинкой.
– Где тебя найти?
– На лесопилке Павла.
– Мне оружие может понадобиться сегодня.
– Адресок Павел шепнет. И еще, без меня заваруху не начинай. Я нарисую норы его банды. С такой картинкой не фраернешься.
Олег проводил Дениса до двери и вернулся к столу. Народ уже разошелся. Последней поднялась Руфина Абрамовна. Олег пошел ее проводить. На улице она взяла его под руку:
– Держись, мой мальчик. Я понимаю, как тебе трудно.
– Мама Руфа, ты подготовила бумаги на ребят?
Она остановилась и посмотрела на него поверх очков:
– Ты все еще таки хочешь их взять?
– Конечно.
– Ты теперь один.
– Когда решал стать их отцом, я еще не знал Тоню. – Ответил Олег.
Она снова взяла его под руку:
– Дом у тебя получается большой. Я недавно ходила смотреть.
– Какой дом?
– Твой дом, на Вороньем холме. Ты что, таки не знаешь, что строишь дом?
– Понятия не имею.
– Странно. Там целая бригада турецких рабочих вкалывает. Стены уже возвели.
Олег вспомнил, в письме Постников упоминал о сюрпризе.
– Это Тихона самодеятельность.
– Тебе виднее.
– Мама Руфа, пойдем посмотрим?
Они повернули к реке. Стройку на Вороньем холме Олег заметил издали. Он понял, что строительство идет по тому плану, что они в ночь перед его отъездом рисовали с Тоней. Выдержка Олега оставила. Губы его задрожали:
– Мама Руфа, зачем все так несправедливо?! Это ее дом, а она в земле. Почему судьба меня добивает?
– Олежек, ты таки сильный мальчик. А судьба сильных испытывает. Крепись, ты еще молодой, у тебя таки вся жизнь еще впереди.
– Мама Руфа, мне кажется, я тяну уже тысячу лет. Сколько же смертей я пережил. Только за последние полгода потерял двух близких, однополчанина и жену. Нет, я не молод. Я старик.
– Старики не усыновляют сирот, мой мальчик. И хватит раскисать. Если бы я тебе рассказала о своей судьбе, ты бы застыдился. При тебе немцы не расстреливали еврейских детишек. Если бы я была таки мужчиной, я бы задрала платье и показала тебе след от пули. Война меня застала в Одессе. Первый раз поехала отдыхать и оказалась под немцем. Меня тоже расстреливали и бросили в яму. Ночью нас откопали одесситы. Я стонала. Они поняли, что я жива.
– Выходит, мама Руфа, мы с тобой оба воскресли из мертвых.
– Не перебивай старших, это еще не все. Расстреливали меня уже барышней. А пока росла, таки тоже есть что вспомнить… На твоих глазах чекисты не уводили маму и папу. Ты хоть и сирота, но никогда не видел лагеря на Соловках. У него было такое симпатичное название «СЛОН», потом переделали в «СТОН».
– Народ переиначил?
– Вовсе нет, чекисты. СЛОН – Соловецкий лагерь особого назначения, а СТОН то же самое, только не лагерь, а тюрьма. Говорят, там забили около миллиона душ. Я ездила на Соловки двенадцатилетней девочкой. В синагоге собирали деньги и накупали продуктов. Я возила родителям посылки, чтобы они не умерли с голоду. Меня пускали в зону. Помню, зимой иду по лагерю, а у монастырских стен стоят скульптуры. Я приглядываюсь и вижу – передо мной мертвецы. Люди, облитые на морозе водой и превращенные в ледяные статуи. И я таки ищу среди них маму и папу.
– Как это может быть?
– Олежек, несколько лет Соловками заведовал настоящий садист. Его потом убрали, но натворить зла он успел много. Да и его преемники были не сильно лучше. Так что, мой мальчик, когда я узнала, что родителей расстреляли, веришь, вздохнула с облегчением. Они хоть не мучились в руках извергов. Пуля таки летит быстро…
– А за что, мама Руфа, арестовали твоих родителей?
– У нас была приличная квартира, соседи написали донос. Маму с папой теперь таки реабилитировали. Мне на Лубянке давали читать бумагу. Их оправдали посмертно за отсутствием состава преступления.
– Это все Сталин. Что это за фигура, на ваш взгляд?
Старая воспитательница снова остановилась и снова посмотрела на своего бывшего воспитанника поверх очков:
– Такой же бандит, как твой Кащеев. Но я тебе скажу, таки масштабы другие.
– Как же вы, ваше поколение допустило бандита к власти?
– Когда Сталин пришел к власти, я таки еще не родилась. Я понимаю, ты считаешь меня глубокой старухой, но мне еще нет и восьмидесяти. – Кокетливо обмолвилась пожилая дама.
– Прости, мама Руфа, я не посчитал. Но ты все равно жила с людьми, которые кричали Сталину ура? Объясни мне, в чем дело?
– Мой Олежка, я старая еврейская женщина. Из моих уст такие слова для русских звучат обидно.
– Я не обижусь.
– Ты плохо слушал мои уроки. А я пыталась вам кое-что объяснить.
– Я был маленький.
– Да, ты был маленький. Я говорила, сколько могла. В программе этого не писали. Официальные историки все беды твоих предков связывали с татаро-монгольским нашествием. Но это, мой мальчик, неправда. При татарах русские города платили дань и жили вполне пристойно. У твоих прапрапрадедушек намечались и некоторые ростки демократии. Это уже потом, после татар, свободных граждан закабалили свои же князья. И началось рабовладение. Длилось оно много веков. А отменили крепостное право на Руси всего сто с лишком лет назад. Холуйство, мой мальчик, это как генетический вирус. Он таки плохо лечится. Холую нужен надсмотрщик с кнутом. Ты думаешь, сейчас, когда Горбачев разрешил нам говорить правду вслух, все довольны? Таки нет, мой Олежек, половина страны и сегодня зовет из могилы Сталина. Слушаться проще, чем думать самому. А кнут – прекрасный стимул для ленивца. Холуй догадывается, что если его не бить, он умрет с голоду… А вот и твои будущие хоромы, можешь полюбоваться.
Они подошли к стройке. Олег не подозревал что, рисуя с Тоней их будущий дом, так размахнулся. Стены уже поднимались выше второго этажа, а до крыши еще было далеко.
Они посторонились, пропустив грузовик с кирпичом. Голенев отметил, что кирпич необычного размера и упакован в специальные контейнеры.
– Большой будет дом. Детям в нем заживется привольно. – Улыбнулась Руфина Абрамовна.
– Дом большой, – согласился Олег: – Но не могу понять, на какие деньги он строится.
– Спроси у своего дружка Тихона. Он таки знает.
Проводив воспитательницу до детского дома, Голенев заметил, что и там кипит работа:
– Неужели Кащеев не соврал? – Удивился бывший афганец.
– Твой бандит никаких денег не дал. Правда, он таки снял нам летний лагерь и прислал работяг. Они два дня поковырялись, а потом исчезли. Деньги нашел Постников, а я рабочих.
– Молодец Тихон. – Олегу было бы неприятно знать, что сиротский дом ремонтируют на деньги убийцы его жены.
Распрощавшись с Руфиной Абрамовной, которая осталась опекать строителей, Голенев зашел к мэру.
Тихон говорил по телефону с Москвой, и Олегу пришлось ждать.
– На какие бабки ты строишь мне особняк? – Спросил он, как только мэр закончил беседу.
– Не волнуйся, турки сами предложили включить в смету отдельный корпус для администрации. Я решил вместо этого отстроить тебе дом. Водитель мне передал ваш с Тоней рисунок, я договорился с архитектором из Москвы, он начертил проект, и работа началась. Твой дом будет закончен вместе с заводом. Так что сразу, так сказать, два новоселья…
– Какое новоселье без Тони….
– Кто же думал…
– Спасибо тебе, Тихон.
– За что?
– За дом, и за все остальное.
– Дом ты сам строишь, на свои деньги, так же как и завод. А про остальное не знаю. Мы же друзья?
– А почему ты спрашиваешь?
– Догадываюсь, ты намерен уничтожить Кащеева? Не вздумай устраивать в городе пальбу.
– Какую пальбу?
– Я вижу, каких молодцов ты привез с юга. Один Хорьков чего стоит. С ними не только Кащеева, Измаил можно брать…
Олег прикинулся простачком:
– У меня даже духового ружья нет!
– Держишь меня, так сказать, за полного олуха?
– Как можно, господин мэр?
– Я тебя предупредил.
– Тогда до завтра.
– Почему до завтра? Приходи к нам вечером ужинать.
– Извини, Тиша, сегодня я бы хотел побыть один.
Постников недоверчиво покосился на друга, но промолчал. Они пожали друг другу руки, и Олег вышел из кабинета.
Мака проснулась поздно. Накануне она почти всю ночь куролесила в Какманду. Любовницу уголовного авторитета трудно было узнать. Обычно из нее слова не вытянешь, а вчера она сама рассказывала анекдоты, приглашала танцевать шестерок Кащеева, пила шампанское и звонко хохотала. Музыку, что гремела в ресторане, можно было услышать за километр. Рублик намекал, что не прочь забраться к ней в постель. Мака врезала бандиту по морде и, сообщив ему, что изменяет Кащееву только когда тот дома, отправилась в коттедж в полном одиночестве.
Мака знала про Кащеева все. Любовник не отличался трепливостью. Но она собирала обрывки его телефонных разговоров, реплики компаньонов и шестерок, втихую копалась в его бумагах. Из мелких деталей складывалось широкое полотно деятельности уголовного авторитета. Мака уважала секс и не боялась заниматься им в экстремальных условиях. Она переспала почти со всеми его помощниками в его доме, с удовольствием бегала к отцу Василию, когда милый уезжал по делам, и изо всех вытягивала информацию. Ей даже удалось сделать дубликат ключей от его сейфа. Но у Кащеева Мака денег не воровала. Он это знал и ценил в своей любовнице. Кащеев был очень богат и очень жаден. Мака подозревала, что он иногда специально оставлял пачки денег на видных местах, чтобы проверить ее честность. Но крохи с бандитского стола ее не интересовали, она хотела все.
Голенев подвернулся весьма кстати. Тертая дева с одного взгляда просекла, что перед ней парень крепкий. Таких рядом с Кащеевым она раньше не встречала. Когда выяснила, что бывший афганец овдовел, расколол Чирика и сдал его ментам, поняла – теперь начиналась ее игра. Это она предупредила любовника, когда он обрабатывал Стеколкина на роль будущего мэра. Кащеев скрылся, оставив ее за хозяйку. Все его при