– Если бы у меня был магнитофон, я бы сегодня утром врубил его на полную катушку, поставил на репит и ушел гулять.
– Я и не знал, что они до такого дойдут, – ответил Лео. – Прости. Мне и самому было тяжко, а я этажом выше.
– Да. – Джеффри Чен отложил ложку с мюсли, а потом ущипнул себя за основание большого пальца средним и безымянным пальцами другой руки. Он проделал это с каким-то чрезмерным энтузиазмом, как пес, выкусывающий блох. – Спать не давали.
– Тебя тоже не пригласили.
– Не-а, – сказал Джеффри Чен. – Не пригласили. Вообще-то они меня и не знают. Если бы кто-то в колледже и узнал обо мне, решил бы, что я математик.
– Математик?
– Ну, потому что… Нет, я историк. Если бы ты учился на моем курсе или ходил в мою семинарскую группу, то знал бы. Или был бы сам математиком, тогда понял бы, что я не математик.
– Да, непросто, – проговорил Лео.
– Часа в четыре, – продолжал Джеффри Чен, – я пришел к выводу: в сущности, я могу бросить это заведение и ехать домой. Родители живут всего в ста двадцати километрах отсюда. Тогда эта мысль очень утешала. Но не думаю, что так и поступлю. Ты ешь это дерьмо? Печеные бобы?
– Они будут разочарованы.
– О да, – согласился Джеффри Чен. – Еще бы. Они родились в стране, где все по-другому. Они знают кое-что об Оксфорде, но не о вечеринках, джазе, коктейлях и шампанском и прочей ерунде. Или о вранье.
– Вранье?
– Ну, типа когда кто-то рассказывает, что у него дядя герцог или что окончил школу в Швейцарии. Да и откуда моим маме с папой такое знать. Просто им известно, что после школы лучше всего сюда. Они ведь здесь всего двадцать лет. И вряд ли обрадуются, если сын возьмет да бросит учебу. Просто утешительная мысль в четыре часа утра. Подумал и забыл.
– Но лучше не бросать, – сказал Лео. И подивился: надо же, он может общаться. И Джеффри Чен говорит с ним так, как будто ничего не случилось.
– Нет, – ответил тот. – По крайней мере, эти ублюдки не бегали к моей комнате и не орали оскорбления в замочную скважину. Надеюсь, с кем-нибудь случился передоз или что-то в этом роде. Смешно будет. Уверен, они там принимали наркоту.
– Спасибо, Джеффри. – Лео пришлось встать, отставить поднос и уйти. Сочувствие Джеффри Чена показалось ему невыносимым. Оставалось всего шесть дней.
В новом доме своих родителей Аиша ждала. Работала. Ждала. Она решила, что, если не вернется в Кембридж, пропустит только последние занятия у доктора Кеппера, а это не смертельно. Она привезла свои записи и может заняться дипломной работой.
Сначала, когда она поделилась планами с матерью, та сказала: «Хорошо, отлично», но, очевидно, потом они с отцом что-то обсудили – уж кто-кто, а папа знал, что такое дипломные работы, – так что утром Назия зашла в комнату Аиши уточнить, работает она или намерена сачковать. Но дочь кивнула на тетрадки на столе. Во всяком случае, все указывало на то, что она усердно трудится. Мать спросила, что Аиша хочет на завтрак, и она ответила: все что угодно. Девушка надеялась, что на сей раз ее избавят от остатков праздничного ужина. В соседнем саду глазел на какие-то растения Лео Спинстер. На нем была синяя куртка. Джинсовая, наверное, решила Аиша.
На следующее утро позвонила кузина Фанни. В доме имелся всего один телефонный аппарат, и Аиша ничуть не сомневалась, что мама и Раджа будут подслушивать: брат все еще оставался дома из-за травмы. Фанни очень хотелось знать, что сейчас у Аиши с Энрико, но, поскольку брат то и дело вставал и слонялся поблизости, она вознамерилась молчать как рыба. Скоро Фанни сдалась и пустилась в долгий рассказ о том, как ее парень Мэтью купил ей букет желтых роз.
Если бы не подслушивали, Аиша рассказала бы Фанни, что в этом доме решительно никто не знает, каково это – влюбиться.
Вечером за ужином Аише послышалось, что доктор Спинстер моет посуду и что-то напевает. Оказалось, что это Лео. Она так и подскочила на стуле.
– Что такое? – спросила Назия. – Ты что-то забыла?
Прошло несколько дней, а Аиша написала всего сорок или пятьдесят слов. Однажды она несколько часов просидела в кабинете, наблюдая, как жонглирует Раджа. Он научился этому на отдыхе в Италии и теперь решил вспомнить былое мастерство: сперва подбрасывал два шарика, потом, когда убедился, что они описывают нужную траекторию, уже три. Настоящие кожаные мячики для жонглирования, красно-зеленые. Лео Спинстер стоял за забором. В глубине сада старый доктор мудрено обрезал плодовое дерево секатором. Лео окликнул Раджу через забор, а потом небрежно сорвал с дерева три плода локвы и принялся подбрасывать. Какое-то время оба жонглировали тремя предметами. Раджа, опомнившись и подумав о чем-то вроде вежливости, бросил шарики и покачал головой. Лео почувствовал себя польщенным: кажется, он пытался дать совет.
Пришло письмо от Энрико. В нем он благодарил Шарифа и Назию за отлично проведенное время (имя Шарифа было написано неправильно). Он надеялся очень скоро снова увидеть все семейство. Назия читала, кривя губы. Хотя послание запоздало на две недели, добавила она, сформулировано вполне вежливо. Все в порядке, заверила Аиша в ответ. «Он сказал, что провел прекрасный вечер, который никогда не захочет», – Назия весело показала Аише эту строчку. Дочь натянуто улыбнулась и отправилась наверх писать диплом. Соседей было не видно. Вероятно, уехали в больницу – она припомнила, что у матери семейства рак кишечника и ей недолго осталось.
Однажды Аиша поняла, что за предыдущий день написала всего четырнадцать слов. «Мы надеемся вернуться к этому важному вопросу в надлежащее время и в надлежащем месте». Она выбрала очень интересную тему: судебное преследование военных преступников и их бенгальских сообщников после 1971 года. С тех пор как ее письмо Лео Спинстеру скользнуло в почтовый ящик по соседству, прошло шесть дней. Что он о нем думал, ей до сих пор было неведомо.
В тот же день позвонила Фанни. Аиша отнесла телефонный аппарат в столовую и заперла дверь, чтобы никто не подслушивал. Фанни рассказала, что мать, Рекха, узнала все о ее отношениях с бойфрендом, Мэтью. (Они были вместе уже четыре года.) «Мама хочет знать, насколько далеко я зашла с Мэтью. Это так глупо!»
Аиша перекинулась парой фраз со старшей сестрой Лео: они встретились у почтовых ящиков. Девушка придумала повод прогуляться, хотя отправлять ей было, в сущности, нечего. Сестра представилась: ее звали Блоссом.
– Должно быть, это ваши мальчики, – сказала Аиша.
– Один мой, – ответила Блоссом. – А второй – моего брата Лео. Он не говорил? Спасибо вам большое за то, что вы тогда его подвезли до больницы.
Аиша улыбнулась и разыграла сценку «благодарный иммигрант»: взяла левую ладонь в правую, потом наоборот. Она обратила внимание на жемчуга Блоссом: чересчур крупные, чтобы быть натуральными. Раньше ей не приходилось встречать людей с таким именем. Сказать, что ли, что она подвозила ее брата три раза, а не один?
– Однако он может поблагодарить вас лично. Вот и он сам.
Они дошли до ворот дома Спинстеров и увидели Лео – он стоял с письмом в руке. С тем самым. Похоже, ждал Аишу. Блоссом, шедшая позади, ни с того ни с сего помахала рукой и оставила их вдвоем у калитки. Она остановилась и посмотрела ему в глаза.
– Вы идете к ящику? – спросил он.
– Только что оттуда.
– Давайте пройдемся, – сказал он. – Не против? Не каждый день – ваше письмо. Я получил его.
– Да, – ответила Аиша. Она уже ненавидела его. И тот день, когда его встретила. Он улыбался – незнакомой ей, но явно заученной улыбкой, постукивая по запястью ребром конверта. Письмо казалось таким же чистым, как тогда, когда она просунула его в щель для почты. Он прочел его раза два, не больше.
– Не знаю, что на меня…
– Очень лестно – получить такое письмо, будучи без пяти минут мужчиной средних лет, – сказал он.
«Должно быть, ему чуть больше тридцати», – подумала Аиша.
– Не надо ничего говорить, если не хотите, – попросила она.
– Нет, мне кажется, кое-что сказать все же надо. Понимаю, от меня ждут не этого, но мне действительно следует дать вам совет.
– Я понимаю, о чем вы.
– Не то чтобы я вас отвергал. Хотя именно это я и делаю, к слову. Но ведь множество мужчин, получив такое письмо…
– Не думаю, что я написала бы такое письмо мужчине, который… множеству мужчин.
– Вы не знаете мужчин, – продолжал он. Аиша ощутила, как сжимаются губы: так хотелось заговорить вновь. Правая рука крепко сжала локоть левой. – Вы ведь еще так молоды. И, возможно, недостаточно знаете жизнь, хотя сами можете считать иначе.
– Я достаточно знаю жизнь, – не выдержала она.
Надо же было так ошибиться в Лео Спинстере. Он рассуждал точь-в-точь как проповедник из радиопередачи.
– Знаю, знаю, сам так думал, – сказал Лео. – Но это не так, вовсе не так. Мне известно, как себя ощущаешь, попав в Оксфорд или Кембридж. Поступил – и кажется, что можешь править миром. Я проучился там семестр и еще два дня – и больше не смог.
– Почему вы оставили учебу? – спросила она.
– Не знаю. Это было… Просто невыносимо.
– Который сейчас час? – спросила она, просто чтобы что-то сказать.
– Что, время? – отозвался Лео. – Не знаю. Не при часах.
И смущенно отвел взгляд. Для такой пустячной оплошности – чересчур, но она вспомнила: в письме, которое он держал в руке, упоминалось о часах, болтавшихся на его худом запястье. Очевидно, она как-то задела его чувства, и он запомнил эту строчку.
– Пообещайте мне кое-что, – сказал Лео Спинстер. Казалось, он хотел держать себя в руках и заранее отрепетировал этот разговор, и это, бесспорно, давало ему преимущество. Ей тоже случалось так делать, но не в этот раз. – Обещайте, что никогда, никогда не напишете подобного письма мужчине, если, конечно, не помолвлены с ним. Это пылкое, страстное… это очень красивое письмо, Аиша…
– Ну что вы…
Лео поставил в ряд три прилагательных, которые никому не пришло бы в голову употребить даже по отдельности. Нет, он явно готовился.