– Держу пари, что они не изменились, – возразил Хью. – На свадьбе мама клялась ему в любви и все такое, а потом начала то так, то сяк подшучивать над ним и говорить «как это похоже на папочку», а папа, зуб даю, пожимал плечами и искал, кого бы еще обаять.
– И кому бы раздать ценные указания, – подхватила Лавиния. – Я спала?
– И храпела как дьявол, – подтвердил Хью.
– Мне приснился чудный сон, – сообщила Лавиния. – Как будто мы едем куда-то с тобой на машине, проснулась – так оно и есть!
– Какое нетребовательное у тебя Оно, – с деланой важностью сказал Хью.
– Но он так уверенно об этом говорит! – воскликнула Лавиния. – Если верить Лео, решение уже принято. Думаешь, ложная тревога и все будет как прежде?
– Он ей ничего не сказал.
– Он ее не любит. И никогда не любил. Он намерен сказать, что не любит ее и что она свободна до самой смерти. В противном случае…
– Да не будет никакого противного случая, – произнес Хью. – Думаешь, это М25 продлится вечно? Сколько мы уже по нему едем?
– Так вот же указатель! – Знак гласил: М1, на север. – Хью, поворот!
Какое-то время – уж точно, пока Лавиния спала, – они ехали по правой полосе. И Хью катил дальше – в зеркале заднего вида отражался его взгляд.
– Хью, надо перестроиться в левый ряд, – сказала она. – Хью!
– Знаю.
– Ты пропустишь поворот! – Теперь стало видно развилку. До того места, где требовалось сойти с М25, оставалось всего две полосы, и, запаниковав, точно Хью не услышал ее слов, она потянулась к рулю – нет-нет, она вовсе не собиралась тянуть, но, прежде чем осознала…
– Господи!!!
…машина слегка дернулась и направилась к средней полосе. Позади, совсем близко, заревели сигналы, засверкали фары. Хью твердо потянул руль назад, и автомобиль снова пристроился на правую полосу. Слева мимо них скользнул черный BMW. Водитель – лысый, чисто выбритый мужчина – в приступе гнева потрясал кулаком и разражался потоком сквернословия; на заднем сиденье перепуганные дети подняли руки, чтобы от чего-то закрыться; тут машина исчезла. Хью, белый как полотно, закусил нижнюю губу. За BMW образовался зазор, Хью посигналил, быстренько перестроился в средний ряд, снова посигналил и вклинился между двумя белыми фургонами на крайнюю левую полосу: снова рев и фары. Не успев глазом моргнуть, они очутились на повороте на М1, на север.
– Господи!.. – через десять минут смог выговорить Хью. – Лавиния, ты нас чуть не угробила!
– Прости. Я просто запаниковала.
– И было бы из-за чего. Все абсолютно под контролем. Если бы мы проскочили этот поворот – свернули бы на следующем.
– Прости, Хью, – повторила Лавиния.
– Просто обещай, что больше такого не повторится.
– Обещаю.
– Хорошо, забыли.
Но как получилось, что Хью умеет водить машину? Вообще вести себя как взрослый? Она узнала чувство, побудившее ее протянуть руку и указать ему путь. С тем же чувством она в три года держала его за руку, чтобы он не упал, с тем же чувством слушала, как он в дальнем углу сада заучивает роль в школьной постановке «Сурового испытания» [35], и подсказывала ему с раскрытой книгой наготове. Время от времени ей требовалось протянуть руку и убедиться, что он на верном пути. Этот постулат сформулировала сама Лавиния, а теперь она внимательно обдумывала его. Кому это было нужно на самом деле? Хью или ей самой? Потому что уже не раз брат оказывался взрослее в том, что касалось интересов и способностей. В пятнадцать лет ее ошеломило известие, что у него есть подружка, вполне серьезно к нему привязанная, а еще чуть позже оказалось, что они уже спят вместе. И у Хью, и у Лавинии были дома и жильцы – но именно брат помог ей купить дом, оформить ипотеку и даже найти жиличку: сама бы она в жизни не справилась. Он, однако же, управлялся блестяще: в доме в Баттерси он остался единственным из пяти жильцов, снявших его изначально, и теперь за съем платили уже ему. Всякий раз, когда кто-нибудь съезжал, он взимал с того, кто занимал освободившееся место, на десять фунтов в неделю больше. Брат доверительно сообщил Лавинии, что сейчас набегает приличная сумма: фунтов шестьдесят-семьдесят в неделю. Ей следовало принять как факт то, что у него получается быть взрослым, а у нее – нет. Как и то, что она не утратила привычки время от времени протягивать руку и, не умея водить, импульсивно тянуть руль на себя. Когда-нибудь Лавиния погубит их обоих. Ощутив желание прощупать почву, понять, откуда взялась эта потребность, она весело спросила:
– Я съем батончик, а ты будешь?
И совершенно не удивилась, получив ответ, над которым явно раздумывали час или около того:
– Нет, спасибо. На самом деле я не хочу есть всю эту дрянь.
Какое-то время они ехали молча, влившись в спокойный поток движущихся по шоссе автомашин. Лавинии хотелось что-нибудь сказать, чтобы Хью снова обратил на нее внимание, но в голову ничего не приходило. В конце концов, она знала о его жизни все: через неделю в Национальном театре начнутся прослушивания на «Варфоломеевскую ярмарку» Джонсона, прогон «Сенной лихорадки» закончился неделю назад – она была на последнем вечернем спектакле. Ему повезло: не нужно в поте лица искать заработок. Пусть он не стал звездой сцены и его имя не смотрит с афиш, но на жизнь хватает, а работа нравится. Не стала исключением даже та неделя, когда он за два дня озвучил документальный фильм об Англо-бурской войне.
– Остановимся при первой возможности, – вскоре сказал Хью. – Я бы отдохнул.
– Это как раз там, где мы не сумели найти машину. Ходили и ходили по парковке, а в итоге Лео предположил, что мы могли зайти на парковку на другой стороне шоссе.
Хью не позволил себе рассмеяться – совсем недавно Лавиния допустила досадную оплошность. Но слегка усмехнулся.
– Что, для ланча слишком рано? – спросила она.
– Вовсе нет. Полдень. Вот что я тебе скажу – в Дерьмовом Уголке мы точно не остановимся. На следующем перекрестке найдем симпатичный маленький паб в торговом городке. Что думаешь?
– Симпатичный маленький паб в торговом городке, – повторила Лавиния. Но в этом слышался сарказм, который вовсе не подразумевался ею. – С удовольствием. – Однако голос ее прозвучал так, точно ей не принадлежал.
– Ну, нам больше ничего и не остается.
Если уж Хью сердился, с этим ничего нельзя было поделать.
Километров через десять показался перекресток; указатель гласил: Нортхэмптон.
– Симпатичный маленький паб в торговом городке, – повторила Лавиния, на сей раз на самом деле не без сарказма.
Так ее брат представлял себе жизнь: теперь она ясно увидела – он стал жестче; актер в нем искал нечто яркое, то, что легко умещается по ту сторону рампы, то, что можно показать, – а для этого нужно, чтобы и он, и публика знали, о чем речь. Симпатичный маленький паб в торговом городке. При этих словах то, что имел в виду Хью, становилось осязаемо, зримо. Вот и все, что актеру надо: уловить, что знает он и знает его зритель. Но Хью всю жизнь прожил в двух городах, Шеффилде и Лондоне, и его познания о симпатичных маленьких пабах в торговых городках совсем скудны. Лавиния почувствовала: ему, актеру, требуется очень быстро усвоить, какой должна быть жизнь, какова она в других актерских интерпретациях. В это мгновение сестра возненавидела брата за эту его очаровательную ограниченность, но тут же поняла: он просто озвучил банальность, расхожее выражение, скоро станет ясно, что на самом деле ничего подобного не предвидится. В его воображении симпатичный маленький паб в торговом городке был вполне реален – точнее, реальными были его детали: хозяйка определенных статей, меню, неброский пыльный интерьер, цветы, латунные бляхи и завсегдатаи… На сцене эти слова воспринимались по себестоимости, но действительность вмешается, заявит свои права – и подведет его. Брат унаследовал обаяние их отца вместе с ограниченностью этого обаяния.
Теперь перед ними расстилалась английская глубинка – представлявшая собой серое дорожное полотно с указателями, взрезавшее землю. На хребтине холма выстроились в ряд телеграфные столбы и примостилась рощица из четырех деревьев. Водитель контейнеровоза припарковал свою махину к обочине и с озадаченным видом обходил вокруг груза; так они и не узнали, что привело его в такое недоумение.
– Ты бы хотел жить за городом? – спросила Лавиния.
– Очень, – отозвался Хью, – когда состарюсь: симпатичный домик, очень уютный, с низкими потолками, розами у крыльца и тропинкой до парадных ворот. И гусями в пруду.
– И с соломенной крышей?
– Может быть. Не знаю. Разве в этой соломе никто не заводится? Что за хрень.
– А может, в торговом городке?
– Стану ли я жить в торговом городке? Давай подумаем. Мы говорим о пенсии? Хочу белоснежные волосы, трость, фетровую шляпу…
– Так ты же не хромаешь.
– Не хромаю. Просто хочу трость. А дом… дай-ка подумать. Большой квадратный особняк в георгианском стиле, с квадратным садиком, совсем простой, две лужайки и тропинка, маленькие совсем лужайки. Как думаешь, посадить вишневое дерево? Может быть. Ах да, и кот в окне, рыжий и полосатый, а сквозь перила забора просунуто объявление о церковном празднике. Чего это ты?
– Да так… – ответила Лавиния. – Думаю, мне не по силам было покупать эту чертову квартиру. Легко представляю себя живущей в ней и когда мне будет девяносто.
– Можешь переехать ко мне, в особняк. Не переживай, – отозвался Хью. – Все, мы на месте. Как тебе?
Он последовал лишь ему известным проверенным маршрутом и, болтая с сестрой, направил машину прямо в центр маленького торгового городка – Таунчестера, так, кажется. Тут же появилось подобие главной площади. На ней внезапно нарисовались какое-то общественное здание с вычурной башней, выкрашенная белой краской гостиница, а перед ней – пустая парковка. Лавиния сдалась. Мысли Хью двигались по привычной траектории, рисовали знакомые картины, и вдруг… Ты не успевал оглянуться, как все эти клише появлялись у тебя перед носом. Мир вел себя так, как было удобно Хью. Тогда как сама она могла пройти всю Оксфорд-стрит, бормоча: «