– Как скажешь, дед, – миролюбиво, чтобы потешить старика, сказал Треско. Он слышал, как мать и дядья говорили то же самое.
– Десятки лет я ездил за рулем каждый день, – продолжил Хилари. – Должно быть, я один из самых опытных водителей в этих местах. А твоя мама сказала, что будет возить меня в больницу и твоего дядю Лео в придачу. Вчера это было. Твоя тетка Лавиния так и не научилась водить, ты это знал? А я умел задолго до того, как познакомился с твоей бабушкой.
(Спустя пару часов после того, как Треско опустил рогатку и улегся, скрестив руки, готовясь расслабленно слушать дедову болтовню, к нему подошел дядя Хью, с кислым видом пиная обеденные стулья.
– Как отрадно видеть, как дед ладит с внуком, – не подумав брякнул он. – Приятно посмотреть. Я наблюдал за вами из этого, как его, окна гостиной.
Треско недоверчиво воззрился на дядю:
– Да ничего приятного. И не ладим мы с дедом. Он просто со мной говорит.
– И о чем на этот раз?
– О том, что однажды он кого-то сбил и решил, что это маленькая рыжая девочка. Типа ему было лет шестнадцать.
– А-а, эту. Потом оказалось, что это не девочка с рыжими волосами, а лиса. – Треско с омерзением кивнул. Когда тебя пытают подобной историей, да еще и оказывается, что никакая девочка не погибла… Боль обиды за то, что он претерпел и как сильно разочаровался, была слишком свежа, чтобы говорить. – Слышал ее пару раз. А это правда – то, что заявляет твоя мать?
– Что именно? – спросил Треско.
– Что твой кузен Джош будет жить с вами, – сказал Хью. – Это правда?)
– Тебе нравится твой район? – в кухню вошел Хилари, держа в руке бутерброд с ветчиной. Потревоженная, Лавиния выпрямилась – она загружала старенькую посудомоечную машину. Отец положил бутерброд на буфет и двинулся к холодильнику в кладовой. По пути он взял из вазочки сливочную тянучку и сунул в рот. Половина десятого утра. Хилари вернулся из кладовой с пирогом со свининой в руке. – Фулхэм, кажется? А, нет, Парсонс-Грин, ты говорила. Я не припомню, хотя знаю, что там есть станция метро. Он очень изменился, Лондон. Я знал тот, в котором жил, – я поехал туда учиться на врача сразу после войны. Твой дедушка сказал, что мне бы не в Шеффилде учиться, – и, вероятно, был прав. В Лондон стекаются лучшие умы. Однако же это было ужасно: я про съемное жилье – помню, жил в Эрлс-корте. Или там, или в Ноттинг-Хилле, но Ноттинг-Хилл тогда считался бедным захудалым районом, а через какие-то несколько лет понаехали эмигранты, Бог простит их души, и там вообще стало невыносимо. Лондон тогда разбомбили дотла – груды мусора, и то там, то сям, точно зуб, торчит старый дом – жуть, словом. Отдаешь продуктовую карточку квартирной хозяйке, и она либо расстарается, либо облапошит. Моя оказалась из вторых. Я жил с другом, Аланом Притчардом. Он тоже прошел войну и ходил со мной в Университетский колледж, учился на врача. Ну, в одно прекрасное утро Алан и сказал нашей миссис Подлюке: «В этом варенье – переспелый кабачок!» На что она ответила: «Да, я знаю, потому что это кабачковое варенье, мистер Притчард, его варит моя сестра Долли, которая живет в деревне, она сама выращивает кабачки и присылает мне, зная, что у меня квартируют студенты, которые питаются по карточкам. Неужели вам не нравится, мистер Притчард?» – «Нет, миссис Подлюка». Естественно, он звал хозяйку иначе, по фамилии. Я ее уже запамятовал. Вместо этого он сказал: «Хочу, чтобы с этого дня нам с моим другом Хилари подавали на завтрак тосты с апельсиновым мармеладом». И извлек банку. Мы обалдели: в сорок шестом это было редкостью. Оказалось, это запасы его матери: она наварила его еще до войны, когда на всех хватало и севильских апельсинов, и сахара. Оттого-то я особенно люблю апельсиновый мармелад. – Хилари откусил кусок пирога и ушел обратно в кабинет.
– Ну… – начала Лавиния, и тут кто-то вошел в комнату. Она обернулась, чтобы посмотреть, не отец ли. Но это оказался Лео. – И давно с ним так?
– Как?
– Ну, он постоянно рассказывает о давно прошедших временах. Не прекращает.
– Да нет, – неопределенно пожал плечами Лео. – Видел, как он недавно беседовал с Блоссом – она потом говорила – что про то, как до войны проводили летние праздники.
– Не знаю… Кстати, Лео, то, что Блоссом говорит о Джоше…
Но тут из кабинета раздался торжествующий голос отца.
– Роуботтэм! – выкрикнул он, точно поименованная находилась тут же в доме. – Ее звали миссис Роуботтэм! Точно. Определенно ее звали именно так.
– С ним что, кто-то спорил? – удивился Лео.
– Да не сказала бы, – ответила Лавиния, но после крика послышалось какое-то бормотание. То ли Хилари что-то репетировал, то ли перечитывал, то ли просто рассказывал сам себе. Кажется, на ручке его кресла лежала баночка лимонного монпансье.
Инструкторы по вождению всегда любили эту дорогу. Тихая, широкая. Нервных подростков обучали ужасно пугающим трюкам вроде разворота в три приема и огибания углов задним ходом (с выездом на Брэдли-роуд), не боясь, что уличное движение помешает. Обитателям солидных викторианских особняков вдоль дороги было все равно. Минут через двадцать Школа вождения А1 будет позади. Хилари мыл машину на подъездной дорожке, не заметил, как напротив ворот остановился «остин-метро», и оглянулся, лишь когда из автомобиля вышла женщина с загорелым, почти выдубленным, лицом, блестящими голубыми глазами и негустыми, но блестящими и ухоженными рыжевато-блондинистыми волосами.
– Да я не к вам, – сказала женщина. – Я к вашему сыну. К Лео. – У нее был сильный, а может, нарочитый, шеффилдский выговор. – Я слышала, он вернулся.
– Да нет, не вернулся, – поправил Хилари. – Приехал на пару дней. Да он где-то здесь, думаю. Сходите и дайте ему… Стойте, я вас знаю! Вы та девушка, с которой он когда-то гулял.
– О да, было такое, – подтвердила женщина. – Меня зовут Хелен. Мы вместе ходили на пробежки. Моя девушка, Андреа, сказала, что Лео в городе, – видела, как он околачивался по Баннер-кросс. То есть сказала, что уверена: это был Лео Спинстер. Она на пару лет младше нас, мы познакомились уже после школы. Так что я уточнила: «Ты уверена, что видела именно его? Что он делал?» И она ответила: «Да так, слонялся без дела». Так я поняла, что это точно ваш сын.
– Уверен, он… – Хилари охватило замешательство. Соседский мальчишка лениво прислушивался к разговору. – А это Раджа. – Он заговорил куда живее. – Сын наших новых соседей. Я научился отличать его от брата-близнеца только две недели назад. Близнеца зовут Омит. Теперь-то я вас не спутаю, правда, Раджа?
– Вы это о чем? – спросил Раджа. – А, об этом! – Он ткнул большим и указательным пальцем в повязку на шее. – Еще дней десять, и снимут, доктор Спинстер.
– У мальчика останется шрам, – сказал Хилари Хелен, не сочтя нужным говорить тише или секретничать. Лишь бы она снова не заговорила о лесбиянстве. – Но другого выхода не было. Мне очень повезло. Пару недель назад я был в саду, подрезал хвойные – они медленно растут, но время от времени нуждаются в обрезке, иначе заполонят все пространство. Папа и мама Раджи, то есть соседи, устроили праздник и позвали кузенов, кузин, ну, понимаете. Я стоял на лестнице и занимался своими делами. Похоже, что посиделки получатся славными. Прежних обитателей этого дома, Тиллотсонов, я недолюбливал.
– Вы недолюбливали Тиллотсонов? – с любопытством переспросил соседский мальчик.
– Нечто вроде новоселья, – говорил Хилари со все нарастающим задором. – Конечно, мать и отец жили тут уже несколько месяцев, но, видно, решили, что такие вещи не делаются с кондачка. Детей отправили в сад, чтобы не мешались, и мальчики кое-что нашли. Съедобные фрукты с дерева – оно росло там, в глубине сада, у забора. Тиллотсоны посадили. Думаю, оно, как и все остальные, недолюбливало Тиллотсонов. И ожидало, когда те уберутся насовсем, чтобы начать давать сколько-нибудь съедобные плоды. И я не могу упрекать его за это.
– О, доктор Спинстер! – послышался голос – восхищенный и добродушный, и из теней показалась красивая женщина в темно-зеленой юбке и свитере, поигрывающая ключами от машины, висевшими на указательном пальце. Она, улыбаясь, качала головой, а потом обняла сына за шею. Он явно слишком вырос для такого собственнического жеста, но стерпел.
– Мы съели сорок штук, – сообщил Раджа. Позади в дверях стоял его отец.
Гостью – Хелен – это, казалось, не впечатлило. Легким жестом, почти не касаясь волос, она оправила свою и без того безупречную прическу. Когда Хилари замолчал, она лишь спросила:
– Так Лео дома?
– Глотали не жуя, – продолжал тот. Обернувшись к соседке, развел руками: мол, такие дела. Та слушала с удовольствием – или удачно притворялась. – Один подросток даже подавился и начал терять сознание. Второй где-то видел и применил прием Геймлиха, ну, толчок в брюшину сзади. Не сработало. Я сразу же понял, что делать. Не просто же так я сорок лет врачом проработал. И бросился туда. Схватил нож и открыл дыхательные пути. И он спасен. Потом его отвезли в больницу, и я не думаю, что он подойдет к этому дереву еще раз. Урок усвоен. Видите ли – дело в том, что у первой помощи есть границы. А если что-то более серьезное – нужен врач. Вот у меня был случай. Ехали мы как-то в воскресенье с женой и детишками, как вдруг неожиданно перед нами на дорогу выскочила женщина, почти в истерике, размахивая руками, чтобы остановить хотя бы кого-нибудь. Она понятия не имела ни о том, что я врач, ни о том, что в какой-то из машин вообще есть медик. Это было…
– Хелен, – произнес Лео. Он стоял в дверном проеме, ухватившись за него руками, как человекообразная обезьяна, и ухмылялся. – Что за…
– Погодите секундочку, – отрывисто сказала она Хилари и обернулась к Лео. – Пришла забрать тебя. Паб открыт.
– Дело было, – Хилари положил ладонь на рукав Хелен, – в том, что супруг ее…
– Спасибо. Я пришла к Лео. Пошли, чувак?
Когда они садились в машину, Хилари продолжал разглагольствовать, правда, в голосе появились нотки недовольства и обиды.