Брат Науаз навел справки и выяснил: в Сент-Айвсе есть два ресторана, где они смогут столоваться. Подавали там блюда «индийской» кухни – на самом деле бенгальской, из Силхета. Ее старший брат Джаббар знал владельцев одного из этих заведений и говорил, что они хорошие люди. Когда Мафуз зашел поздороваться, его встретили как старого друга; угостили чаем, представили семье; все повара, отложив работу и вытерев руки, с ним поздоровались. Интересно, что о нем сказали хозяевам. Нашли столик, где они с женой не будут привлекать внимание тех, кто ходит в «индийский» ресторан выпить и побуянить. Это было современное, чистое и респектабельное заведение, и там расстарались для Мафуза и его жены. Их не стали угощать яствами с жирной подливой и огромным количеством карри, какие обычно заказывают в подобных местах европейцы. Вместо этого подали постные блюда из рыбы руи [46], чечевицы и риса; в простых тарелках – плоды горькой тыквы-момордики, бирьяни из цесарки, птицы, которая, по словам поваров, куда лучше тех кур, что продают в английских супермаркетах. Мафуз запомнил. Он и сам находил здешнюю белую, слишком мягкую курятину безвкусной. Стряпня в «Раджпуте» оказалась превосходной: изысканнее и вкуснее, чем дома, не тяжелая и не жирная. Мафуз всегда любил вкусно поесть и с радостью отмечал, что жена разделяет эту любовь. Еще хозяева посоветовали им, что посмотреть в окрестностях. В «Раджпуте», как нигде, они чувствовали себя в полной безопасности.
В субботу вечером, на шестой день пребывания в Сент-Айвсе, Фархана извинилась. Не сразу, возможно, решила все хорошенько обдумать. Но стоило им сесть и дождаться, когда принесут полотенце и кружку с водой, она заговорила:
– Я совсем не хотела вмешиваться, когда расспрашивала тебя.
Мафуз, кажется, понял, к чему она клонит, но лишь улыбнулся и приподнял брови.
– Когда спросила о семье первой жены… Я знаю, что ты принял верное решение. И больше не буду о ней спрашивать. Не хочу тебя смущать или быть чересчур любопытной.
– Ничего страшного, я и не сержусь. Ты правильно сделала, что спросила. Иначе бы так и гадала. Мне самому надо было объяснить куда раньше.
– Между нами не должно быть секретов.
Неужели она намекнула, чтобы он выложил ей всю правду? Непонятно. А может, хотела рассказать ему в деталях то, что он знал лишь понаслышке: ее ведь отдали за него еще и потому, что видели, как она целовалась с мужчиной. Три с лишним года назад. Мафуз нисколько не сомневался, что та девочка и эта женщина – разные люди; по крайней мере, он так себе сказал. Однако существовала еще одна возможность, которая и удержала его от детальных расспросов.
Ее отец сказал ему это, когда они остались наедине – братья вышли из комнаты, – причем довольно прямолинейно. Но даже не попытался назвать имя человека, с которым она целовалась. Было и прошло. Мафуз думал об этом как о вероятности, не как данности, но вероятности, которая никак не желала уходить прочь: старший брат застал ее дома в объятиях мужчины: она смотрела ему в лицо, обожаемому и знакомому с детства. Науазу. Мафуза мучила мысль, что это не тот роман, о котором узнали бы все вокруг, что такой грех легко удалось бы скрыть, если бы о нем не упоминал никто из семьи. Ее брат Науаз: все знали, что он собой представляет и что испытывает к сестре, которая на два года младше его. Мафуз не знал; вероятность преступления, которое не спрячешь за законным браком, не позволяла ему задать вопрос напрямую. Если он не будет знать, так ли это, то и прощать ничего не потребуется. Ее чувства изменятся со временем – тогда, размышлял Мафуз, когда она родит их первенца.
Но Фархана удивила его, спросив:
– А что сделал ты?
Он не понял.
– Знаю, это не мое дело, – сказала она. – Но мне бы хотелось знать, отчего мой муж так давно не общается с семьей первой жены. Прости, муж мой. Одно слово – и я больше никогда не заикнусь об этом. Но почему?
Почему?
И он вспомнил: здесь, за столиком в укромном уголке ресторана в Сент-Айвсе, графство Корнуолл, Соединенное Королевство. Играла музыка: легкая ситарная музыка, он не узнавал ее. Воспоминание, что длится всего три минуты – и не покинет его до конца дней. Давным-давно, далеко-далеко. За прошедшие двадцать лет не было дня, когда бы он не вспомнил о случившемся в тот сентябрьский день 1971 года в стране, которой не существовало тогда и не должно было быть сейчас, – и не забудет до самой смерти.
Лицо человека, почти вровень с его собственным, совсем близко. Потное, с широко распахнутыми от ужаса глазами. Человека, тянувшего руки к кому-то, вероятно к жене. Он не верил Мафузу и не знал, кому еще верить. И шипел на Мафуза из пустой комнаты; за ним сорок немых лиц напряженно всматривались в темноту. Напротив запертой двери, за которой ждала свобода. Лицо заговорило с ним. Зашипело, зашептало, произносило слова.
«Уже можно идти, брат? Это же безопасно. Мы пойдем, брат? Они ушли, брат?»
«Да, брат, да, брат».
Таков был ответ Мафуза. В какой-то жуткий миг он почувствовал, что готов ответить: «Нет. Тише. Оставайтесь тут. Не шевелитесь». Но не поддался искушению. И сказал: «Иди, брат. Давай».
Дверь открылась, и они вышли. Мафуз остался на месте. Он не знал, что там, внизу, двумя этажами ниже. Понятия не имел, известно ли тем, с оружием, что в него не надо стрелять. Вскоре мужчины и женщины вышли. Он притворился, что считает их. Когда выходил последний, он сделал вид, что хочет пойти следом, но вместо этого закрыл за ними дверь. По ту сторону двери раздался крик, кто-то сглотнул и подавил еще один. Те, что были позади, поняли, что спасительное укрытие заперто. Мафуз сполз на пол, привалившись спиной к двери. И зажал уши. Шум был таким громким, что он слышал все равно. Он зажмурился. То промедление, когда он размышлял, не сказать ли: «Нет. Стойте». Теперь ему вовек не избавиться от мыслей о нем. Он долго ждал. И когда все же открыл дверь, ему пришлось осторожно переступать через тела. Всю лестницу устилали упавшие под выстрелами мужчины и женщины. Некоторые вскрикивали, стонали; кто-то пытался пошевелить руками, но солдаты, наблюдавшие за ними, скоро положили этому конец. При виде его они вскинули ружья, но он поднял руки и произнес на урду имя их командира. Они опустили оружие. На их лицах застыло жуткое выражение – смесь страха, содрогания, а у многих и пустоты, как у скучающих солдат, готовых вот-вот пожаловаться: ну и работенку приходится выполнять.
– Что случилось, муж мой?
Жена выжидательно смотрела на него. Начали приносить еду: аппетитные блюда с жаренными на углях мясом, рыбой, овощами.
– Я сделал то, что нужно было сделать, – ответил Мафуз. – Время такое было.
– Я знаю, что ты не мог поступить неправильно, – сказала Фархана.
– Так и есть, – согласился Мафуз. И с улыбкой посмотрел на самого юного из официантов, который ставил на стол блюдо риса. Видно было, что он очень волнуется: наверное, еще учится в школе. Его ждет совсем другая жизнь.
Праздник кончился.
Медовый месяц тоже.
Последний день больше напоминал погрузку на корабль, нежели на простой отъезд. В предпоследний день хляби небесные разверзлись и лило как из ведра. Побродив по сувенирным лавочкам, они вернулись в отель. Невинно играли в английскую настольную игру на террасе отеля. Время от времени кто-нибудь из персонала или постояльцев заглядывал туда, но, обнаружив их за игрой в «Людо», улыбался и ретировался. Вечером супруги в последний раз посетили раджпутский ресторан. Когда они уходили, весь персонал выстроился в ряд и пожелал им счастья и доброго пути.
Наутро они сели в такси и поехали сквозь серую пелену дождя на станцию, располагавшуюся на другом конце перешейка. До поезда оставалось время, и они забрели в унылое привокзальное кафе. Жена села за столик сторожить чемоданы. Он подошел к стойке и заказал две чашки чая. Женщина, подававшая заказ, уставилась на Фархану за его плечом. Он больше не возражал и не беспокоился. Ничего страшного. Сегодня первый день их новой жизни: он думал о чудесных днях, проведенных на побережье, и о том, что их любовь только-только зарождается. На улице, «там, где кончается Англия», заливал железнодорожные пути дождь. Через семь часов они будут дома, наедине друг с другом. Фархана осторожно поднесла чашку к губам, приподняв паранджу. Вскинула на него взгляд, увидела, что он тоже смотрит на нее, и скромно потупилась. И ему почудилось, что в ее прекрасных глазах блестят слезы – благодарности, чего же еще.
Книга втораяДружелюбные
Глава восьмая
В июне 1990 года в репетиционном зале в Ислингтоне, на севере Лондона, Хью Спинстер подошел к женщине и предложил ей сходить с ним куда-нибудь. «На свидание», – сказал он, не забыв изобразить пальцами кавычки. Она согласилась. Он повел ее в ресторан, то бишь в обычную пиццерию, и пять дней спустя сделал ей предложение. Женщина посмеялась, но в октябре того же года они поженились. Она была художником по костюмам и работала на спектакле об эпохе Генриха VIII: Хью играл в нем роль сэра Томаса Мора.
На свадьбу приехали сестры, Блоссом и Лавиния. Лавинию привела ее соседка по квартире, Соня, которая услышала о венчании. А Блоссом была с мужем, Стивеном. Ей накануне сообщила по телефону сестра Лавиния. А Стивен все равно был в Лондоне. Венчались в среду в одной из церквей в Сити. После церемонии Хью расцеловал сестер и представил новобрачную. Они вышли на улицу, и посреди поздравлений и болтовни Хью выставил руку, поймал такси, вскочил в него вместе с женой и был таков.
Лавиния в тот год провела Рождество в Шеффилде с отцом и матерью, которую уже выписали из больницы. Она подарила родителям красивую вазу из глазированной керамики в серых тонах и цветы, чтобы туда поставить. Цветы завяли. Отец подарил ей календарь с видами Дербишира, а жене – настольный календарь на пять лет в красном кожаном переплете с застежками. В День подарков поезда не ходили. Когда она вернулась в дом на Парсонс-Грин, оказалось, что накрылся отопительный котел. Жиличка съехала, и Лавинии пришлось ждать Нового года; только после него пришел теплотехник и починил котел. На работу она вышла лишь пятого января. И деваться ей из квартиры со сломанным котлом было некуда.