К февралю Джош Спинстер уже пять месяцев жил с дядей и теткой и учился в той же школе, что и Треско. В конце февраля оба мальчика поехали вместе с Блоссом в Шеффилд. Специально для этого их забрали из школы. В конечном итоге дед так и не развелся с бабкой до самой ее смерти. Узнали они о ее кончине всего через два дня после праздника в честь Джоша. Тетя Блоссом подсуетилась, чтобы устроить племяннику настоящий день рождения. Вечеринку на двадцать гостей. Как раз наступили каникулы в середине семестра, и в усадьбу привели ослика и пригласили фокусника. Холод стоял жуткий, из посиневших рук бедолаги то и дело выпадали карты и железные шарики, и он все никак не мог ухватить порванные и непорванные пятифунтовые банкноты. Остальные дети сторонились Джоша; кое-кто устроил шуточную потасовку. Когда к вечеру за ними явились родители, все как один ринулись к ним, едва удосужившись поблагодарить виновника торжества за чудесный вечер.
Неделю спустя на похоронах бабушки он увидел мать. Прощание проходило в современном здании церкви: лаконичность, сосновые доски и окна удобообтекаемой конструкции. Дед вошел без сопровождения, здороваясь со всеми и каждым; увидев на одном из задних рядов мать Джоша, он, кажется, удивился.
На похороны пришла Лавиния, которая прибыла накануне. Блоссом выехала рано утром на следующий день и в двенадцать, к началу похоронной церемонии, была на месте. Так же поступили и Хью с новоиспеченной супругой, но оставаться не пожелали. Хью едва чмокнул сестер в щеку. Его жена сделала сочувственный жест: мол, ну да, ерунда случилась – всплеснула руками и была такова. Одевалась она предивно, даром что художник по костюмам. Поверх черного облегающего коктейльного платья – укороченное каракулевое пончо. Попрощавшись с отцом, все разошлись восвояси. Блоссом сказала при Кэтрин, крепко сжимавшей руку сына, что Лео никто не видел с мая месяца. Хилари энергично, низко кивнул, а точнее, поклонился: чего еще ожидать от сыночка?
Однажды Стивен встретил Кэтрин в метро. Была половина двенадцатого утра. Он намеревался предстать перед особой комиссией Министерства финансов. Туда можно было добраться на машине, но он решил выдюжить все до конца, побыть поближе к народу, держась за поручень. И увидел, по его словам, Кэтрин, свою бывшую невестку. Не «твою», а «мою», поправила мужа Блоссом. А как это называется, с его точки зрения, неизвестно. Кэтрин была пьяна, еле на ногах стояла. Сперва он подумал, что она больна или с ней случился припадок.
Джош-то неплохо обжился. На фотографиях с летнего отдыха на острове Эгг он совсем не отличался от Треско, Тамары и Томаса. Он нашел свое место в новой школе: в группе по латыни у него появились друзья, а из длинного письма директора выяснилось, что он настойчиво тренируется в хоккее и делает большие успехи. Мальчика было не узнать.
«Ну, как жизнь в общаге?» – раз спросил Стивен. «Хорошо», – нехотя буркнул Джош. Из таких, как он, больше и не вытянуть.
В начале лета от директора школы пришло письмо о том, что после экзаменов на свидетельство о среднем образовании Треско придется покинуть заведение. Стивен устроил выплату пожертвований в течение следующих пяти лет, причем самая значительная сумма должна была прийтись напоследок. После случившегося он их отменил, на огорченные письма школьного начальства с обвинениями в срыве обязательств отвечать не стал. Джоша оставили в школе. Треско сообщил, что его вполне устраивает и, как он выразился, «деревенская» школа; на самом деле она располагалась в городке в двадцати километрах отсюда, некогда знаменитом своими кружевами. Следующие три месяца он провел, стреляя птиц из пневматической винтовки. Деревенские дети были приглашены в их лес; они встретились с Тамарой; сказали, что о ней думают.
В конце августа Национальный театр начал показывать новую постановку «Песни цветочного барабана [47]». Хью Спинстеру досталась роль Ваня Та. Кастинг вышел разношерстный: героиню играла чернокожая актриса, ее отца – звезда Болливуда. Лавиния ходила на третий спектакль: первую субботу после пресс-показа. Сью, подруга с работы, сказала в антракте, поедая мороженое, что Хью классный и к этому быстро привыкаешь. К тому времени уже вышли рецензии. Игра Хью называлась настоящим откровением. Одна газета даже написала о рождении звезды. Лавиния отправила брату на адрес театра поздравительную открытку. Предыдущая, присланная на домашний, вернулась обратно: Хью с женой переехали. Неделю спустя пришел многословный, но какой-то безличный ответ.
Местожительство они сменили из-за беременности жены Хью. Купили новый дом в Кингс-Кросс. Обычный дом. На улице торговали женским телом и наркотой. В ветхом кинотеатрике поодаль показывали популярные и классические фильмы, а также старинную порнушку. Неподалеку имелась мальтийская пекарня. Так и жили, полагаясь на нее и на магазины и газетные киоски у станции Кингс-Кросс. Через дорогу располагался дом поп-звезды: на асфальте иногда валялись удолбанные героином жертвы звездности. И Хью, и его жене здесь очень нравилось.
Весной она потеряла ребенка. Заговорили о том, чтобы перенести постановку «Барабана» на Бродвей, но американские инвесторы возмутились, что в постановке будут задействованы не американские актеры, и все отложили на неопределенный срок. Тем временем Хью ходил на прослушивания для мюзикла «Кин», шли разговоры о телепостановке «Бесов» Камю. В том году его стали впервые узнавать на улице – даже местные проститутки, которые отдавались за дозу крэка. Он снялся в телерекламе элитного шоколада, «Бакарди» и новейшего эластичного трикотажного полотна, какое использовалось для костюмов киногероев.
У Стивена год выдался превосходным, и он затеял большое строительство из качественнейших материалов. Никому из детей не сказали, что именно строится. В канун Рождества состоялся грандиозный семейный ужин при свечах. Приехали погостить родители Стивена из Бирмингема и мать Джоша, Кэтрин. Отцу Джоша тоже отправляли приглашение. Подумывали пригласить и отца Блоссом, Хилари, но тогда пришлось бы звать и Лавинию. Приехал коллега Стивена с семьей – они жили в сорока километрах отсюда. У него было двое маленьких затюканных детишек, очень привередливых в еде. Таких же, каким вплоть до прошлого года был Джош. Все шло гладко. Напитки подавались в гостиную. К ужину спускались старомодно, церемонно: Треско сел рядом с супругой викария, а Кэтрин – с коллегой Стивена. После пудинга, но перед десертом при свечах, поданным Блоссом в библиотеке, все гуськом двинулись в большой зал. Там, на середине лестницы, увитой омелой и остролистом, стоял церковный хор. Участников привела и расставила супруга викария. Хор спел шесть рождественских гимнов – в их числе любимую Блоссом «Посмотри, среди снегов». Она призналась Полетт, жене Стивенова коллеги, что всякий раз, заслышав эту песню, едва сдерживает слезы. Пирс женился поздно, но удачно. А вот карьера его зашла в тупик. Стивен пристроил приятеля в «Кэррадайн Кронберг Мэтиссон» по доброте душевной и ради старой дружбы. Пирс в жизни бы не догадался, как долго Блоссом пришлось его уговаривать. Через год он перестанет вмешиваться: пусть увольняют. После чего семьи перестанут общаться аж до миллениума.
После десерта наконец выяснилось, зачем затевалась грандиозная стройка. По освещенной факелами тропе детей привели к новенькой конюшне, где каждого – Треско, Тамару, Томаса и Джоша – ждал рождественский подарок: пони. Даже для малышки Тревор отыскали совсем маленькую лошадку. Вокруг шеи у каждого была повязана ленточка: красная, зеленая, голубая, желтая и серебристая. Пони вели себя смирно, ржали и фыркали. Тамара расплакалась: она хотела серую лошадку, а она досталась Джошу. «Я не хочу пегую!» Но Джош согласился поменяться с ней, и все утряслось. «Думаю, она хочет сказать – игреневую [48]», – с наигранной небрежностью сообщил Пирс затюканным детишкам. Француженка Полетт снаружи вся состояла из твердого и блестящего: платье от Лакруа, расшитое бриллиантами и с пышной юбкой кричащей бирюзово-пурпурной расцветки. Уложенные в прическу волосы блестели от воска, точно прекрасная антикварная мебель. Когда ее супруг вдоволь наговорился о лошадиных мастях и о том, как легко их спутать, она одарила его испепеляющим взглядом. «Здравствуй, утро Рождества!» – проговорил Пирс и умолк. Он знал, что через пару месяцев его уволят.
Много месяцев Хилари гадал, настанет ли день, когда, открыв входную дверь, он не обнаружит на пороге женщину, держащую блюдо, обернутое фольгой. Неужто такова участь каждого, кто, как говорится, «потерял близкого»? Осада дома вдовушками и разведенками? Сначала они шли плотным косяком: выражения их лиц: напряженные, огорченные – но выдавить улыбку им все же удавалось. Вскоре те, что надеялись, что все получится быстро, потихоньку испарились – вероятно, трезво оценив свои шансы, – и спустя пару месяцев остались три самые упорные: являлись, улыбаясь дружелюбно, но строго, и приносили то лазанью, то пастуший пирог, то беф бургиньон или петуха в вине. «Мэри принесла тебе вкусной лазаньи, Гертруда», – приговаривал Хилари, если питомице случалось оказаться в тот миг на кухне и с любопытством наблюдать за происходящим. Добрые женщины, как правило, не обижались, поскольку понимали, что новоиспеченный вдовец может быть грубоват. Разумеется, они не ждали благодарности, и, конечно же, доктор Спинстер не обязан сдерживать язвительные замечания: ведь за ними скрывается неподдельная скорбь. И визиты продолжались.
Но славные леди ошибались. Не горе занимало его мысли, а то, что он слишком хорошо помнил сказанное вслух в те последние дни; теперь, когда никого, кто это слышал, не осталось в живых.
Одна из них была вдовой, две другие – в разводе. Когда им удавалось застать Хилари в настроении, он любил расспрашивать, что послужило его причиной. Измена? Или небрежное обращение? Любопытный, кстати, повод. А может, они просто договорились пожить отдельно друг от друга? И что испытывали? Облегчение? Или боль? Занятно. Они храбро отвечали на вопросы. Одна сказала: с тех пор столько времени прошло, я стала совсем другим человеком. «Ясно», – отозвался Хилари, улыбаясь и думая о своем, ожидая, когда же она скажет: ну ладно, пора делать дела, и неохотно встанет, точно отдыхающий верблюд, которого снова тянут работать.